Повседневную жизнь что. Повседневность: краткая история понятия. Обучение чему-то новому

Повседневность: краткая история понятия

Несмотря на то, что повседневность уже два века находится под прицелом художников, теория искусства не предложила ее последовательной интерпретации. Обращаясь к наследию психоанализа, социологии и критической теории, Никос Папастериадис предлагает новый взгляд на повседневную жизнь современного мира. Сегодня именно повседневность дает ключ к противодействию гомогенизации культуры и подавлению человеческой индивидуальности. T&P публикуют перевод главы из книги «Пространственная эстетика: искусство, место и повседневность», переведенной фондом V-A-C в рамках совместного проекта.

На протяжении большей части XX века понятие «повседневности» редко выходило на поверхность, считаясь маловажным компонентом социологической традиции. Оно было популяризировано в 1980-е годы в рамках полемики в области исследований культуры и вошло в дискурс современного искусства в середине-конце 1990-х годов. За выходом понятия повседневности на авансцену последовал период замешательства и неопределенности в сфере теории. После десятилетий насыщенных споров об отношениях между искусством, властью и дискурсом последовало затишье, и новых работ о значении социального контекста искусства не появлялось. Казалось, что введение в оборот понятия повседневности было нейтральным обозначением самых разных форм художественной практики. Если отношения между искусством, политикой и теорией зашли в тупик, то, как предполагалось, концепция повседневности поможет обнаружить особые формы жизненного опыта, которые направляют работу художника и взаимодейстуют с политикой, не ориентируясь при этом на какую-либо теорию с предвзятыми идеологическими установками.

Хотя эта популярная трактовка понятия повседневности и могла поспособствовать признанию специфического положения искусства и его соотношения с другой общественно значимой деятельностью, история идей недооценила эту концепцию. Понятие повседневности может оставаться нейтральным только до тех пор, пока его используют в самом прямом и привычном смысле. На протяжении XX века оно периодически смещалось: от простого обозначения обыденных элементов общественной жизни до критической категории, которая не только противопоставлялась материальности и тотальности современной культуры, но также служила средством для переопределения действительности с целью вызвать социальные преобразования.

Русские формалисты были одними из первых художников, переосмысливших отношения между искусством и повседневностью. Признав, что искусство всегда состоит в диалектических отношениях с другими культурными событиями, они изобрели новые художественные практики, которые были напрямую вовлечены в материальность производства и разные формы средств массовой информации. Смещение в восприятии повседневности не ограничивалось художниками, потому что, как заметил Джон Робертс, на ранних стадиях Русской революции и Ленин, и Троцкий признавали значимость критического изображения повседневности. Они верили, что литература, кино и театр могут выстраивать «пролетарскую культуру» с новой универсалистской позиции:

«Повседневность должна была создаваться не на основе узкого культурного опыта рабочего класса, а на базисе всей мировой культуры, особенно богатый вклад в которую внесли формы европейской буржуазной культуры, а также мировой культуры в целом, которую унаследовал пролетариат как авангард всего человечества».

В феврале 2015 года фонд V-A-C запустил новую программу по реализации художественных проектов в городской среде Москвы «Расширение пространства. Художественные практики в городской среде» , направленную на распознавание точек взаимного интереса искусства и города, а также исследование способов их взаимодействия, адекватных социальной и культурной жизни Москвы. Одна из важнейших задач проекта - стимулирование общественной и профессиональной дискуссии о роли и возможностях паблик-арта в современной московской среде. В рамках совместного сотрудничества с фондом V-A-C «Теории и практики» подготовили серию теоретических текстов о паблик-арте и интервью с ведущими специалистами в сфере искусства в городской среде, которые делятся с читателями своими идеями о будущем паблик-арта.

Соотнесенная с историей авангарда, концепция повседневности также позволяет заново оценить художественные практики, которые культура мейнстрима могла счесть банальными или маргинальными. От дадаистов и сюрреалистов до ситуационизма и движения Флуксус художники экспериментировали, подрывая конвенциональное использование повседневных предметов и привычные ассоциативные ряды искусства модернизма. В центре этих экспериментов стояла не просто документация артефактов и обычаев современного мира, но также соединение художественной практики с новыми промышленными техниками, чтобы выпустить на свободу тот творческий потенциал современной жизни. Эти художественные союзы воспринимались как витальная сила противодействия гомогенизации культуры и подавлению индивидуальности в современном мире. Привычки восприятия, которые вырабатываются в городе, понимались как «проблемы». Немецкий социолог начала XX века Георг Зиммель описал это притупление критической способности как следствие пресыщенности жизнью в современном городе. Морис Бланшо подчеркнул это открытие, когда определил основное свойство современной культуры как «скуку» - форму сознания, где образы утрачивают свою форму и «гражданин внутри нас» погружается в сон:

Посредством тактики шока, сопоставления и взаимодействия модернистские художники пытались пробудить «гражданина внутри нас».

Для Бланшо повседневная жизнь была одета сразу в несколько интеллектуальных, политических и культурных смирительных рубашек. Искусство воспринималось как средство обнажения тоталитарной изнанки социальных иллюзий и стимулирования критического восприятия реальности. Внимание к роли произвольного и подсознательного в нашей повседневной жизни наделялось политическим и психологическим измерением. Чтобы сломать преграду условностей, функции искусства расширились: от передачи конкретного сообщения авангард должен был привести к трансформации повседневного сознания. Представляя знакомые объекты с неожиданных точек зрения, художники не только стремились открыть их скрытую поэтичность, но высвободить новое, революционное понимание реальности. Эти амбиции должны были поддержать полемику о роли художника. Однако, несмотря на долгую традицию авангардных экспериментов и неоднократные попытки разрушить границы между популярной культурой и высоким искусством, понятие повседневности по-прежнему не получало должного теоретического осмысления в рамках дискурса современного искусства. Большинство теоретических работ, посвященных концепции повседневности, принадлежат областям социологии, философии и психоанализа.

Dora Maurer, Time , 1972

В рамках социологии категория повседневности четко противопоставлена другим концепциям, делающим упор на структурные, трансцендентные или внеисторические силы. Концепция повседневности не была способом уйти от социальной проблематики или вовсе избежать ее, а средством переосмысления отношений между частным и общим или того,как внимание к деталям обыденной жизни помогает выявить сущность более широкой системы. Однако применительно к искусству понятие повседневности получило иную трактовку: считалось, что от более ранних теоретических моделей она отличается тем, что не пытается ни сузить значение искусства до априорных категорий данной политической идеологии, ни объяснить его содержание исходя из предустановленных психоаналитических и философских категорий.

