Городская проза. Проза деревенская и городская Городская проза 60 годов

Художественные поиски писате­лей 60-80-х годов, как правило, рассматривались исходя из особенностей тематики: деревенская проза, городская, литература о войне. Вне зависимости от сюжета критики отмечали внимание пи­сателей к нравственным проблемам. Но эти же проблемы в облег­ченном варианте присутствовали и в массовой литературе. Так что дело не в проблеме, а в подходе к ней, в специфике конфликтов и их разрешении, в типах героев и глубине раскрытия их характеров.

Литература 60-80-х годов крайне разнообразна по конфликтным ситуациям. Ю. Трифонов предпочитал проверять своих ге­роев в быту, испытывать повседневностью. Крити­ки торопились объявить писателей, в частности Ю. Трифонова, бор­цами с мещанством, бездуховностью. На самом же деле авторы не стремились ни приговоры выносить, ни противопоставлять меща­нам достойных советских людей. Читателю открывался сложный мир человеческой души (у Трифонова интеллигенты). Об­наруживалась значимость мелочей, невероятная трудность понять другого человека, встать на его точку зрения. Сквозь быт пробива­лись писатели к смыслу бытия.

Экстремальные ситуации, как уже говорилось,- не только вой­на, они могут случаться «посреди» быта, повседневности, взрывая их. Так, в произведениях В. Тендрякова часто использовалась ситуа­ция не просто смерти героя, а убийства - случайного, на охоте («Суд»), непредвиденного, в трудовой бригаде («Тройка, семерка, туз»), сознательного убийства отца сыном-подростком («Расплата»). Писатель ставил своих героев «на грань» или заставлял «переступить черту», чтобы не просто задуматься, и не только посягнувшему на чужую жизнь, но и свидетелям, молчаливым участникам. Такой страшной ценой доставалось осознание себя. В другом случае только ожидание убийства («Ночь после выпуска», «Шестьдесят свечей») заставляло героев переоценить многое и иначе взглянуть на себя.

Еще одно из направлений поисков себя героями Тендрякова свя­зано с религией. В 60-70-е годы это тоже воспринималось как экст­ремальная ситуация. Сначала религиозная тема в сюжете трактова­лась вполне в духе времени - одурачивание ребенка («Чудотворная»). Затем стал звучать тревожный мотив - речь шла о молодых людях, ищущих духовную опору («Затмение»). И уже совсем неожиданно воз­никло увлечение историей Христа у школьного учителя («Апостоль­ская командировка»), а потом и вузовского преподавателя, ученого («Покушение на миражи»).

Перед лицом испытаний повседневностью одни герои В. Тенд­рякова проявляли самоотверженность, другие оказывались слабыми, предавали людей, изменяли своим принципам, и первые, и вторые не раз шли на уступки совести, совершали роковые ошибки. Произ­ведения 60-80-х годов, те, что выдержали проверку временем,- это книги о нравственных потерях, об утрате веры в себя, и потерь в них куда больше, чем обретений. Религиозность считалась отклонением от нормы, поскольку нормой был ясный путь к светлому будущему, в котором не было места Богу.

Еще одна наболевшая проблема - дети и взрослые. Противопо­ложные варианты ее решения наблюдаем в двух повестях Ч. Айтма­това. В «Белом пароходе» смерть Мальчика подчеркивала жестокость взрослых - и грубого, бездушного Орозкула, и доброго деда Момуна, который предал своего любимца, убив мать-олениху. В повести «Пегий пес, бегущий краем моря» отношения детей и взрослых раз­виваются иначе: взрослые уходят из жизни, чтобы Мальчику доста­лась надежда на спасение

А. Вампилов отказался от крупномасштабных событий, ставил своих героев в анекдотические ситуации, но именно ему принадле­жит открытие свежего подхода к человеку, к исследованию его ду­ховного мира. Новое, как всегда, воспринималось трудно, и А. Вам­пилов не сразу был понят.

Талант драматурга А. Вампилова позволи­л им представить цепь жизненных спектаклей, в которых проигры­вались то серьезные, то лирические, то фарсовые ситуации.

Все они были подчинены задаче выявления способности челове­ка к самореализации. А. Вампилову удалось воплотить разлаженный ход жизни, всеобщую неудовлетворенность ею, от восприятия быто­вых коллизий поднять зрителя к осмыслению бытийных проблем.

С третьей волной эмиграции из СССР преимущественно выехали деятели искусства, творческая интеллигенция. В 1971 15 тысяч советских граждан покидают Советский союз, в 1972 - эта цифра возрастет до 35 тысяч. Писатели-эмигранты третьей волны, как правило, принадлежали к поколению "шестидесятников", с надеждой встретившему ХХ съезд КПСС, развенчание сталинского режима. "Десятилетием советского донкихотства" назовет это время повышенных ожиданий В. Аксенов. Немаловажную роль для поколения 60-х сыграл факт его формирования в военное и послевоенное время. Б. Пастернак так охарактеризовал этот период: "По отношению ко всей предшествующей жизни 30-х годов, даже на воле, даже в благополучии университетской деятельности, книг, денег, удобств, война оказалась очистительной бурей, струей свежего воздуха, веянием избавления. Трагически тяжелый период войны был живым периодом:, вольным, радостным возвращением чувства общности со всеми". "Дети войны", выросшие в атмосфере духовного подъема, возложили надежды на хрущевскую "оттепель".

Однако вскоре стало очевидно, что коренных перемен в жизни советского общества "оттепель" не сулит. Вслед за романтическими мечтаниями последовала 20-летняя стагнация. Началом свертывания свободы в стране принято считать 1963, когда состоялось посещение Н. С.Хрущевым выставки художников-авангардистов в Манеже. Середина 60-х годов - период новых гонений на творческую интеллигенцию и, в первую очередь, на писателей. Произведения А. Солженицына запрещены к публикации. Возбуждено уголовное дело против Ю. Даниэля и А. Синявского, А. Синявский арестован. И. Бродский осужден за тунеядство и сослан в станицу Норенская. С. Соколов лишен возможности печататься. Поэт и журналистка Н. Горбаневская (за участие в демонстрации протеста против вторжения советских войск в Чехословакию) была помещена в психиатрическую лечебницу. Первым писателем, депортированным на запад, становится в 1966 В. Тарсис.

Гонения и запреты породили новый поток эмиграции, существенно отличающийся от двух предыдущих: в начале 70-х СССР начинает покидать интеллигенция, деятели культуры и науки, в том числе, писатели. Из них многие лишены советского гражданства (А. Солженицын, В. Аксенов, В. Максимов, В. Войнович и др.). С третьей волной эмиграции за границу выезжают: В. Аксенов, Ю. Алешковский, И. Бродский, Г. Владимов, В. Войнович, Ф. Горенштейн, И. Губерман, С. Довлатов, А. Галич, Л. Копелев, Н. Коржавин, Ю. Кублановский, Э. Лимонов, В. Максимов, Ю. Мамлеев, В. Некрасов, С. Соколов, А. Синявский, А. Солженицын, Д. Рубина и др. Большинство русских писателей эмигрирует в США, где формируется мощная русская диаспора (И. Бродский, Н. Коржавин, В. Аксенов, С. Довлатов, Ю. Алешковский и др.), во Францию (А. Синявский, М. Розанова, В. Некрасов, Э. Лимонов, В. Максимов, Н. Горбаневская), в Германию (В. Войнович, Ф. Горенштейн).

Писатели третьей волны оказались в эмиграции в совершенно новых условиях, они во многом были не приняты своими предшественниками, чужды "старой эмиграции". В отличие от эмигрантов первой и второй волн, они не ставили перед собой задачи "сохранения культуры" или запечатления лишений, пережитых на родине. Совершенно разный опыт, мировоззрение, даже разный язык (так А. Солженицын издает Словарь языкового расширения, включавший диалекты, лагерный жаргон) мешали возникновению связей между поколениями.

Русский язык за 50 лет советской власти претерпел значительные изменения, творчество представителей третьей волны складывалось не столько под воздействием русской классики, сколько под влиянием популярной в 60-е годы в СССР американской и латиноамериканской литературы, а также поэзии М. Цветаевой, Б. Пастернака, прозы А. Платонова. Одной из основных черт русской эмигрантской литературы третьей волны станет ее тяготение к авангарду, постмодернизму. Вместе с тем, третья волна была достаточно разнородна: в эмиграции оказались писатели реалистического направления (А. Солженицын, Г. Владимов), постмодернисты (С. Соколов, Ю. Мамлеев, Э. Лимонов), нобелевский лауреат И. Бродский, антиформалист Н. Коржавин. Русская литература третьей волны в эмиграции, по словам Наума Коржавина, это "клубок конфликтов": "Мы уехали для того, чтобы иметь возможность драться друг с другом".