Рассматривать искусство в свете понятия повседневности значит подчеркивать, что критерий для его оценки не стоит заимствовать у других дискурсов, но скорее из его выражения в обыденной жизни. Однако эта цель проникнуть прямиком в жизненный мир, не прибегая к помощи других дискурсов, не может быть достигнута в чистом виде. Прямого доступа к репрезентации повседневности нет. Теории языка, культуры и психики так тесно сплетаются друг с другом при каждой нашей попытке представить детали обыденности. Хотя концепция повседневности и может показаться новым способом выражения контекста художественной практики, нельзя забывать, что она укоренена в продолжительной социологической и философской полемике о практике. В дискурсе истории искусств вроде «искусство и повседневность» можно проследить переход от искусства жизни к политике социальных преобразований.

Критический ответ на реализм в конце XIX века и связанные с ним попытки расширить тематику изобразительного искусства были отчасти вызваны пересмотром буржуазных различий между благородным и заурядным, прекрасным и безобразным, изящным и обыденным. Главные борцы за модернизм вроде Бодлера должны были уделять особое внимание витальной репрезентации «повседневности». Я не ставлю перед собой цели проиллюстрировать, как художники либо боролись с этим процессом, либо пытались покрепче завязать узлы между искусством и повседневностью, скорее, я намерен контекстуализировать это понятие. Как отметил Скотт Маккуайер:

«В то время как коннотации термина «повседневное» имеют противоречивую историю, идущую от марксистской социологии (особенно работы Анри Лефевра 1947 года «Критика повседневной жизни»), а затем, проходящую через феноменологию и Ситуационистский интернационал («Революция повседневной жизни» Рауля Ванейгема, опубликованная в 1967 году, была приложением к «Обществу спектакля» Ги Дебора), к тому, что он стал доксой современных исследований культуры, его значение претерпели существенные изменения».

Генеалогия концепции повседневности может быть прослежена в гораздо более далеком прошлом, и сеть может быть расставлена шире. Майк Фезерстоун находит отголоски этой концепции в античности и опирается в своем исследовании не только на марксистскую, но и на феноменологическую традицию. Древнегреческие философы пристально рассматривали и активно обсуждали вопрос о том, что составляет «хорошую жизнь». В феноменологической традиции термин «жизненный мир» играл центральную роль, и когда Альфред Шюц ввел его в социологию, он определял его в отношении гетерогенности позиций в действии и мышлении, которые вступали в противоречие с господствующими, институционализированными действиями и рационализированными формами мышления. Попытка Агнеш Хеллер синтезировать феноменологическую и марксистскую традиции повседневности привела к характеризации ее как «охватывающей разные отношения, в том числе и рефлексивные отношения». Эти отношения включают не только определяющие место «я» и помогающие постичь окружающий мир, но также и те отношения, которые обладают критическим потенциалом и могут предложить видение «лучшего мира». В ее трактовке повседневная жизнь рассматривается как составная часть «я» и общества. Это совокупность и отношений, формирующих «я», и процессов, формирующих мир.

Хотя концепция повседневности напоминает амебу, чей состав и контуры меняются в зависимости от того, с чем она вступает в контакт и какие смыслы вбирает в себя, необходимо подчеркнуть, что она все-таки не внеположена теории и политике. Концепция повседневности не безгранична. Несмотря на то, что она определяется вопреки однонаправленным или редукционистским теориям социальных преобразований, она не выдвигалась с целью доказать, что существовали некоторые места, которые были абсолютно открытыми и свободными от любых институциональных ограничений. Параметры повседневности можно заострить, сопоставив ее с противоположным понятием - не-повседневностью.

Nam June Paik, Zen for TV , 1963/78

В социологии - особенно в этнометодологической традиции - понятие повседневности использовалась для того, чтобы проверить, может ли теория противостоять либо моделированию миру, устанавливающему обязательные правила, либо тотализирующей абстракции, устанавливающей точную последовательность причин и следствий. Концепция повседневности также играла важную роль в переосмыслении «места» теории. Если мы понимаем теорию как действующую внутри, а не выше или за пределами конкретного контекста, то эта позиция, подразумевающая, что в самих структурах и институциях причастности идет процесс репрезентации, откроет нам такой уровень критики, создаст нам такой угол обзора, откуда мы сможем следить за точной конфигурацией течений и столкновений в общественных отношениях.

Таким образом, теория повседневности оказалась расположенной в пробелах, в промежутках, на окраинах и в пограничных зонах социального. Место и проявление повседневности было установлено, например, в том, когда рабочие уличают те мгновения, которые прерывают монотонный ход работы; или когда мы неожиданным образом получаем удовольствие от продуктов массовой культуры, или когда присваиваем чужое пространство и именуем его домом, или даже когда поп-песня так совпадает с нашим внутренним состоянием, что становится нашим гимном. Повседневность была призвана показать, что существуют такие очаги сопротивления, тактики адаптации и рефлексивные формы субъектности (agency), которые эссенциализирующие и структуралистские модели социальной теории не приняли во внимание.

Учитывая неугомонную и подрывную динамику современности, эта модальность лучше всего подходит для постижения столь симптоматичного для нашего времени чувства смещения и разрыва. Концепция повседневности в критической теории была тесно связана с конфликтом между свободой и отчуждением в современности. Более пессимистичные ответвления марксистской теории - особенно теоретики, находившиеся под влиянием работ Адорно о негативности культуры, - считали, что в лучшем случае повседневность вторит силам принуждения, свойственным современности, или, еще хуже, что она является проявлением того ложного политического перемирия, которое возможно при капитализме. Анри Лефевр, напротив, был одним из первых, кто заявил, что концепция повседневной жизни представляет собой позитивное дополнение к понятию отчуждения Маркса.

Признавая, что капитализм создает такие социальные отношения, которые отчуждают людей от их «родовой сущности» и друг друга, Лефевр также подчеркивал, что концепция повседневности может пролить свет на те сложные способы, которыми субъекты проявляют свой эмансипаторный и критический потенциал. Таким образом Лефевр обозначил новое место в рамках марксистской теории. Для Лефевра значимость понятия повседневности состоит в том, что она указывает на путь преодоления отчужденности. Лефевр был убежден, что отчужденность нельзя преодолеть за счет одних только политических преобразований. Напротив, он отмечал, что при сталинском режиме она только усугубилась. Лефевр считал, что энергия, заключенная в повседневности, исполнена светом. В отличие от идеалистов, относившихся к повседневности с высокомерным презрением, Лефевр верил, что творческое осмысление обыденной жизни может вызвать желание трансформировать общество. Он подчеркивал, что такие популярные формы искусства, как кино и фотография, имеют радикальное содержание и дают смутную надежду на обновление марксистской теории культуры.

René Magritte, "Ceci n"est pas une pipe"

Однако концепция повседневности Лефевра была ограничена из-за того, что он воспроизвел два изъяна марксистской теории отчуждения. Во-первых, теория собственного «я», которая служила контрапунктом отчужденной субъективности, предполагала существование некой целостной личности. Во-вторых, упор на товаризации труда в определении отчуждения, упускал из виду сферу неэкономического труда. Отчуждение таким образом сводилось к формам односторонних отношений между личностью и ее трудом. Согласно Марксу, если ценность сосредотачивается в объекте труда и если рабочий воспринимается как очередной товар в цепи производства, то начинается процесс отчуждения рабочего от продукта его труда, который умаляет чувство собственной значимости и приводит к овеществлению всех социальных отношений на рабочем месте. В конце концов, рабочий чувствует себя отчужденным от своей природы, собственной сущности и сознания тотальности всех человеческих взаимоотношений. Поэтому Маркс утверждал, что последствием отчуждения является потеря им своей родовой сущности.
В диалектике Маркса пространство повседневности определялось как обратная сторона отчуждения. Именно в нем, как утверждал Маркс, рабочий высвобождается из-под давления трудовых отношений и испытывает подлинное чувство собственной значимости. В этом пространстве, по мнению Маркса, возможно объединение фрагментов социальной реальности с сущностью идентичности. Хеллер тоже продолжила эту линию аргументации, подчеркнув, что марксистская теория «я» подразумевает обязательный союз между личностью и сферой деятельностью, образующей общество. Такое целостное «я» способно как осознавать течение и фрагментацию социальной реальности, так и предлагать критику, основанную на синтезе субъективности и повседневности.

Лефевр развивает свою теорию, для которой характерна логика интеграции, подразумевая под повседневностью все те сферы и институции, которые в своей совокупности и тотальности «определяют конкретного индивидуума». Рассматривая разные аспекты обыденности - от выбора досуга до устройства домашнего хозяйства - Лефевр обращает наше внимание на то, какими сложным способами социальные структуры проникают в нашу жизнь. Этот процесс интернализации не пассивен и не нейтрален. По мере того, как внешние социальные структуры проникают в повседневную жизнь индивида, он их активно трансформирует. Такой процесс интернализации имеет двойной эффект. Она преобразует внутреннее личное пространство, привнося в него элементы внешних структур, но одновременно и вызывает мощную ответную реакцию на поверхности социального. Двусторонние отношения между частью и целым - критический аспект теории Лефевра. Он считает, что «непримечательные события повседневной жизни имеют две стороны»: они отмечены произвольностью конкретного и и содержат в себе суть социального. Лефевр полагал, что проследив воспроизводство целого в практике частичного, он сумел отойти от модели «базиса-надстройка», которая делала марксистскую полемику о культуре бессмысленной. Однако эта двойная связь между частным и общим, где первое рассматривалось и как противоположность, и как изоморф последнего, привела, в свою очередь, к тому, что повседневность оказалась во власти другой формы идеализма.

Понятие повседневности у Мишеля де Серто идет еще дальше и предлагает такое понимание повседневности, которое обходится без идеализации интегративной логики, лежащего в основе марксистской традиции. Проводя аналогию между частью и целым, де Серто также предлагает эффект смещения. Он оказывается более чутким к тем тихим подвижкам, которые происходят при любом акте интернализации:

«Наличие и использование в обиходе некоторой репрезентации... никак не указывает на то, чем она является для использующих ее. Необходимо сперва проанализировать, как манипулируют этой репрезентацией те, кто прибегает к ней, не будучи ее производителями. Только тогда можно оценить разрыв и близость, существующую между производством образа и вторичным производством, которое скрывается в процессе его использования».

Именно это стремление постичь разницу между законами, ритуалами и репрезентациями, навязываемыми господствующим порядком, и субверсивными практиками согласия, адаптации и интерпретации со стороны лишенных власти, поддерживает исследование общественных отношений, предпринятое Мишелем де Серто. В фокусе его внимания находятся не запланированные эффекты социальной системы, а то, как она используется людьми, составляющими эту систему. Для де Серто политика повседневности нацелена на те микро-способы, которыми люди подрывают господствующий порядок. Де Серто прослеживает два уровня ответных реакций на то подавляющее и гомогенизирующее воздействие, которое оказывает современнос ть. Первый - это реакция этического характера, позволяющая людям в рамках того или иного общественного строя гуманизировать отношения друг с другом. Второй - это отмеченные де Серто техники противодействия, которые, в условиях строя, который конституирует народное большинство на своей периферии, дают слабым возможность лицемерно и изобретательно использовать сильных. Де Серто утверждает, что эти ответные тактики необходимы, так как человек все чаще оказывается в ситуации, когда социальные структуры нестабильны, границы подвижны, а обстоятельства слишком сложны и пространны, чтобы можно было их контролировать или вырваться из них.

С этой точки зрения, понятие повседневности де Серто значительно отличается от взглядов Лефевра. Учитывая сложность и разнообразие социального поля повседневности, де Серто не берется утверждать, что часть может передать сущность целого. Посредством изменения форм производства, перемещения главных центров управления, стремительного роста международной финансовой и спекулятивной торговли, все более активного проникновения медиа-индустрии в местные культуры и появления новых маршрутов миграции, глобализация усложнила и фрагментировала общественное устройство. Идентичность социального «целого» уже невозможно репрезентировать при помощи однозначных категорий и четко заданных границ. Этот пересмотр идентичности целого также усложняет репрезентативный статус части. К примеру, может ли искусство повседневности представить жизненный мир всей страны? Или должны ли мы делать менее обширные и более конкретные выводы о связи между частным, которое всегда представляет собой ответную тактику на целый ряд противоречивых требований, и целым, которое стало слишком сложным и фрагметированным, что вряд ли уже может выглядеть единым? Теперь каждый человек на микро-уровне своей повседневной жизни вынужден проявлять ум, хитрость и изворотливость как для того, чтобы выжить, так и для того, чтобы доставить себе удовольствие. «Эти изменения делают текст обитаемым, наподобие съемной квартиры».

Метафора дома очень удачно передает суть этой изгнаннической эпохи. По мнению де Серто, наше пребывание в современном мире, т. е. наше умение проникнуть в настоящее и делать смысл нашего времени запоминающимся и позитивным, уподобляется аренде квартиры. Пространство нам не принадлежит, структуры уже заданы, и обитать мы будем здесь невечно. Однако практика проживания не ограничена и не предопределена архитектурой здания. Мы въезжаем в квартиру со своим багажом, обставляем ее своими воспоминаниями и надеждами и привносим изменения, которые придают форму нашим желаниям и потребностям. Тот порядок, согласно которому устанавливается наша принадлежность чему-то, подобны отпечаткам пальцев нашей социальной идентичности.