Два крупнейших писателя реалистического направления, работавшие в эмиграции - А. Солженицын и Г. Владимов. А. Солженицын, вынужденно выехав за рубеж, создает в изгнании роман-эпопею "Красное колесо", в котором обращается к ключевым событиям русской истории ХХ века, самобытно трактуя их. Эмигрировавший незадолго до перестройки (в 1983), Г. Владимов публикует роман "Генерал и его армия", в котором также касается исторической темы: в центре романа события Великой Отечественной Войны, отменившие идейное и классовое противостояние внутри советского общества, замордованного репрессиями 30-х годов. Судьбе крестьянского рода посвящает свой роман "Семь дней" творенья В. Максимов. В. Некрасов, получивший Сталинскую премию за роман "В окопах Сталинграда", после выезда публикует "Записки зеваки", "Маленькую печальную повесть".

Особое место в литературе "третьей волны" занимает творчество В. Аксенова и С. Довлатова. Творчество Аксенова, лишенного советского гражданства в 1980, обращено к советской действительности 50-70-х годов, эволюции его поколения. Роман "Ожог" дает феерическую панораму послевоенной московской жизни, выводит на авансцену культовых героев 60-х - хирурга, писателя, саксофониста, скульптора и физика. В роли летописца поколения Аксенов выступает и в «Московской саге»

В творчестве Довлатова - редкое, не характерное для русской словесности соединение гротескового мироощущения с отказом от моральных инвектив, выводов. В русской литературе ХХ века рассказы и повести писателя продолжают традицию изображения "маленького человека". В своих новеллах Довлатов точно передает стиль жизни и мироощущение поколения 60-х, атмосферу богемных собраний на ленинградских и московских кухнях, абсурд советской действительности, мытарства русских эмигрантов в Америке. В написанной в эмиграции "Иностранке" Довлатов изображает эмигрантское существование в ироническом ключе. 108-я улица Квинса, изображенная в "Иностранке", - галерея непроизвольных шаржей на русских эмигрантов.

В. Войнович за рубежом пробует себя в жанре антиутопии - в романе "Москва 2042", в котором дана пародия на Солженицына и изображена агония советского общества.

А. Синявский публикует в эмиграции "Прогулки с Пушкиным", "В тени Гоголя" - прозу, в которой литературоведение совмещено с блестящим писательством, и пишет ироническую биографию "Спокойной ночи".

К постмодернистской традиции относят свое творчество С. Соколов, Ю. Мамлеев, Э. Лимонов. Романы С. Соколова "Школа для дураков", "Между собакой и волком", "Палисандрия" являются изощренными словесными структурами, шедеврами стиля, в них отразилась постмодернистская установка на игру с читателем, смещение временных планов. Первый роман С. Соколова "Школа для дураков" был высоко оценен В. Набоковым - кумиром начинающего прозаика. Маргинальность текста - в прозе Ю. Мамлеева, в настоящий момент вернувшего себе российское гражданство. Наиболее известные произведения Мамлеева - "Крылья ужаса", "Утопи мою голову", "Вечный дом", "Голос из ничто". Э. Лимонов имитирует соцреализм в повести "У нас была прекрасная эпоха", отрицает истэблишмент в книгах "Это я - Эдичка", "Дневник неудачника", "Подросток Савенко", "Молодой негодяй".

Среди поэтов, оказавшихся в изгнании - Н. Коржавин, Ю. Кублановский, А. Цветков, А. Галич, И. Бродский. Видное место в истории русской поэзии принадлежит И. Бродскому, получившему в 1987 Нобелевскую премию за "развитие и модернизацию классических форм". В эмиграции Бродский публикует стихотворные сборники и поэмы: "Остановка в пустыне", "Часть речи", "Конец прекрасной эпохи", "Римские элегии", "Новые стансы к Августе", "Осенний крик ястреба".

Оказавшиеся в изоляции от "старой эмиграции" представители третьей волны открыли свои издательства, создали альманахи и журналы. Один из известнейших журналов третьей волны "Континент" - был создан В. Максимовым и выходил в Париже. В Париже также издавался журнал "Синтаксис" (М. Розанова, А. Синявский). Наиболее известные американские издания - газеты "Новый американец" и "Панорама", журнал "Калейдоскоп". В Израиле основан журнал "Время и мы", в Мюнхене - "Форум". В 1972 начинает работать издательство "Ардис", И. Ефимов основывает издательство "Эрмитаж". Вместе с этим, свои позиции сохраняют такие издания, как "Новое русское слово" (Нью-Йорк), "Новый журнал" (Нью-Йорк), "Русская мысль" (Париж), "Грани" (Франкфурт-на-Майне).

Еще в период застоя возникло в отечественной литературе то явление, для которого до сих пор не найден подходящий научный термин. В различных текстах (постмодернизм, постреализм) подчеркивались отличия литературы, идущей нетрадиционным путем. «Другая проза» - обозначил это направление С. Чупринин, отнеся к нему художественные поиски Л. Петрушевской, Виктора и Венедикта Ерофеевых, Т. Толстой и Е. Попова, В. Пьецуха и В. Пелевина. Эти авторы, как отмечает критик, почти не касаются производственных отношений, пишут, как правило, о неудачниках, проявляют повышенный интерес к людям, «ушибленным» то ли Богом, то ли социальным устройством, обращаются к «помойкам», не брезгуют «грязным бельем».
С. Чупринин сопоставлял произведения «другой прозы» с творчеством таких писателей, как В. Гроссман, Ю. Домбровский. Там, где последние показывали возможность нравственного противостояния даже в аду застенков ГУЛАГа, авторы «другой прозы» изображали жертв, людей с исковерканной душой, но уже не на лагерном материале, как В. Шаламов, а на современном, бытовом.
Критика отмечала повышенное внимание этих писателей к чисто художественным особенностям текста произведения. В их книгах мы сталкиваемся со «смещением времен», нарушением прямой мотивировки поступков, светские разговоры порой включают в себя циничные подробности, в авторской речи и диалогах героев встречаются табуированные слова.
Многие из произведений «другой прозы», даже если авторы и не стали эмигрантами, впервые публиковались на Западе. Примером может служить «Палисандрия» Саши Соколова - повесть о «кремлевском сироте»,- где в сниженной форме, «карнавальном» виде представлены читателю эпизоды отечественной истории.
Другой представитель этого направления, Виктор Ерофеев, объясняет использование пародии как форму протеста против не то что недостаточного, а абсолютно неверного нашего представления о человеке.
Как богохульство расценена была многими публикация в период перестройки уже широко известной на Западе книги Вен. Ерофеева «Москва-Петушки». Путешествие героя от Москвы до станции Петушки, да и сам герой Веничка воспринимались отнюдь не на бытовом уровне. В размышлениях, разговорах с попутчиками, в рецептах коктейлей и, наконец, в самой гибели героя прочитывалась пародия на советский строй, пронизанный ложью, которая пряталась за бессмысленными лозунгами и призывами.
Бурная публикация «другой прозы» вкупе с мощным напором задержанной классики, заодно с появлением в отечественных журналах произведений, присланных из-за рубежа, резко изменили картину литературы. К чисто художественным публикациям присоединились книги, созданные литературоведами,- исследования творческой судьбы писателей (ЧудаковаМ. Жизнеописание Михаила Булгакова.-- М., 1989), истории литературной борьбы (Белая Г. Дон-Кихоты 20-х годов.- М., 1989), сборники, отражающие современные дискуссии о литературном процессе и его противоречиях (Взгляд. Критика. Полемика. Публикации.- М., 1988; Неоконченные споры: Литературная полемика.- М., 1990) и др.

Публикация авторов и произведений, находившихся под цензурным запретом, получивших название «возвращённая литература»:
литература первой волны эмиграции: И. Бунин, В. Набоков, Н. Берберова, М. Алданов, И. Одоевцева.

Запрещённые произведения известных русских писателей:
«Собачье сердце», «Роковые яйца» М. Булгаков;
«Реквием» А. Ахматова;
«Чевенгур», «Котлован», «Ювенильное море», А. Платонов;
«Мы» Е. Замятин;
«Повесть непогашенной луны», «Красное дерево» Б. Пильняк;
«Доктор Живаго» Б. Пастернак;
«Жизнь и судьба», «Всё течёт» В. Гроссман.

Понятие «возвращенная литература» появилось на закате советской эпохи, и оно связано с не самыми лучшими сторонами нашей истории. Как известно, до революции большевики активно выступали за свободу слова и демократические права. Придя к власти и опасаясь контрреволюции, они жестоко подавляли всякое сопротивление, пресекали публичную демонстрацию недовольства и создали механизмы контроля за литературой, намного превосходящие своею жесткостью царскую цензуру. (В 1917 году был введен печально известный «Декрет о печати», в 1920-е годы существовало главное управление по делам литературы, позднее тотальный контроль осуществляло партийное руководство всех уровней). Вводя запрет на свободу слова, большевики утверждали, что эта мера временная. Однако в дальнейшем давление власти на печать не ослабевало. В этих условиях многие писатели, не принимавшие советскую власть или ее методы, писали почти без надежды быть услышанными современниками. Лишь со второй половины 1980-х годов (и отчасти в 1960-е годы) в связи с потеплением политического климата эти произведения стали возвращаться к читателю. Среди них встречаются подлинные шедевры, и вся возвращенная литература была для людей глашатаем горькой правды. Обратимся к основным темам возвращенной литературы. Прежде всего это тема революции и строительства нового мира. Становясь свидетелями жестокой революционной ломки, многие писатели сомневались в ее необходимости или сатирически изображали ее результаты. В связи с этим можно указать на роман Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго» (1955), за который его исключили из союза писателей и вынудили отказаться от нобелевской премии. Если Пастернак позволил себе сомневаться в революции, то М. А. Булгаков ее безоговорочно отрицал в повести «Собачье сердце». Повесть Андрея Платонова «Котлован» (1930) сходна с «Собачьим сердцем» своим философско-аллегорическим характером. При этом она была опубликована практически одновременно с произведением Булгакова (июнь 1987).В «Котловане» изображена бригада рабочих, которые роют котлован для фундамента общепролетарского дома и заботятся о девочке-сироте. В этом заключен намек на революционное строительство. Прерывая работу, они отправляются в деревню, которую очищают от зажиточных крестьян (отправляют их на плоту в море). Так автор изображает начавшуюся коллективизацию. К финалу работа над общепролетарским домом не продвинулась дальше котлована, который тому же становится могилой для умершей девочки-сироты. В своей повести писатель указывает на неосуществимость социалистического рая, построенного на страданиях невинных жертв. Второй основной темой возвращенной литературы являются сталинские репрессии. Наиболее ярко она раскрыта в творчестве Варлама Шаламова («Колымские рассказы») и А. И. Солженицына. Оба писателя прошли через ужас сталинских лагерей. При этом Солженицына не спасли даже боевые ордена, полученные во время Великой Отечественной войны. За письма, в которых осуждались Ленин и Сталин, он был приговорен к восьми годам исправительно-трудовых лагерей. После смерти Сталина он был реабилитирован, и, работая учителем, создавал в полной тайне свои произведения. В 1960-е годы, во время хрущевской оттепели, лучшие из них были напечатаны. В рассказе «Матренин двор» (1959) (другое название рассказа – «Не стоит село без праведника»). Герой-рассказчик (Игнатьич), возвратившись из ссылки, мечтает найти покой в тихом уголке России. Он находит его, поселившись у крестьянки Матрены Васильевны. В лице этой героини изображена русская праведница. Потеряв мужа и детей, она видит смысл жизни в помощи другим, доказывая это не словом, а делом. Чтобы помочь односельчанам она отказывается от колхозной зарплаты, бескорыстно заботится о своей племяннице. Праведность героини особенно заметна на фоне окружающей бездуховности и черствости. Рассказ «Один день Ивана Денисовича» (1959) посвящен лагерной жизни. В лице главного героя (Ивана Денисовича Шухова), осужденного за два дня фашистского плена, показана трагическая судьба русского народа и его долготерпение. К 1971 году Солженицын заканчивает роман-исследование «Архипелаг Гулаг», в котором отражает свой лагерный опыт. Однако после свержения Хрущева начинаются систематические преследования, и с 1975 по 1994 год писатель находился в эмиграции. Советское руководство пыталось стереть память о нем и его произведениях. Однако теперь они вошли в золотой фонд русской литературы и публицист.

Путь признания в России В. Набокова, бесспорного классика мировой литературы, называемого еще в 30-е годы XX века самым крупным явлением эмигрантской прозы и вместе с тем практически неизвестного на родине, был неправдоподобно долог. После первого и во многом случайного упоминания в статье В. Волина («На посту», 1925) и издевательского отклика Демьяна Бедного на одно из стихотворений Сирина, на протяжении следующих шестидесяти лет - до волны «возвращенной» литературы и эпохи книжно-журнальной эйфории - имя Набокова было фактически вычеркнуто из истории официальной русской литературы.

Кроме нескольких самиздатских переводов, статей и упоминаний о Набокове в связи с «Евгением Онегиным», шахматами и ностальгической поэзией, шлюзы открылись только в 1986-ом году с публикацией «Защиты Лужина». «Лолита» появилась в 89-ом. Вершиной было собрание сочинений, изданное в 99-ом году, к столетию Набокова, под редакцией Александра Долинина, ведущего русского набоковеда.

Массовым явлением эмиграция по политическим, расовым (антисемитизм и др.) и религиозным мотивам, включая переселение целых народов, стала при тоталитарных и авторитарных режимах в XX в., когда масштабный характер принимает и литература изгнания (эмиграции).

Странами, давшими крупнейшую по масштабам литературу изгнания или эмиграции, причем нескольких поколений или «волн», стали в первой половине XX столетия послереволюционная тоталитарная Россия (СССР), нацистская Германия, франкистская Испания, страны Восточной Европы в период наступления нацизма и становления социалистических, просоветских режимов, страны Латинской Америки (Аргентина, Парагвай, Гватемала, Чили, Куба), Азии (Китай, Северная Корея, Вьетнам и др.), Африки периода политических диктатур, внутренних (гражданских) войн и массовых депортаций.

Отрыв от привычной литературной среды, проблема читательской публики и критической оценки, вообще литературного воспроизводства за пределами одного поколения, переживаются в изгнании особенно болезненно: программные слова, по воспоминаниям Р. Гуля сказанные Д. Мережковским: "Мы не в изгнании, мы - в послании" (приписываются также З. Гиппиус, Н. Берберовой и др.), оказываются оспоренными или даже отвергнутыми следующим поколением писателей-эмигрантов (например, В. Набоковым). В ряде случаев (особенно частых среди эмигрантов из Германии и Австрии) изгнание расценивалось как невозможность существовать и заканчивалось самоубийством. Литературная эмиграция нередко сопровождалась переходом писателей на другой язык (Кундера) или творчеством на двух языках; в ряде случаев, писатели пишут на специально созданном языке-посреднике - таковы, например, креольский язык на Гаити или социолект турецкого меньшинства в Германии "канак-шпрак" (см. творчество Ф. Заимоглу).

ПЕРВАЯ ВОЛНА ЭМИГРАЦИИ (1918–1940)

Положение русской литературы в изгнании. Понятие «русское зарубежье» возникло и оформилось после Октябрьской революции 1917, когда Россию массово начали покидать беженцы. После 1917 из России выехало около 2-х миллионов человек. В центрах рассеяния – Берлине, Париже, Харбине – была сформирована «Россия в миниатюре», сохранившая все черты русского общества. За рубежом выходили русские газеты и журналы, были открыты школы и университеты, действовала Русская Православная Церковь. Но несмотря на сохранение первой волной эмиграции всех особенностей русского дореволюционного общества, положение беженцев было трагическим. В прошлом у них была потеря семьи, родины, социального статуса, рухнувший в небытие уклад, в настоящем – жестокая необходимость вживаться в чуждую действительность. Надежда на скорое возвращение не оправдалась, к середине 1920-х стало очевидно, что России не вернуть и в Россию не вернуться. Боль ностальгии сопровождалась необходимостью тяжелого физического труда, бытовой неустроенностью; большинство эмигрантов вынуждено было завербоваться на заводы «Рено» или, что считалось более привилегированным, освоить профессию таксиста.

Россию покинул цвет русской интеллигенции. Больше половины философов, писателей, художников были высланы из страны или эмигрировали. За пределами родины оказались религиозные философы Н. Бердяев, С. Булгаков, Н. Лосский, Л. Шестов, Л. Карсавин. Эмигрантами стали Ф. Шаляпин, И. Репин, К. Коровин, известные актеры М. Чехов и И. Мозжухин, звезды балета Анна Павлова, Вацлав Нижинский, композиторы С. Рахманинов и И. Стравинский. Из числа известных писателей эмигрировали: Ив. Бунин, Ив. Шмелев, А. Аверченко, К. Бальмонт, З. Гиппиус, Дон-Аминадо, Б. Зайцев, А. Куприн, А. Ремизов, И. Северянин, А. Толстой, Тэффи, И. Шмелев, Саша Черный. Выехали за границу и молодые литераторы: М. Цветаева, М. Алданов, Г. Адамович, Г. Иванов, В. Ходасевич. Русская литература, откликнувшаяся на события революции и гражданской войны, запечатлевшая рухнувший в небытие дореволюционный уклад, оказывалась в эмиграции одним из духовных оплотов нации. Национальным праздником русской эмиграции стал день рождения Пушкина.

В то же время, в эмиграции литература была поставлена в неблагоприятные условия: отсутствие массового читателя, крушение социально-психологических устоев, бесприютность, нужда большинства писателей должны были неизбежно подорвать силы русской культуры. Но этого не произошло: с 1927 начинается расцвет русской зарубежной литературы, на русском языке создаются великие книги. В 1930 Бунин писал: «Упадка за последнее десятилетие, на мой взгляд, не произошло. Из видных писателей, как зарубежных, так и «советских», ни один, кажется, не утратил своего таланта, напротив, почти все окрепли, выросли. А, кроме того, здесь, за рубежом, появилось и несколько новых талантов, бесспорных по своим художественным качествам и весьма интересных в смысле влияния на них современности».

Утратив близких, родину, всякую опору в бытии, поддержку где бы то ни было, изгнанники из России получили взамен право творческой свободы. Это не свело литературный процесс к идеологическим спорам. Атмосферу эмигрантской литературы определяла не политическая или гражданская неподотчетность писателей, а многообразие свободных творческих поисков.