Fluxus

Дом полон эмотивных ассоциаций и социальных смыслов, но в отличие от своих исторических предшественников, современный дом обретает свою идентичность в колебании между прибытием и отъездом, интеграцией и фрагментацией. Зигмунт Бауман описал наши современные взаимоотношения с домом не столько как смену места (displacement), сколько как отсутствие постоянного места (unplacement). Помимо того, что сейчас больше людей живет в далеких и незнакомых им местах, даже те, кто никуда не уехал, все острее чувствуют утрату ощущения места. Представление о доме необходимо объединить с чувством причастности. «Дом более не подразумевает жилище - теперь это невыразимая история проживания жизни». Слово «дом» (home) должно выступать и как глагол, а не только как существительное. Потому как дом более не сводится к какому-то месту из прошлого, где наше представление о собственном происхождении имеет географическую определенность; он также предстает как некий предел, кото рый избегает настоящего, но влечет нас на поиск новых и новых «пунктов назначения». Как и все, связанное с предназначением, дом вызывает в нас бесконечное стремление достичь его, но испытать полное и окончательное чувство прибытия нам теперь никогда не удается. Значение понятия «дом» сегодня сочетает в себе место происхождения и наши попытки реализовать свое предназначение. Чтобы рассказать историю жизни, проведенной в доме, мы должны сделать то, что Джон Берджер называет «бриколажем души». Когда Гастон Башляр применил инструменты психоанализа к структуре дома, назвав чердак Сверх-Я, первый этаж – Я, а подвал – Оно и тем самым выдвинув метод топоанализа, он позволил нам впервые заглянуть в душу архитектуры. А может он угадал архитектуру души? Обращаясь к таким фигуративным техникам, Башляр показал, как можно установить смысл через ассамбляж фрагментов, составляющими наш дом.

Психоанализ, который Фрейд направлял на то, чтобы раскрыть тайные смыслы банального и незначительного в повседневных привычках, был извлечен Башляром из своего чисто терапевтического контекста и перенесен в область критической поэтики. Психоанализ углубляет наше понимание повседневности, если его применение не сводится к диагностическим и медицинским нуждам, а расширяется до исследования психических импульсов в конституировании социального. Хотя психоанализ и не способен избавить нас от всех беспорядочных желаний и невротических привычек повседневности, просто «проработав» их происхождение из «первичных сцен», он подвел нас к пониманию вытесненного в повседневном, обеспечил нам эпистемологическое проникновение в устройство психики и обнажил уровни бессознательного, скрытые за общепринятым различием правды и лжи. В одной из своих ранних работ, «Психопатология обыденной жизни», Фрейд указал, что что-то всегда уходит из вида, что-то остается недоговоренным, даже если человек искренне излагает свои взгляды и напрягает память. По мнению Фрейда, это неуловимое «что-то» находится в сфере бессознательного. Несмотря на настойчивые попытки Фрейда утвердить психоанализ в статусе науки, сегодня он представляет наибольшую ценность как творческий метод, позволяющий выудить из нашего молчаливого отрицания осколки истины и распознать те следы, которые они оставили в нашем опыте повседневности.

Опираясь на теории психоанализа и марксизма, франкфуртская школа отыскала еще больше «путей желаний» (itinerary of desire) в повседневной жизни. Адорно и Хоркхаймер осознавали, что в области политики произошло два существенных сдвига. В отличие от классических марксистов, они больше не считали, что пролетариат можно рассматривать как авангард общества, кроме того, они утратили веру в то, что внутренняя историческая динамика неизбежно приведет к краху капиталистической системы. Адорно и Хоркхаймер искали в психоанализе новые подсказки, которые помогут объяснить культуру выживания. Определяющей для их критики, направленной против доминирования и власти, была теория искупительного потенциала памяти. Функция памяти не сводилась к ностальгическому возврату в прошлое - она была призвана стать частью эмансипаторного проекта по вскрытию элементов субъективности и усилению рефлексивного начала, подавленного инструментальным рационализмом современного мира.

С этой точки зрения, в которой объединились теория отчуждения Маркса и теория вытеснения Фрейда, можно утверждать, что динамика культуры и роль субъектности (agency) никогда не может быть сведена до одного только негативного или позитивного проявления материальных форм производства. Если огромным вкладом Маркса в социальную теорию стало то, что он вывел интеллигенцию на поле сражения, то равноценным эпистемологическим достижением Фрейда можно назвать идею, что аналитик обязан посредством акта переноса предоставить собственное тело в качестве модели для вскрытия значений прошлого и преобразования повседневности. После Маркса и Фрейда критическая дистанция между субъектом и объектом была переосмыслена. Эти теории вдохнули надежду в наше понимание уровней свободы в повседневности. Это породило новое представление о том, насколько мы способны распознать те возможности, которые нам даны в рамках судьбы.

По мнению Петера Бюргера, она также послужила основой для обновления как левого , так и авангардного искусства, вернув «искусство в практику жизни».

Агенты не могут восприниматься как всего-навсего «марионетки» всеобъемлющей идеологии. Привлекая внимание к сложным двусторонним отношениям между агентом и структурой, теории повседневности оспаривали мнение, будто перемены могут быть только навязаны сверху или вызваны исключительно внешними силами. Повседневность стала той концепцией, которая позволила понять, что стратегии сопротивления в практике жизни не всегда открыто оппозиционны. Геройство и этика повседневности не предстают перед нами в обличье ни титана, ни святого, вместо этого, они проявляются в едва различимых актах причастности и утраты места. Дух сопротивления не всегда спускается сверху или приходит извне - иногда он зарождается внутри.

Важно подчеркнуть ограниченность индивидуального действия. Выбор часто путают со свободой, тем самым преувеличивая масштабы повседневности. Социологическая полемика о субъектности и повседневности пыталась проследить ту радиальную сеть и механизмы критического ответа, которые связывают индивидуальный выбор и социальные структуры. Способность личности сделать выбор всегда ограничена более широким контекстом, но эти внутренние практики всегда оказывают воздействие на внешние структуры. Поэтому поток рассматривался не только как снисходящий сверху, но как хаотично циркулирующий и бегущий в разных направлениях. Так как люди сознательно используют господствующие структуры, создается эффект двойного смещения: на микро-уровне аффектируется их субъективность, а на макро-уровне границы системы сдвигаются в соответствии с со специфическими формами использования. Внешние силы трансформируются в процессе их интернализации субъективностью индивида, что оказывает дестабилизирующее воздействие на социальные структуры и вызывает сдвиг в изначальном состоянии идентичности. Таким образом, понятие повседневности является частью традиции обнаружения потенциала для критической практики и для выдвижения альтернативных мнений о том, что составляет «хорошую жизнь».

Ключевым преимуществом концепции повседневности было то, что она подчеркнула потенциал трансформации на уровне индивидуального опыта. Она показала, что радикальные жесты наблюдаются и в незначительных поступках, совершаемых людьми в ходе их обыденной жизни. Однако, как заметила Лоис Макнэй, теоретики культуры начали растягивать эмансипационный потенциал повседневности и фетишизировать микро-революционные жесты индивидуальных практик. По мнению Макнэй, критические измерения культурной теории была непропорционально направлена на незначительные поступки индивидуума. Гибридные идентичности, собранные из противоречивых сил повседневной жизни, рассматривались как идеальная форма выживания, а не как критика общих структур. Делая упор на свободах и удовольствиях, находимых в «контр-культурной» деятельности, теоретики начали размывать политический процесс противоборства. Они повысили значимость субъектности индивидуального и оставили без внимания дискуссию о структурных пределах в коллективном присвоении власти.

ПОВСЕДНЕВНАЯ ЖИЗНЬ - понятие, в наиболее общ. плане означает поток обычных, будничных действий, переживаний, взаимодействий человека. Повседневность трактуют как весь социокультурный мир, в котором человек существует так же, как и другие люди, взаимодействуя с ними и объектами окружающего мира, влияя на них, изменяя их, испытывая в свою очередь их воздействий и изменений (А. Шюц). Повседневность оказывается в переплетении мира знакомых предметов, эмоционального чувства, социокультурной коммуникации, ежедневных деятельностей и повседневного знания. Повседневное - это привычное, естественное, близкое; то, что происходит каждый день, не вызывает удивление, затруднение, не требует объяснения, интуитивно возможным и само собой разумеющимся для человека, закрепленным в ее опыте. Формы, содержание и средства будничных взаимодействий признаются "своими", в отличие от внешних, інституціолізованих форм и правил, не зависящих от воли индивида, воспринимаются им как "другое", "етикетне". Не повседневная существует как необычное, неожиданное, индивидуальное, далекое; то, что не вписывается в привычный мир, находится вне устоявшегося порядка, относится к моментам возникновения, преобразования или разрушения индивидуального и коллективного жизненного порядка.

Будничная жизнь возникает в результате процессов "оповсякденювання", имеющие формы обучения, освоения традиций и закрепления норм, в частности, запоминание высказываний, правил различных игр, обращения с бытовыми приборами, усвоение норм этикета, правил ориентации в городе или метро, освоение типичных для человека среды образцов жизни, способов взаимодействия с окружением, средств достижения целей. Альтернативой оповсякденювання является "преодоления повседневности" - появление необычного, оригинального в процессах индивидуального и коллективного творения и инновации, благодаря отклонением от стереотипов, традиций и формированию новых правил, привычек, значений. Содержание и форма необычного в свою очередь включаются в процесс оповсякденювання, в котором они обогащают и расширяют сферу обыденного. Человек существует как бы на грани обыденного и незаурядной, которые связаны отношениями дополнительности и взаємоперетворювання.

Соціол. анализ Ж. п. сосредоточен прежде всего на социальных значениях, которые конструируют и которыми обмениваются члены общества во время их повседневных взаимодействий, и на социальных действиях как на об"єктиваціях этих субъективных значений. По определению П. Бергера и Т. Лукмана, повседневность является реальностью, которая интерпретируется людьми и имеет для них субъективную значимость. Основой интерпретации является обыденное знание - інтерсуб"єктивне и типол. организовано. Оно состоит из совокупности типол. определений людей, ситуаций, мотивов, действий, объектов, идей, эмоций, с помощью которых люди узнают ситуацию и соответствующую ей схему поведения, устанавливающие смысл порядка и достигают понимания. В конкретной ситуации общения мы автоматически, не осознавая этого процесса, типізуємо человека - как мужчину, эгоиста или руководителя; эмоциональные переживания и проявления - радость, беспокойство, гнев; ситуацию взаимодействия - как дружественную или враждебную, бытовую или официальную. Каждая из типизации предполагает соответствующую типовую схему поведения. Благодаря типізаціям повседневный мир приобретает смысл, воспринимается как нормальный, хорошо известный и привычный. Типизации определяют актуальное отношение большинства членов общества к природе, задач и возможностей своего жизни, к труду, семьи, справедливости, успеха и т.д и составляют социально одобренные групповые стандарты, правила поведения (нормы, обычаи, навыки, традиционные формы одежды, организации времени, труда и т.п.). Они создают общий кругозор, имеют конкретно-истор. характер в определенном социально-культурном мире.

В повседневной жизни человек считает очевидным, что ее партнеры по взаимодействию видят и понимают мир подобным образом. А. Шюц наз. это бессознательно употребляемое предположение "тезисом о взаимности перспектив": характеристики мира не меняются от перемены мест участников взаимодействия; обе стороны во взаимодействии предполагают, что существует постоянное соответствие между их значениями, при этом осознается факт индивидуальных различий в восприятии мира, который основывается на уникальности биографического опыта, особенностях воспитания и образования, специфике социального статуса, субъективных целей и задач и т.д.

Повседневность определяют как одну из "конечных смысловых сфер" (В. Джеме, А. Шюц, П. Бергер, Т. Лукман), каждой из которых человек может приписывать свойство реальности. Кроме повседневности, выделяют сферы религ. веры, сновидений, наук, мышления, любви, фантазии, игры и др. Каждая сфера характеризуется определенным когнитивным стилем, состоящий из ряда элементов восприятия и переживания мира: специфической напряженности сознания, особого эрос h е, преобладающей формы активности, специфических форм личностной вовлеченности и социальности, своеобразие переживания времени. Описание характерных черт присущего повседневности когнитивного стиля составляет ее общ. определения в феноменол. социологии: повседневная жизнь - это сфера человеческого опыта, которой присущ напряженно - активное состояние сознания; отсутствие какого-либо сомнения относительно существования природного и социального мира, ведущая форма активности - трудовая деятельность, которая состоит из выдвижения проектов, их реализации и изменения в результате этого окружающего мира; целостность личностного участия в жизни; существование общего, інтерсуб"єктивно структурированного (типизированного) мира социального действия и взаимодействия (Л. Г. Ионин). Повседневная реальность - выходная в жизненном опыте человека и является основой, на которой формируются все другие сферы. Ее наз. "высшей реальностью".

Повседневность является предметом многих наук, дисциплин: философии, истории и социологии, психологии и психиатрии, лингвистики и др. Разнообразные исследования сосредоточены вокруг проблем обыденной жизни, среди которых: истор. труда Ф. Броделя о структурах повседневности, лингвистический анализ обыденного языка Л. Витгенштейна, исследования народной речевой и смеховой культуры М. Бахтина, мифологии обыденной жизни Г. Стоит, психопатологии повседневности С. Фрейда, феноменология Э. Гуссерля и многочисленные концепции социологии повседневной жизни.