В новых непривычных условиях («Здесь нет ни стихии живого быта, ни океана живого языка, питающих работу художника», – определял Б. Зайцев) писатели сохранили не только политическую, но и внутреннюю свободу, творческое богатство в противостоянии горьким реалиям эмигрантского существования.

Развитие русской литературы в изгнании шло по разным направлениям: писатели старшего поколения исповедовали позицию «сохранения заветов», самоценность трагического опыта эмиграции признавалась младшим поколением (поэзия Г. Иванова, «парижской ноты»), появились писатели, ориентированные на западную традицию (В. Набоков, Г. Газданов). «Мы не в изгнаньи, мы в посланьи», – формулировал «мессианскую» позицию «старших» Д. Мережковский. «Отдать себе отчет в том, что в России или в эмиграции, в Берлине или на Монпарнасе, человеческая жизнь продолжается, жизнь с большой буквы, по-западному, с искренним уважением к ней, как средоточию всего содержания, всей глубины жизни вообще…», – такой представлялась задача литератора писателю младшего поколения Б. Поплавскому. «Следует ли напоминать еще один раз, что культура и искусство суть понятия динамические», – подвергал сомнению ностальгическую традицию Г. Газданов.

Старшее поколение писателей-эмигрантов. Стремление «удержать то действительно ценное, что одухотворяло прошлое» (Г. Адамович) – в основе творчества писателей старшего поколения, успевших войти в литературу и составить себе имя еще в дореволюционной России. К старшему поколению писателей относят: Бунина, Шмелева, Ремизова, Куприна, Гиппиус, Мережковского, М. Осоргина. Литература «старших» представлена преимущественно прозой. В изгнании прозаиками старшего поколения создаются великие книги: Жизнь Арсеньева (Нобелевская премия 1933), Темные аллеи Бунина; Солнце мертвых, Лето Господне, Богомолье Шмелева; Сивцев Вражек Осоргина; Путешествие Глеба, Преподобный Сергий Радонежский Зайцева; Иисус Неизвестный Мережковского. Куприн выпускает два романа Купол святого Исаакия Далматского и Юнкера, повесть Колесо времени. Значительным литературным событием становится появление книги воспоминаний Живые лица Гиппиус.

Среди поэтов, чье творчество сложилось в России, за границу выехали И. Северянин, С. Черный, Д. Бурлюк, К. Бальмонт, Гиппиус, Вяч. Иванов. В историю русской поэзии в изгнании они внесли незначительную лепту, уступив пальму первенства молодым поэтам – Г. Иванову, Г. Адамовичу, В. Ходасевичу, М. Цветаевой, Б. Поплавскому, А. Штейгеру и др. Главным мотивом литературы старшего поколения стала тема ностальгической памяти об утраченной родине. Трагедии изгнанничества противостояло громадное наследие русской культуры, мифологизированное и поэтизированное прошедшее. Темы, к которым наиболее часто обращаются прозаики старшего поколения, ретроспективны: тоска по «вечной России», события революции и гражданской войны, русская история, воспоминания о детстве и юности. Смысл обращения к «вечной России» получили биографии писателей, композиторов, жизнеописания святых: Ив. Бунин пишет о Толстом (Освобождение Толстого), М. Цветаева – о Пушкине (Мой Пушкин), В. Ходасевич – о Державине (Державин), Б. Зайцев – о Жуковском, Тургеневе, Чехове, Сергии Радонежском (одноименные биографии). Создаются автобиографические книги, в которых мир детства и юности, еще не затронутый великой катастрофой, видится «с другого берега» идиллическим и просветленным: поэтизирует прошлое Ив. Шмелев (Богомолье, Лето Господне), события юности реконструирует Куприн (Юнкера), последнюю автобиографическую книгу русского писателя-дворянина пишет Бунин (Жизнь Арсеньева), путешествие к «истокам дней» запечатлевают Б. Зайцев (Путешествие Глеба) и Толстой (Детство Никиты). Особый пласт русской эмигрантской литературы составляют произведения, в которых дается оценка трагическим событиям революции и гражданской войны. Эти события перемежаются со снами, видениями, уводящими в глубь народного сознания, русского духа в книгах Ремизова Взвихренная Русь, Учитель музыки, Сквозь огонь скорбей. Скорбной обличительностью насыщены дневники Бунина Окаянные дни. Роман Осоргина Сивцев Вражек отражает жизнь Москвы в военные и предвоенные годы, во время революции. Шмелев создает трагическое повествование о красном терроре в Крыму – эпопею Солнце мертвых, которую Т. Манн назвал «кошмарным, окутанным в поэтический блеск документом эпохи». Осмыслению причин революции посвящен Ледяной поход Р. Гуля, Зверь из бездны Е. Чирикова, исторические романы примкнувшего к писателям старшего поколения Алданова (Ключ, Бегство, Пещера), трехтомный Распутин В. Наживина. Противопоставляя «вчерашнее» и «нынешнее», старшее поколение делало выбор в пользу утраченного культурного мира старой России, не признавая необходимости вживаться в новую действительность эмиграции. Это обусловило и эстетический консерватизм «старших»: «Пора бросить идти по следам Толстого? – недоумевал Бунин. – А по чьим следам надо идти?».

Младшее поколение писателей в эмиграции. Иной позиции придерживалось младшее «незамеченное поколение» писателей в эмиграции (термин писателя, литературного критика В. Варшавского), поднявшееся в иной социальной и духовной среде, отказавшееся от реконструкции безнадежно утраченного. К «незамеченному поколению» принадлежали молодые писатели, не успевшие создать себе прочную литературную репутацию в России: В. Набоков, Г. Газданов, М. Алданов, М. Агеев, Б. Поплавский, Н. Берберова, А. Штейгер, Д. Кнут, И. Кнорринг, Л. Червинская, В. Смоленский, И. Одоевцева, Н. Оцуп, И. Голенищев-Кутузов, Ю. Мандельштам, Ю. Терапиано и др. Их судьба сложилась различно. Набоков и Газданов завоевали общеевропейскую, в случае Набокова, даже мировую славу. Алданов, начавший активно печатать исторические романы в самом известном эмигрантском журнале «Современные записки», примкнул к «старшим». Практически никто из младшего поколения писателей не мог заработать на жизнь литературным трудом: Газданов стал таксистом, Кнут развозил товары, Терапиано служил в фармацевтической фирме, многие перебивались грошовым приработком. Характеризуя положения «незамеченного поколения», обитавшего в мелких дешевых кафе Монпарнаса, В. Ходасевич писал: «Отчаяние, владеющее душами Монпарнаса… питается и поддерживается оскорблениями и нищетой… За столиками Монпарнаса сидят люди, из которых многие днем не обедали, а вечером затрудняются спросить себе чашку кофе. На Монпарнасе порой сидят до утра потому, что ночевать негде. Нищета деформирует и само творчество». Наиболее остро и драматично тяготы, выпавшие на долю «незамеченного поколения», отразились в бескрасочной поэзии «парижской ноты», созданной Г. Адамовичем. Предельно исповедальная, метафизическая и безнадежная «парижская нота» звучит в сборниках Поплавского (Флаги), Оцупа (В дыму), Штейгера (Эта жизнь, Дважды два – четыре), Червинской (Приближение), Смоленского (Наедине), Кнута (Парижские ночи), А. Присмановой (Тень и тело), Кнорринг (Стихи о себе). Если старшее поколение вдохновлялось ностальгическими мотивами, то младшее оставило документы русской души в изгнании, изобразив действительность эмиграции. Жизнь «русского монпарно» запечатлена в романах Поплавского Аполлон Безобразов, Домой с небес. Немалой популярностью пользовался и Роман с кокаином Агеева. Широкое распространение приобрела и бытовая проза: Одоевцева Ангел смерти, Изольда, Зеркало, Берберова Последние и первые. Роман из эмигрантской жизни.

Исследователь эмигрантской литературы Г. Струве писал: «Едва ли не самым ценным вкладом писателей в общую сокровищницу русской литературы должны будут признаны разные формы нехудожественной литературы – критика, эссеистика, философская проза, высокая публицистика и мемуарная проза». Младшее поколение писателей внесло значительный вклад в мемуаристику: Набоков Другие берега, Берберова Курсив мой, Терапиано Встречи, Варшавский Незамеченное поколение, В. Яновский Поля Елисейские, Одоевцева На берегах Невы, На берегах Сены, Г. Кузнецова Грасский дневник.