Что такое повседневная жизнь? повседневность как рутина, повторяющиеся взаимодействия нерефлексируемая часть жизни, само собой разумеющееся материальная жизнь человека, первичные потребности

Феноменология Альфред Шюц (Alfred Schütz) (1899 -1959) Основные работы: Смысловое строение социального мира (Введение в понимающую социологию) (1932) «Структуры жизненного мира» (1975, 1984) (опубликовано Т. Лукманом)

жизненный мир (Lebenswelt), это повседневный мир, который всегда окружает человека, общий с другими людьми, который воспринимается им как данность

мир с самого начала является интерсубъективным и наше знание о нем так или иначе социализировано установки мышления n n мифологическая религиозная научная естественная

Практический смысл Понятие “габиутс” (Пьер Бурдье) Индивидуальный и коллективный габитус Поля действия и формы капитала Понятие практики

Габитус – система устойчивых диспозиций мышления, восприятия и действия, когнитивная «структурирующая структура» l габитус представляет собой практический смысл, т. е. находится ниже уровня рационального мышления и даже уровня языка, это то, как мы воспринимаем язык l

Социальные практики Практика – активное творческое преобразование субъектом своей окружающей среды (в противовес приспособлению), единство мышления и действия. Практическая деятельность определяется габитусом субъекта.

Поле и пространство Социальное поле – сеть отношений между объективными позициями агентов в определенном социальном пространстве. В реальности эта сеть латентна (скрыта), она может проявляться только через отношение агентов. Например, поле власти (политики), поле художественного вкуса, поле религии и т. д.

Драматургия взаимодействия социальные структуры повседневности Ирвинг Гоффман (1922 -1982) Основные работы: Представление себя другим в повседневной жизни (The Presentation of Self in Everyday Life) (1959)

Ритуал взаимодействия (Interaction ritual: Essays on Face-to-Face Behavior) (1967) Анализ фреймов (Frame Analysis: An Essay on the Organization of Experience) (1974)

анализ фреймов наше отношение к любой ситуации формируется согласно первичной модели восприятия, что называется «первичные фреймы представляют «точку зрения» , с которой необходимо взглянуть на событие, то как ДОЛЖНЫ трактоваться знаки тем самым они придают смысл происходящему, фреймы являются первичными (нерефлексивными) структурами восприятия повседневного

Этнометодология Исследования в этнометодологии (1967) Повседневный мир строится во многом на основе речевых взаимодействий, разговор представляет собой не просто обмен информацией, а понимание контекста ситуации и разделяемых значений, повседневный разговор строится на неопределенных высказываниях, которые расшифровываются с течением времени и смысл их не передается, а проясняется в процессе коммуникации

«фоновые ожидания» Повседневный мир строится на признании его «само собой разумеющимся» , взаимность перспектив его восприятия не подвергается сомнению, считается, что все способны понимать действия других на основе общего знания

Структуры питания Предмет социологии питания состоит в исследовании питания как социальной системы, ее задачи – показать социальную, культурно-историческую и экономическую обусловленность процессов питания; раскрыть характер социализации и социального расслоения в процессе потребления еды, исследовать формирование идентичности человека и социальных групп посредством наборов и практик питания.

Функция питания сильнее всех других: в период голода даже болевые и половые рефлексы оказываются подавленными, и люди в состоянии думать только о еде, – писал П. Сорокин в работе “Голод как фактор: Влияние голода на поведение людей, социальную организацию и общественную жизнь” (1922)

в жизни человеческого общества еда более фундаментальна, чем другие потребности, в том числе и секс. Эта идея очень важна для социологии, ведь она по сути опровергает фрейдистскую психологию

Будучи первичной человеческой потребностью, материальным условием жизни, питание выступает институтом социализации и механизмом социального (а не только физического) воспроизводства группы, в этих процессах социальная группа восстанавливает единство и идентичность своих членов, но в то же время и дифференцирует их от других групп.

Структурализм В работе “К психосоциологии современного потребления еды” Барт пишет, что еда это не просто набор продуктов, это образы и знаки, определенный способ поведения; потребляя нечто современный человек этим обязательно обозначает.

Еда также связывается значением – семиотически – с типическими ситуациями жизни современного человека еда постепенно теряет в значении своей предметной сущности, но все больше трансформируется в социальную ситуацию.

материализм Джек Гуди “Cooking, Cuisine and Class: Study in Comparative Sociology” что питание как элемент культуры невозможно объяснить, не зная способа экономического производства и связанной с ней социальной структуры

Материалистический метод в социологии питания объясняет, почему люди при всем разнообразии продуктов питаются однообразно. Дело не только в габитусе класса, виновата экономика. Мы едим то, что продается в соседнем супермаркете, что предлагается нам экономической системой рынка и дистрибуции продуктов, исходя из их понимания дела (стандартизация как фактор повышения производительности).

Исторические типы систем питания Первобытные общества “Человечество начинается с кухни” (К. Леви -Стросс) Общества охотников и собирателей: присваивающее хозяйство первая продовольственная революция (Ф. Бродель) 500 тыс. лет назад

Еда древнего мира Неолитическая революция 15 тыс. лет назад Вторая продовольственная революция: оседлый образ жизни, производящее хозяйство Возникновение ирригационного земледелия Роль государства в распределении продовольствия

Пример: Шумерская цивилизация письменность и кулинария: Шумеры (6 тыс. лет назад) Открытия Шумеров: колесо-парусирригационное земледелие осн. культура - ячмень напитки - изобретение пива

изобретение сладкого: финиковая патока молочные продукты: способ хранения молока (сыр) гончарное искусство и посуда: системы хранения тип печи для готовки (лаваш)

система вкусов В основе вкуса древних законы питания соблюдение баланса стихий. Всякая вещь, и пища в том числе, состоит из четырех стихий - огня, воды, земли и воздуха. Поэтому в приготовлении, считали греки, должно соединяться противоположное огонь против воды, земля против воздуха, холодное и горячее, сухое и влажное (а дальше - кислое и сладкое, пресное и острое, соленое и горькое.

Социальное пространство еды в Средние века еда как потребность тела вдруг получает иную моральную оценку - христианство призывает к аскетизму, ограничению питания, отрицает питание как наслаждение и удовольствие, признает его только как необходимость - голод дан человеку Богом в наказание за первородный грех.

Но в целом пища - и это крайне важно - в христианстве не делится на чистую и нечистую, церковь недвусмысленно утверждает - пища сама по себе не приближает и не отдаляет человека от Бога, в Евангельском учении явно показано: "Не то, что входит в уста, оскверняет человека, но то, что исходит из уст".

Еда в христианстве также теряет характер жертвы - в этом его принципиальное отличие от иудаизма и других (в том числе и монотеистических) религий. Считается, что достаточной одной жертвы - Христос сам принес себя добровольно в жертву ради спасения всех, остальные жертвы просто неуместны (в том числе жертвы различных животных, как курбан-байрам у мусульман

вот еще новость - есть стали не лежа, как римляне, а сидя на стульях или табуретках за столом, появилась, наконец-то, стеклянная посуда и скатерти, а еще и вилка - из Византии она придет потом в Венецию,

Опять на время возродилась культура мяса - война, охота, дичь для аристократии, и свинина (свиньи пасутся в лесу, питаясь желудями) для простонародья.

Явной стала оппозиция “Terra e Silva” (Земли и Леса) в системе питания, у франков и германцев “лес” стал основой питания против “земли” у римлян - мясо против хлеба; пиво против вина; свиное сало против оливкового масла; речная рыба против морской; обжорство (“здоровый”=”толстый”=”сильный”) против умеренности

человек средневековья стремился изменить естественный вкус продукта, трансформировать его, заместить его искусственным - пряным вкусом и ароматом. Это относилось и к напиткам - туда без меры добавляли пряности

итальянский Ренессанс - величие сахара, он еще дорог, но он делает людей счастливыми, и его добавляют везде (в вино, рис, пасту, кофе) и конечно - в десерты, еще пока, кстати, господствует сочетание острого и сладкого, конфетка того времени и сладкая, и пряная одновременно. Но скоро сладкий вкус вытеснит и поднимется на всеми

Современная система еды Третья продовольственная революция, связанная с экспортом американских продуктов в другие регионы дала свои плоды, но и европейские культуры освоили Америку, эта черта - взаимопроникновение агрикультур - составляет важную характеристику современной системы производства продовольствия.

Индустриальная система питания предполагает не только высоко механизированное, стандартизированное и автоматизированное сельское хозяйство, основанное на научных технологиях выращивания культур, но и собственно пищевую промышленность.

Технология хранения повлияла и на производство продуктов, ведь теперь можно было выпускать частично приготовленные продукты и замораживать их - полуфабрикаты. Современная система питания меняет не только технологию хранения, но и технологию приготовления продуктов.

Меняется и смысл кухни. Задача поваров теперь принципиально другая - оформить полуготовые продукты, в этом смысле искусство повара теперь стало иным, хотя и не перестало быть искусством

Современная индустриальная система питания опирается на новые способы торговли продуктами питания. Гипермаркеты как правило объединяются в сеть, самой крупной является сеть Wal-Mart в США, она объединяет 1700 гипермаркетов по всему миру (проектируются они одинаково), в США Wal. Mart контролирует - представьте себе около 30% всех продаж

Существенно изменилась структура еды: первое отличие, если раньше все земледельческие общества предполагали в качестве основы углеводное питание, то теперь основой будет считаться белковое питание. Вот существенная разница - если раньше ели хлеб, то теперь едят с хлебом.

Второе отличие - если раньше человек ел то, что составляло основу питания его региона (японцы питаются не более правильно, чем мы, просто основу питания их региона составляли морепродукты), то теперь питание делокализовано - мы едим продукты со всего света, и часто не по сезону.

Третье фундаментальное отличие питания: индустриальное массовое производство продуктов питания создает соответственно массовые одинаковые вкусы. Вот удивительная черта вкусов современных людей - мы питаемся очень и очень однообразно

процесс жизнедеятельности индивидов, развертывающийся в привычных общеизвестных ситуациях на базе самоочевидных ожиданий. Социальные взаимодействия в контексте П. зиждутся на предпосылке единообразия восприятия ситуаций взаимодействия всеми его участниками. Другие признаки повседневного переживания и поведения: нерефлективность, отсутствие личностной вовлеченности в ситуации, типол. восприятие участников взаимодействия и мотивов их участия. П. противопоставляется: как будни - досугу и празднику; как общедоступные формы деятельности - высшим специализир. ее формам; как жизненная рутина - мгновениям острого психол. напряжения; как действительность - идеалу.

Существует огромное количество филос. и социол. трактовок П.; в них, как правило, проводится прямо или косвенно негативная оценка феномена. Так, у Зиммеля рутина П. противопоставляется приключению как периоду наивысшего напряжения сил и остроты переживания; момент приключения как бы изымается из П. и становится замкнутым, на самого себя ориентированным фрагментом пространства-времени, где действительны совсем иные, чем в П., критерии оценки ситуаций, личностей, их мотивов и т.д. У Хайдеггера П. отождествляется с существованием в "das Man", т.е. считается неаутентичной формой существования.

В совр. марксистской теории П. играет двоякую роль. С одной стороны, у Маркузе в его противопоставлении культуры как праздника, творчества, высшего напряжения духовных сил, с одной стороны, и цивилизации как рутинной технизированной деятельности - с др., П. оказывается на стороне цивилизации. Ей, в конечном счете, предстоит быть превзойденной в высшем творч. диалектич. синтезе. С др. стороны, у А. Лефевра П. выступает как подлинный локус творчества, где создается как все человеческое, так и сам человек; П. - это "место дел и трудов"; все "высшее" в зародыше содержится в повседневном и возвращается в П., когда хочет доказать свою истинность. Но это в идеале. П. исторична и в своем истор. существовании переживает состояние отчужденности, к-рое проявляется в "оповседневливании" высокой культуры и стиля, в забвении символов и замене их на знаки и сигналы, в исчезновении общины, ослаблении влияния сакрального и т.д. Ставится задача "критики повседневной жизни", к-рая мыслится как средство "реабилитации" П., т.е. восстановления роли П. как посредника и "соединителя" природы и культуры в непосредственности человеч. жизни. Так же - как инстанция-посредник между природой и культурой - трактуется П. в работах А. Хеллер; с ее т.зр., в П. происходит реализация насущных потребностей человека, к-рые при этом приобретают культурную форму и значение. Ни Лефевр, ни Хеллер, в отличие от Маркузе не ставят задачу диалектич. "снятия" П. Они ставят задачу возвращения в П., нового обретения мира П., в к-ром человеч. взгляды и действия ориентировались бы не на абстр. и анонимные институты, а обрели бы прямо ощутимый человеч. смысл. Фактически речь идет о "возвращении" в жизненный мир.