Набоков и Газданов принадлежали к «незамеченному поколению», но не разделили его судьбы, не усвоив ни богемно-нищенского образа жизни «русских монпарно», ни их безнадежного мироощущения. Их объединяло стремление найти альтернативу отчаянию, изгнаннической неприкаянности, не участвуя при этом в круговой поруке воспоминаний, характерной для «старших». Медитативная проза Газданова, технически остроумная и беллетристически элегантная была обращена к парижской действительности 1920 – 1960-х. В основе его мироощущения – философия жизни как формы сопротивления и выживания. В первом, в значительной степени автобиографическом романе Вечер у Клэр Газданов давал своеобразный поворот традиционной для эмигрантской литературы теме ностальгии, заменяя тоску по утраченному реальным воплощением «прекрасного сна». В романах Ночные дороги, Призрак Александра Вольфа, Возвращение Будды спокойному отчаянию «незамеченного поколения» Газданов противопоставил героический стоицизм, веру в духовные силы личности, в ее способность к преображению. Своеобразно преломился опыт русского эмигранта и в первом романе В. Набокова Машенька, в котором путешествие к глубинам памяти, к «восхитительно точной России» высвобождало героя из плена унылого существования. Блистательных персонажей, героев-победителей, одержавших победу в сложных, а подчас и драматичных, жизненных ситуациях, Набоков изображает в своих романах Приглашение на казнь, Дар, Ада, Подвиг. Торжество сознания над драматическими и убогими обстоятельствами жизни – таков пафос творчества Набокова, скрывавшийся за игровой доктриной и декларативным эстетизмом. В эмиграции Набоков также создает: сборник рассказов Весна в Фиальте, мировой бестселлер Лолита, романы Отчаяние, Камера обскура, Король, дама, валет, Посмотри на арлекинов, Пнин, Бледное пламя и др.

В промежуточном положении между «старшими» и «младшими» оказались поэты, издавшие свои первые сборники до революции и довольно уверенно заявившие о себе еще в России: Ходасевич, Иванов, Цветаева, Адамович. В эмигрантской поэзии они стоят особняком. Цветаева в эмиграции переживает творческий взлет, обращается к жанру поэмы, «монументальному» стиху. В Чехии, а затем во Франции ей написаны Царь-девица, Поэма Горы, Поэма Конца, Поэма воздуха, Крысолов, Лестница, Новогоднее, Попытка комнаты. Ходасевич издает в эмиграции вершинные свои сборники Тяжелая лира, Европейская ночь, становится наставником молодых поэтов, объединившихся в группу «Перекресток». Иванов, пережив легковесность ранних сборников, получает статус первого поэта эмиграции, выпускает поэтические книги, зачисленные в золотой фонд русской поэзии: Стихи, Портрет без сходства, Посмертный дневник. Особое место в литературном наследии эмиграции занимают мемуары Иванова Петербургские зимы, Китайские тени, его известная поэма в прозе Распад атома. Адамович публикует программный сборник Единство, известную книгу эссе Комментарии.

Центры рассеяния. Основными центрами рассеяния русской эмиграции явились Константинополь, София, Прага, Берлин, Париж, Харбин. Первым местом беженства стал Константинополь – очаг русской культуры в начале 1920-х. Здесь оказались бежавшие с Врангелем из Крыма русские белогвардейцы, которые затем рассеялись по Европе. В Константинополе в течение нескольких месяцев издавался еженедельник «Зарницы», выступал А. Вертинский. Значительная русская колония возникла и в Софии, где выходил журнал «Русская мысль». В начале 1920-х литературной столицей русской эмиграции стал Берлин. Русская диаспора в Берлине до прихода к власти Гитлера составляла 150 тысяч человек. С 1918 по 1928 в Берлине было зарегистрировано 188 русских издательств, большими тиражами печаталась русская классика – Пушкин, Толстой, произведения современных авторов – Бунина, Ремизова, Берберовой, Цветаевой, был восстановлен Дом искусств (по подобию петроградского), образовалось содружество писателей, музыкантов, художников «Веретено», работала «Академия прозы». Существенная особенность русского Берлина, – диалог двух ветвей культуры – зарубежной и оставшейся в России. В Германию выезжают многие советские писатели: М. Горький, В. Маяковский, Ю. Тынянов, К. Федин. «Для нас нет в области книги разделения на Советскую Россию и эмиграцию», – декларировал берлинский журнал «Русская книга». Когда надежда на скорое возвращение в Россию стала угасать и в Германии начался экономический кризис, центр эмиграции переместился в Париж, с середины 1920-х – столицу русского зарубежья.

К 1923 в Париже обосновались 300 тысяч русских беженцев. В Париже живут: Бунин, Куприн, Ремизов, Гиппиус, Мережковский, Ходасевич, Иванов, Адамович, Газданов, Поплавский, Цветаева и др. С Парижем связана деятельность основных литературных кружков и групп, ведущую позицию среди которых занимала «Зеленая лампа». «Зеленая лампа» была организована в Париже Гиппиус и Мережковским, во главе общества встал Г. Иванов. На заседании «Зеленой лампы» обсуждались новые книги, журналы, обсуждались работы русских литераторов старшего поколения. «Зеленая лампа» объединяла «старших» и «младших», в течение всех предвоенных лет была наиболее оживленным литературным центром Парижа. Молодые парижские литераторы объединились в группу «Кочевье», основанную ученым-филологом и критиком М. Слонимом. С 1923 по 1924 в Париже собиралась также группа поэтов и художников «Через». Парижские эмигрантские газеты и журналы представляли собой летопись культурной и литературной жизни русского зарубежья. В дешевых кафе Монпарнаса разворачивались литературные дискуссии, создавалась новая школа эмигрантской поэзии, известная как «парижская нота». Литературная жизнь Парижа сойдет на нет с началом Второй мировой войны, когда, по словам Набокова, «станет на русском Парнасе темно». Русские писатели-эмигранты останутся верны приютившей их стране, оккупированному Парижу. Термин «Сопротивление» возникнет и приживется в среде русских эмигрантов, многие из которых окажутся его активными участниками. Адамович запишется добровольцем на фронт. Писательница З. Шаховская станет сестрой в военном госпитале. Мать Мария (поэтесса Е. Кузьмина-Караваева) погибнет в немецком концлагере, Газданов, Оцуп, Кнут примкнут к Сопротивлению. Бунин в горькие годы оккупации напишет книгу о торжестве любви и человечности (Темные аллеи).

Восточные центры рассеяния – Харбин и Шанхай. Молодой поэт А. Ачаир организует в Харбине литературное объединение «Чураевка». Его собрания включали до 1000 человек. За годы существования «Чураевки» в Харбине было выпущено более 60 поэтических сборников русских поэтов. В харбинском журнале «Рубеж» печатались поэты А. Несмелов, В. Перелешин, М. Колосова. Существенное направление харбинской ветви русской словесности составит этнографическая проза (Н. Байков В дебрях Маньчжурии, Великий Ван, По белу свету). С 1942 литературная жизнь сместится из Харбина в Шанхай.

Научным центром русской эмиграции долгое время была Прага. В Праге был основан Русский народный университет, там бесплатно учились 5 тысяч русских студентов. Сюда же перебрались многие профессора и преподаватели вузов. Важную роль в сохранении славянской культуры, развитии науки сыграл «Пражский лингвистический кружок». С Прагой связано творчество Цветаевой, которая создает в Чехии лучшие свои произведения. До начала Второй мировой войны в Праге выходило около 20 русских литературных журналов и 18 газет. Среди пражских литературных объединений – «Скит поэтов», Союз русских писателей и журналистов.

Русское рассеяние затронуло и Латинскую Америку, Канаду, Скандинавию, США. Писатель Г. Гребенщиков, переехав в 1924 в США, организовал здесь русское издательство «Алатас». Несколько русских издательств было открыто в Нью-Йорке, Детройте, Чикаго.

Основные события жизни русской литературной эмиграции. Одним из центральных событий жизни русской эмиграции станет полемика Ходасевича и Адамовича, продолжавшаяся с 1927 по 1937. В основном полемика разворачивалась на страницах парижских газет «Последние новости» (печатался Адамович) и «Возрождение» (печатался Ходасевич). Ходасевич полагал главной задачей русской литературы в изгнании сохранение русского языка и культуры. Он ратовал за мастерство, настаивал на том, что эмигрантская литература должна наследовать величайшие достижения предшественников, «привить классическую розу» к эмигрантскому дичку. Вокруг Ходасевича объединились молодые поэты группы «Перекресток»: Г. Раевский, И. Голенищев-Кутузов, Ю. Мандельштам, В. Смоленский. Адамович требовал от молодых поэтов не столько мастерства, сколько простоты и правдивости «человеческих документов», возвышал голос в защиту «черновиков, записных книжек». В отличие от Ходасевича, противопоставившего драматическим реалиям эмиграции гармонию пушкинского языка, Адамович не отвергал упадническое, скорбное мироощущение, а отражал его. Адамович – вдохновитель литературной школы, вошедшей в историю русской зарубежной литературы под именем «парижской ноты» (А. Штейгер, Л. Червинская и др.). К литературным спорам Адамовича и Ходасевича присоединилась эмигрантская пресса, виднейшие критики эмиграции А. Бем, П. Бицилли, М. Слоним, а также В. Набоков, В. Варшавский.

Споры о литературе шли и в среде «незамеченного поколения». Статьи Газданова, Поплавского о положении молодой эмигрантской литературы внесли свою лепту в осмысление литературного процесса за рубежом. В статье О молодой эмигрантской литературе Газданов признавал, что новый социальный опыт и статус покинувших Россию интеллигентов, делает невозможным сохранение иерархического облика, искусственно поддерживаемой атмосферы дореволюционной культуры. Отсутствие современных интересов, заклинание прошлого превращает эмиграцию в «живой иероглиф». Эмигрантская литература стоит перед неизбежностью освоения новой реальности. «Как жить? – спрашивал Поплавский в статье О мистической атмосфере молодой литературы в эмиграции. – Погибать. Улыбаться, плакать, делать трагические жесты, проходить, улыбаясь на огромной глубине, в страшной нищете. Эмиграция – идеальная обстановка для этого». Страдания русских эмигрантов, которыми должна питаться литература, тождественны откровению, они сливаются с мистической симфонией мира. Изгнаннический Париж, по мнению Поплавского, станет «зерном будущей мистической жизни», колыбелью возрождения России.

На атмосферу русской литературы в изгнании значительным образом повлияет полемика сменовеховцев и евразийцев. В 1921 в Праге вышел сборник Смена вех (авторы Н. Устрялов, С. Лукьянов, А. Бобрищев-Пушкин – бывшие белогвардейцы). Сменовеховцы призывали принять большевистский режим, во имя родины пойти на компромисс с большевиками. В среде сменовеховцев зародится идея национал-большевизма и использования большевизма в национальных целях. Трагическую роль сменовеховство сыграет в судьбе Цветаевой, муж которой С. Эфрон работал на советские спецслужбы. В том же 1921 в Софии был выпущен сборник Исход к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждения евразийцев. Авторы сборника (П. Савицкий, П. Сувчинский, князь Н. Трубецкой, Г. Флоровский) настаивали на особом промежуточном положении России – между Европой и Азией, видели Россию как страну с мессианским предназначением. На евразийской платформе выходил журнал «Версты», в котором печатались Цветаева, Ремизов, Белый.

Литературно-общественные издания русской эмиграции. Одним из самых влиятельных общественно-политических и литературных журналов русской эмиграции были «Современные записки», издававшиеся эсерами В. Рудневым, М. Вишняком, И. Бунаковым (Париж, 1920–1939, основатель И. Фондаминский-Буняков). Журнал отличался широтой эстетических взглядов и политической терпимостью. Всего вышло 70 номеров журнала, в которых печатались наиболее известные писатели русского зарубежья. В «Современных записках» увидели свет: Защита Лужина, Приглашение на казнь, Дар Набокова, Митина любовь и Жизнь Арсеньева Бунина, стихотворения Иванова, Сивцев Вражек Осоргина, Хождение по мукам Толстого, Ключ Алданова, автобиографическая проза Шаляпина. Журнал давал рецензии на большинство вышедших в России и за рубежом книг практически по всем отраслям знаний.

С 1937 издатели «Современных записок» стали выпускать также ежемесячный журнал «Русские записки» (Париж, 1937– 1939, ред. П. Милюков), который печатал произведения Ремизова, Ачаира, Газданова, Кнорринг, Червинскую.

Основным печатным органом писателей «незамеченного поколения», долгое время не имевших своего издания, стал журнал «Числа» (Париж, 1930–1934, ред. Оцуп). За 4 года вышло 10 номеров журнала. «Числа» стали рупором идей «незамеченного поколения», оппозицией традиционным «Современным запискам». «Числа» культивировали «парижскую ноту» и печатали Иванова, Адамовича, Поплавского, Блох, Червинскую, Агеева, Одоевцеву. Поплавский так определял значение нового журнала: «Числа» есть атмосферическое явление, почти единственная атмосфера безграничной свободы, где может дышать новый человек». В журнале публиковались также заметки о кино, фотографии, спорте. Журнал отличало высокое, на уровне дореволюционных изданий, качество полиграфического исполнения.

Среди наиболее известных газет русской эмиграции – орган республиканско-демократического объединения «Последние новости» (Париж, 1920–1940, ред. П. Милюков), монархическое выражавшее идею белого движения «Возрождение» (Париж, 1925–1940, ред. П. Струве), газеты «Звено» (Париж, 1923– 928, ред. Милюков), «Дни» (Париж, 1925–1932, ред. А. Керенский), «Россия и славянство» (Париж, 1928–1934, ред. Зайцев) и др.

Судьба и культурное наследие писателей первой волны русской эмиграции – неотъемлемая часть русской культуры 20 в., блистательная и трагическая страница в истории русской литературы.

ВТОРАЯ ВОЛНА ЭМИГРАЦИИ (1940-е – 1950-е годы)

Вторая волна эмиграции, порожденная второй мировой войной, не отличалась таким массовым характером, как эмиграция из большевистской России. Со второй волной СССР покидают военнопленные, перемещенные лица – граждане, угнанные немцами на работы в Германию. Большинство эмигрантов второй волны селились в Германии (преимущественно в Мюнхене, имевшем многочисленные эмигрантские организации) и в Америке. К 1952 в Европе насчитывалось 452 тысячи бывших граждан СССР. 548 тысяч русских эмигрантов к 1950 прибыло в Америку.

Среди писателей, вынесенных со второй волной эмиграции за пределы родины оказались И. Елагин, Д. Кленовский, Ю. Иваск, Б. Нарциссов, И. Чиннов, В. Синкевич, Н. Нароков, Н. Моршен, С. Максимов, В. Марков, Б. Ширяев, Л. Ржевский, В. Юрасов и др. На долю выехавших из СССР в 1940-е выпали тяжелые испытания. Это не могло не сказаться на мироощущении литераторов: самыми распространенными темами в творчестве писателей второй волны становятся лишения войны, плен, ужасы большевистского террора.

В эмигрантской поэзии 1940–1950-х преобладает политическая тематика: Елагин пишет Политические фельетоны в стихах, антитоталитарные стихи публикует Моршен (Тюлень, Вечером 7 ноября). Виднейшим поэтом второй волны критика наиболее часто называет Елагина. Основными «узлами» своего творчества он называл гражданственность, беженскую и лагерную темы, ужас перед машинной цивилизацией, урбанистическую фантастику. По социальной заостренности, политическому и гражданскому пафосу стихи Елагина оказывались ближе советской поэзии военного времени, нежели «парижской ноте».

К философской, медитативной лирике обратились Иваск, Кленовский, Синкевич. Религиозные мотивы звучат в стихах Иваска. Принятие мира – в сборниках Синкевич Наступление дня, Цветение трав, Здесь я живу. Оптимизмом и гармоничной ясностью отмечена лирика Д. Кленовского (книги Палитра, След жизни, Навстречу небу, Прикосновение, Уходящие паруса, Певучая ноша, Теплый вечер, Последнее). Значителен вклад в эмигрантскую поэзию и Чиннова, Т. Фесенко, В. Завалишина, И. Буркина.

Герои, не сжившиеся с советской действительностью, изображены в книгах прозаиков второй волны. Трагична судьба Федора Панина в романе Юрасова Параллакс. С. Марков полемизирует с шолоховской Поднятой целиной в романе Денис Бушуев. К лагерной теме обращаются Б. Филиппов (рассказы Счастье, Человеки, В тайге, Любовь, Мотив из «Баядерки»), Л. Ржевский (повесть Девушка из бункера (Между двух звезд)). Сцены из жизни блокадного Ленинграда изображает А. Даров в книге Блокада, об истории Соловков пишет Ширяев (Неугасимая лампада). Выделяются книги Ржевского Дина и Две строчки времени, в которых повествуется о любви пожилого человека и девушки, о преодолении непонимания, жизненного трагизма, барьеров в общении.

Большинство писателей второй волны эмиграции печатались в выходившем в Америке «Новом журнале» и в журнале «Грани».

ТРЕТЬЯ ВОЛНА ЭМИГРАЦИИ (1960–1980-е годы)

С третьей волной эмиграции из СССР преимущественно выезжали представители творческой интеллигенции. Писатели-эмигранты третьей волны, как правило, принадлежали к поколению «шестидесятников», немаловажную роль для этого поколения сыграл факт его формирования в военное и послевоенное время. «Дети войны», выросшие в атмосфере духовного подъема, возлагали надежды на хрущевскую «оттепель», однако вскоре стало очевидно, что коренных перемен в жизни советского общества «оттепель» не сулит. Началом свертывания свободы в стране принято считать 1963, когда состоялось посещение Н. С.Хрущевым выставки художников-авангардистов в Манеже. Середина 1960-х – период новых гонений на творческую интеллигенцию и, в первую очередь, на писателей. Первым писателем, высланным за границу, становится в 1966 В. Тарсис.

В начале 1970-х СССР начинает покидать интеллигенция, деятели культуры и науки, в том числе, писатели. Из них многие были лишены советского гражданства (А. Солженицын, В. Аксенов, В. Максимов, В. Войнович и др.). С третьей волной эмиграции за границу выезжают: Аксенов, Ю. Алешковский, Бродский, Г. Владимов, В. Войнович, Ф. Горенштейн, И. Губерман, С. Довлатов, А. Галич, Л. Копелев, Н. Коржавин, Ю. Кублановский, Э. Лимонов, В. Максимов, Ю. Мамлеев, В. Некрасов, С. Соколов, А. Синявский, Солженицын, Д. Рубина и др. Большинство писателей эмигрирует в США, где формируется мощная русская диаспора (Бродский, Коржавин, Аксенов, Довлатов, Алешковский и др.), во Францию (Синявский, Розанова, Некрасов, Лимонов, Максимов, Н. Горбаневская), в Германию (Войнович, Горенштейн).