Согласно Гуссерлю, отцу идеи "жизненного мира", к-рый он называл также "миром "П.", жизненный мир есть мир опыта живого деятельного субъекта, в к-ром субъект живет в "наивно-естеств. непосредственной установке". Жизненный мир, по Гуссерлю, - культурно-истор. мир. Гуссерль исходил из опыта изолированного субъекта, некоторые его последователи перенесли центр тяжести анализа на обществ, и конкретно-истор. ситуацию, на "социальную конструкцию" повседневного мира. Именно эта феноменологич. трактовка П. была развита А. Шюцем и его последователями, в частности П. Бергером и Т. Лукманом. Шюц переосмыслил идею У. Джеймса относительно "миров опыта", превратив джеймсовские "миры" в "конечные области значений", к-рые конечны в том смысле, что замкнуты в себе и переход из одной области в другую невозможен без особого усилия и без смыслового скачка, перерыва постепенности. Одной из конечных областей значений, наряду с религией, игрой, научным теоретизированием, душевной болезнью и т.д., является П. Каждой из конечных областей значений свойствен особый когнитивный стиль. Шюц выделяет шесть особых элементов, характеризующих когнитивный стиль П.: активная трудовая деятельность, ориентированная на преобразование внешнего мира; epoche естественной установки, т.е. воздержание от всякого сомнения в существовании внешнего мира и в том, что этот мир может быть не таким, каким он является активно действующему индивиду; напряженное отношение к жизни (attention a la vie, говорил Шюц вслед за Бергсоном); специфич. восприятие времени - циклич. время трудовых ритмов; личностная определенность индивида; он участвует в П. всей полнотой личности, реализующейся в деятельности; особая форма социальности - интерсубъективно структурированный и типизированный мир социального действия и коммуникации. По Шюцу, П. - лишь одна из конечных областей значений. В то же время он именует П. "верховной реальностью". "Верховность" объясняется деятельной природой П. и ее закрепленностью в телесном существовании индивида. Все другие реальности можно определять через П., ибо все они характеризуются по сравнению с П. к.-л. рода дефицитом (отсутствием компонента деятельности, изменяющей внешний мир, неполнотой личностной вовлеченности и т.д.).

Типол. структуры П. (типич. ситуации, типич. личности, типич. мотивы и т.д.), как они детально анализируются Шюцем в др. работах, представляют собой репертуар культурных моделей, используемых повседневными деятелями. П., в шюцевском социально-феноменолог. понимании, есть существование культуры в ее инструментальном смысле. Не случайно пафос социально-феноменологич. видения мира П. был усвоен т.н. новой этнографией (Фрэйк, Стюртевант, Псатас и др.), ставящей своей целью постижение культуры из перспективы автохтонов, причем вершиной такого постижения является усвоение этнотеории, состоящей в совокупности повседневных классификаций. В своем развитии новая этнография стремится соединить анализ П. как культурно-специфич. мира переживаний и смыслов с изучением мира П. традиционно научными, т.е. позитивистскими методами. Еще дальше в направлении реализации феноменологич. подхода к анализу П. идет этнометодология Г. Гарфинкеля, анализирующая процесс конструирования мира П. как процесс, состоящий в интерпретационной деятельности самих участников повседневных взаимодействий.

С чего начинается ваш день? Может быть с пробежки по утру? А может быть с кофе? А что потом? Работа? Или, если вы студент, то колледж, либо институт, университет? Много вопросов, которые следует не просто иметь, а развивать их. Украшать, как предложение прилагательными, как новогоднюю ёлку игрушками. Я представляю вам кисточку, а акварель вы сами выберете.

Когда начать? Когда собраться и… и раскрасить ваше утро, ваш день, вечер? Любым способом. Какой вам именно понравится?

Музыка

Какую вы слушаете музыку? Какой жанр вам нравится? Или даже темп? Не хотели бы вы научиться не только слушать, но и создавать творчество? Попробуйте себя. Нужно пробовать, нужно стараться. Взгляните в интернет. Как творить музыку? Вдохновение, широкий кругозор. Вот то, что поможет вам. Гитара, пианино, это те инструменты, на которых я могу играть. Я играю, я оживаю за счёт этого. Сердце тонет в гармонии. Кто не пробовал, тот не поймёт. Если нет интернета или он у вас плох, тогда что же делать? Многие люди, сталкивающие с этой проблемой, всегда выходят из этой ситуации. Музыку можно найти повсюду. Только услышьте её. Кто-то скажет, что я пишу пустые слова. И эти кто-то просто не верят, вера отсутствует, и от этого музыка не будет вас находить, и вы её не найдёте. Музыка меняется со временем. Новые жанры путают людям мозги. Но конечно, смотря какие жанры. И я не отрицаю мнения других. Просто я преподнёс свою точку зрения. Не забывайте тех ощущений, испытывающие вами. Покупайте инструмент. Учитесь с помощью книг, видео уроков по интернету. Сделайте свою жизнь разнообразнее. И представьте себе. Вы просыпаетесь, делаете, как обычно все утренние дела: завтрак, зарядка или что-нибудь другое. После, перед тем как уйти туда, куда вам нужно спешить, вы садитесь за гитару и играете самую любимую музыку, которая вас утешает и окутывает одеялом спокойствия и настроя на весь день.

Книги

Когда-нибудь читали книги? Или ваш разум уже потонул в виртуальном мире? Я, бывало, начинал читать книгу, но прочитав только половину, я начал заниматься другими делами, а после и забыл про ту книгу, книгу, недочитанную мною. Вскоре я начал читать книгу с меньшим объёмом. И дочитал до конца. И сделал вывод, что книга интересна не только по объёму, но и по содержанию. Вскоре нашёл книгу по больше, называется “Человек, который смеётся” (Виктор Гюго). Очень интересная книга, только с немного нудным началом. В свободное время я читаю её. Запомните! Книга не открывает вам будущее, она только показывает ваш настоящий внутренний мир. Это помогает разобраться в себе!

Спорт

Кто хотел бы знать, сколько он проживёт? Большинство ответили, что не желают знать этого. Ну а остальные признались, что не против. Допустим вы узнали. Хотели бы это изменить? Наверное каждому хотелось пожить по дольше. А чтобы это сделать нужно что? Нужно меняться. К тому же в лучшую сторону. Не просиживаться в социальной сети весь ваш день, всю учёбу и даже весь уикенд, а поднять свои задницы и бежать. Бежать до тех пор, пока легкие вам не дадут понять, что устали. Продлить жизнь и тем более её разнообразить можно с тем, с кем вы должны познакомиться. Это будет ваш новый друг - СПОРТ. Если вы одиноки, то спорт развеет ваше одиночество. Если вы обижены на кого-то или злитесь, то спорт снимет стресс, как и друг. Всегда поможет. И снова пример с утром. Просыпаясь, вы чувствуете себя сонным, не выжитым лимоном. Идёте под душ. Хоть он и помогает взбодриться, но кости помогает разогреть и размять не душ, а пробежка поутру. Только представьте себе, вы бежите по городу. Город спит. Тишина. Ветерок при беге ласкает вам ваше сонное лицо. Глаза слезятся от ветра. Солнце встаёт вместе с вами. Музыка сопровождает ваш темп, ваше биение сердца, ваше дыхание.

Организм говорит вам СПАСИБО.

Эти три способа помогли сделать мою повседневную и одинаковую жизнь просто светлее, просто ярче и просто лучше.