Писатели третьей волны оказались в эмиграции в совершенно новых условиях, они во многом были не приняты своими предшественниками, чужды «старой эмиграции». В отличие от эмигрантов первой и второй волн, они не ставили перед собой задачи «сохранения культуры» или запечатления лишений, пережитых на родине. Совершенно разный опыт, мировоззрение, даже разный язык мешали возникновению связей между поколениями. Русский язык в СССР и за границей за 50 лет претерпел значительные изменения, творчество представителей третьей волны складывалось не столько под воздействием русской классики, сколько под влиянием популярной в 1960-е американской и латиноамериканской литературы, а также поэзии М. Цветаевой, Б. Пастернака, прозы А. Платонова. Одной из основных черт русской эмигрантской литературы третьей волны станет ее тяготение к авангарду, постмодернизму. Вместе с тем, третья волна была достаточно разнородна: в эмиграции оказались писатели реалистического направления (Солженицын, Владимов), постмодернисты (Соколов, Мамлеев, Лимонов), антиформалист Коржавин. Русская литература третьей волны в эмиграции, по словам Коржавина, это «клубок конфликтов»: «Мы уехали для того, чтобы иметь возможность драться друг с другом ».

Два крупнейших писателя реалистического направления, работавшие в эмиграции – Солженицын и Владимов. Солженицын создает в изгнании роман-эпопею Красное колесо, в котором обращается к ключевым событиям русской истории 20 в. Владимов публикует роман Генерал и его армия, в котором также касается исторической темы: в центре романа события Великой Отечественной войны, отменившие идейное и классовое противостояние внутри советского общества. Судьбе крестьянского рода посвящает свой роман Семь дней творенья В. Максимов. В. Некрасов, получивший Сталинскую премию за роман В окопах Сталинграда, после выезда публикует Записки зеваки, Маленькую печальную повесть.

Творчество Аксенова, лишенного советского гражданства в 1980, отражает советскую действительность 1950–1970-х, эволюцию его поколения. Роман Ожог дает панораму послевоенной московской жизни, выводит на авансцену героев 1960-х – хирурга, писателя, саксофониста, скульптора и физика. В роли летописца поколения Аксенов выступает и в Московской саге.

В творчестве Довлатова – редкое, не характерное для русской словесности соединение гротескового мироощущения с отказом от моральных инвектив, выводов. Его рассказы и повести продолжают традицию изображения «маленького человека». В своих новеллах он передает стиль жизни и мироощущение поколения 1960-х, атмосферу богемных собраний на ленинградских и московских кухнях, советскую действительность, мытарства русских эмигрантов в Америке. В написанной в эмиграции Иностранке Довлатов иронически изображает эмигрантское существование. 108-я улица Квинса, изображенная в Иностранке, – галерея шаржей на русских эмигрантов.

Войнович за рубежом пробует себя в жанре антиутопии – в романе Москва 2042, в котором дана пародия на Солженицына и изображена агония советского общества.

Синявский публикует в эмиграции Прогулки с Пушкиным, В тени Гоголя.

К постмодернистской традиции относят свое творчество Соколов, Мамлеев, Лимонов. Романы Соколова Школа для дураков, Между собакой и волком, Палисандрия являются изощренными словесными структурами, в них отразилась постмодернистская установка на игру с читателем, смещение временных планов. Маргинальность текста – в прозе Мамлеева, в настоящий момент вернувшего себе российское гражданство. Наиболее известные произведения Мамлеева – Крылья ужаса, Утопи мою голову, Вечный дом, Голос из ничто. Лимонов имитирует соцреализм в повести У нас была прекрасная эпоха, отрицает истэблишмент в книгах Это я – Эдичка, Дневник неудачника, Подросток Савенко, Молодой негодяй.

Видное место в истории русской поэзии принадлежит Бродскому, получившему в 1987 Нобелевскую премию за «развитие и модернизацию классических форм». В эмиграции он публикует стихотворные сборники и поэмы.

Оказавшиеся в изоляции от «старой эмиграции» представители третьей волны открыли свои издательства, создали альманахи и журналы. Один из известнейших журналов третьей волны, «Континент», был создан Максимовым и выходил в Париже. В Париже также издавался журнал «Синтаксис» (М. Розанова, Синявский). Наиболее известные американские издания – газеты «Новый американец» и «Панорама», журнал «Калейдоскоп». В Израиле был основан журнал «Время и мы», в Мюнхене – «Форум». В 1972 в США начинает работать издательство «Ардис», И. Ефимов основывает издательство «Эрмитаж». Вместе с этим, свои позиции сохраняют такие издания, как «Новое русское слово» (Нью-Йорк), «Новый журнал» (Нью-Йорк), «Русская мысль» (Париж), «Грани» (Франкфурт-на-Майне).

60–е годы, наполненные оптимизмом исканий и открытий, даровали многим художникам слова невиданные ранее возможности описания и осмысления происходящего. Примечательным явлением в разных произведениях тех лет был активный герой, шло обновление и обогащение классического стиха новой рифмой, стихи стали отличаться большей свободой лирического высказывания, развивалась поэзия яркой публицистичности.

К середине 60–х годов критики заговорили о наметившемся тяготении многих поэтов к лирическим раздумьям, к разработке жанра философской поэзии (темы добра и зла, жизни и смерти, нравственного и духовного обновления личности).

И если бурное начало этого десятилетия характеризовалось своего рода «возрождением» формального эксперимента в творчестве молодых эстрадников А. Вознесенского, Е. Евтушенко, П. Вегина, В. Сосноры и др., единодушно названных критиками новаторами, то с приходом в литературу «тихих» лириков Н. Рубцова, А. Жигулина, А. Передреева, А. Прасолова, Э. Балашова и др., работавших в русле классических традиций, критика констатировала факт возобладания традиционного начала в молодой поэзии того периода.

При этом в поэзии наблюдались тенденции к сближению разных лирических систем, к их взаимопроникновению, как, например, лирика В. Соколова давала начало многим мотивам поэзии как «громких», так и «тихих» лириков. Да и сами молодые к концу десятилетия ощутили потребность в «обнаженности осенней» (Е. Евтушенко).

60–е годы качественно изменили творчество поэтов старшего поколения: А. Ахматовой, А. Твардовского, А. Прокофьева, М. Исаковского, В. Луговского, В. Бокова и др., а также и поэтов–фронтовиков К. Ваншенкина, Ю. Друниной, А. Межирова, М. Дудина, О. Берггольц и др. Память о пережитом вновь и вновь заставляла их осмысливать прошлое, соизмеряя его с настоящим. Они создавали лучшие образцы медитативной и философской лирики, творчески продолжая традиции Ф. Тютчева, А. Фета, Е. Баратынского в своем творчестве.

Итак, если в начале 60–х годов в поэзии (особенно в творчестве молодых) явно ощущалось возрождение стилевой традиции 20–х годов (В. Маяковский, В. Хлебников, М. Цветаева), то к середине 60–х стилевая ситуация быстро и решительно меняется. На передний план выходит новое направление, которое «отталкивалось» от «эстрадной» громкости предшествующего периода. К концу десятилетия оно занимает ведущее положение в поэзии и на его стилевые тенденции ориентируется подавляющее большинство поэтов. Это явление «тихой» лирики, ориентирующееся на классические образцы А. Пушкина, Ф. Тютчева, С. Есенина, А. Блока. Для «тихих» поэтов характерно крепкое ощущение «корня», любовь к своей «малой родине», тому уголку земли, где поэт родился и вырос. Так широко и мощно заявила о себе «деревенская» лирика Н. Рубцова, В. Бокова, С. Викулова, В. Солоухина и многих других поэтов. Деревня для них была истоком всего сущего на земле: «Я хотел бы, Россия, чтоб ты не забыла, что когда–то ты вся началась с деревень» (С. Викулов).

Среди молодых поэтов–шестидесятников, творчество которых развивалось под знаком классических традиций, выделяется Н. М.Рубцов (1936 – 1971). В критической литературе стало общим местом утверждение глубоко традиционного начала рубцовской лирики. Действительно, пристальное изучение исторических элегий Н. Рубцова, его медитативной лирики позволяет выявить не только влияние на его поэзию творчества Е. Баратынского, Ф. Тютчева, С. Есенина, но и творческое изучение поэтом художественных исканий его предшественников, а также продолжение и развитие их традиций.

Я у Тютчева и Фета

Проверю искреннее слово.

Чтоб книгу Тютчева и Фета

Продолжить книгою Рубцова.

Н. Рубцов сумел в своей лирике синтезировать их поэтический опыт и внести в историческое развитие литературного процесса новое, свое понимание «вечных» тем поэзии.

Лирика Н. Рубцова глубоко философична. Приобщение к «вечным» темам произошло у поэта еще в ранний период творчества, в самом начале 60–х годов, когда им было написано стихотворение «Мачты». Затем, на протяжении второй половины 60–х, тенденция философизации его лирики приведет поэта к созданию целого ряда стихов медитативного характера, стихов–размышлений: «Видения на холме», «Я буду скакать …», «Тихая моя родина», «Журавли», «Дорожная Элегия» и др.

Философское обобщение у поэта выражается в создании им обобщенных образов реалистичного бытия человека, в стремлении его понять неведомое в жизни природы, в умении слиться с гармонией природного начала, став «выраженьем осени живым».

В связи с уходом из жизни в самом начале 70–х гг. таких значительных поэтов, как А. Твардовский, Я. Смеляков, Н. Рубцов, казалось, наступил какой–то «физический» разрыв с традициями в современной поэзии. Но это было ошибочное представление, поскольку оно не принимало во внимание таких поэтов, как Л. Мартынов, Ю. Кузнецов, В. Соколов, Е. Винокуров, Д. Самойлов, активно работавших в 70–е годы в русле развития классических традиций.

Наиболее прочной связью с классической традицией характеризовалась лирика Л. Мартынова. Будучи современником В. Маяковского, Б. Пастернака, С. Есенина, поэт органично сочетал в своих стихах творческий опыт многих из них.

Особенно интересным кажется приобщение Л. Мартынова к пушкинской теме, ставшей глубоко традиционной в поэзии тех лет («Старый Пушкин», «Рисунок пером», «Дух творчества» и др.).
Интересным, мыслящим широко и объемно, предстает перед современным литературоведением поэт Е. Винокуров, начинавший писать в период ВОВ и названным критикой солдатским поэтом. Углубляя и развивая излюбленную военную проблематику, лирик уже в конце 60–х годов начинает ее реализовывать в обобщенной лирической форме стихотворения – размышления о войне, подвиге, о чести и солдатском долге. Поэзия для него становится «верховным актом мысли», а себя он осознает как «источник мыслей». Встав на стезю философского осмысления действительности, бытия человека, Винокуров оставался верен избранному пути до конца своих дней.

Почти все стихи Е. Винокурова обращены к «вечным» темам, имеющим общечеловеческий уровень существования. Тема вечного странничества становится своеобразным проводником по лирике поэта. Совсем не случайно возникают в его стихах условно–символические образы Одиссея, Авиценны, древнего алхимика. Личность в них вписывается поэтом в самый широкий, космический контекст, наполненный радостным ощущением единства с вечностью, с мировой гармонией.

Уникальность же литературной ситуации конца 70–х годов состояла в том, что в ней не было вождей. Были лидеры, те, кто шел впереди, но места, освободившиеся после Пастернака, Ахматовой, Твардовского, остались не занятыми и не видно было, кто бы мог их занять.

В конце 70–х годов в поэзии произошли качественные изменения, связанные не столько со сменой поэтических поколений, сколько с активной ориентацией молодых на новые формы стиха и способы художественного изображения. То, что в 60–е годы лишь робко приживалось в творчестве «эстрадников» – усложненная ассоциативность, формальный эксперимент, симбиоз разных стилевых тенденций, – в конце 70–х – начале 80–х годов заявило о себе как ведущее направление и повсеместно отвоевывало свое жизненное пространство. Причем существовало два разных направления, подобно тем, которые определяли направление развития молодой поэзии в начале 60–х годов. Это было традиционное направление (Н. Дмитриев, Г. Касмынин, В. Лапшин, Т. Реброва, И. Снегова, Т. Смертина и др.), ориентирующееся на продолжение классических традиций, и «метафорическое», или «полистилистическое», ориентирующееся на формальный эксперимент (А. Еременко, А. Парщиков, Н. Искренко, Ю. Арабов, Д. Пригов и др.).

Таким образом, формально и отдаленно поэтическая ситуация 80–х годов вновь напомнила 60–е годы. Но 80–е годы существенным образом отличались от 60–х тем, что с середины десятилетия начался процесс «возвращения» в литературу ранее преданных забвению имен Н. Гумилева, Н. Клюева, А. Платонова, М. Булгакова и других писателей, а также их произведений. 80–е явили миру и новые произведения поэтов А. Ахматовой, М. Исаковского, А. Твардовского, писавших «в стол» еще в 60–е годы. При этом критик Ю. Идашкин в статье «Трудные уроки эпохи» (ЛР, 1987, №43) писал даже о том, что в середине 80–х наблюдалось засилье «возвращенных» стихов, а в тень уходили имена современных поэтов.

Примером поэта, чье творчество в его полном объеме было возвращено читателям лишь недавно, может служить В. Корнилов. Многие стихи В. Корнилова увидели свет лишь в «Избранном» (М., 1991). Будучи созданными в разные годы, они обрели своего читателя лишь в 90–е. Поэт всей своей жизнью и творчеством доказал, что «на свете извечно правы Не склонившие головы». Стихи его полны энергией внутренней свободы, в них ощущается большая личная ответственность за каждое слово, за вздох, за шаг, за мысль, ибо «слово» для поэта – «начало всего и свет». И во всем этом он завидно постоянен. В выборе темы, формы, жанра (как правило, это лирическая исповедь), способа рифмовки (обычно это перекрестная рифма). Предпочтение Корнилов отдает двухсложным классическим размерам – ямбу и хорею, но использует и трехсложные, что разнообразит его лирическую систему. Главное для поэта – правда жизни, пусть и трагическая в своей основе. Многие его стихи публицистичны: «Виктору Некрасову», «Памяти А. Бека», «Молодая поэзия» и др. Однако, несмотря на то, что многие стихи Корнилова отмечены печатью злободневности, наличествуют в них и темы «вечные»: поэт поднимает проблемы любви и дружбы, гражданского служения народу и Отечеству, жизни и смерти, поэта и поэзии.

«Возвращенная» поэзия дала мощный толчок современной поэзии в освоении и развитии классических традиций русской лирической поэзии, органично «вписавшись» в основное направление развития поэтического процесса 80–х годов. Исключение составляет творчество И. Бродского – поэта не русской литературной традиции, «не пушкинскими заветами живущего» (Б. Чичибабин).

И. Бродский признавал, что в его лирике «возникают типичные шизофренические нюансы: иногда снабжаю английское существительное русским суффиксом или в качестве рифмы к русскому слову выскакивает слово английское. Но я привык к элементу бреда в своем существовании и не рассматриваю подобные ситуации как нечто ненормальное, скорее, наоборот».

И. Бродский избрал не лучший способ «отталкивания» от классических традиций – иронично–издевательский, ернический (например: «Я памятник себе воздвиг иной», «Служенье муз чего–то там не терпит» и т. д.). Попрание высоких нравственных критериев искусства, складывавшихся веками не только в русской, но и мировой классике, обернулось для поэта трагедией одиночества, утратой изначального и созданием имиджа надмирной личности, бытующей вне времени и пространства, подобно его образу–символу парящего одинокого и гордого ястреба. Формальный эксперимент, который стал основой художественной позиции поэта, породил в его творчестве в первую очередь стихи, более похожие на прозу, тягучую, «перетекающую» из одной формы в другую, являющие собой не что иное, как поток сознания автора, облеченный в знаковую систему слова. Этот принцип изображения действительности был подхвачен поэтами молодого поколения 80–90–х годов, образовавших ветвь иронической, абсурдистской поэзии.

Итак, 80–е годы представляются более напряженными и противоречивыми в своем развитии, нежели 60–е и 70–е. С одной стороны, в поэзии этого времени шло дальнейшее углубление и развитие традиционного начала, усиление гражданственности, с другой стороны, происходило резкое размежевание молодой поэзии на «новаторов» и «традиционалистов», утверждался формальный эксперимент как способ создания новой поэзии и как результат этого процесса – появилась абсурдистская лирика и еще более вычурный жанр – стихопроза.

Судьба Цветаевой трагична. Она родилась 26 сентября 1892г. в Москве. Отец, Иван Владимирович, был профессором-искусствоведом, основал Музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. Мать, Мария Александровна, была талантливой пианисткой, она обучала дочь музыке. Марина начала писать стихи с пяти лет. В 1912 г. Цветаева вышла замуж за Сергея Эфрона. Во время Гражданской войны он принял сторону белых, после поражения добровольческой армии Сергей вынужден был покинуть страну. В 1921г. вслед за мужем эмигрировала и Марина. Цветаева не примыкала к влиятельным политическим и литературным направлениям. За границей она испытала одиночество, непонимание, непризнание ее произведений, нищету и унижения. В 1939г. Цветаевы вернулись на родину. Но в России она и ее творчество оказались ненужными, муж и дочь Марины были арестованы, сама она во время войны была эвакуирована в Елабугу и там покончила жизнь самоубийством 31 августа 1941г. Цветаева - поэт, не похожий на других и обреченный на непонимание. Ее лирическая героиня одинока в своем противостоянии обществу. Она - романтическая героиня. Марина, несмотря на это, верила, что когда-нибудь ее стихи будут поняты. Несмотря на высокие оценки известных поэтов, ни до революции, ни после нее, ни в эмиграции творчество Цветаевой не было известно широкому кругу читателей. Вернувшись в СССР, Марина была вынуждена заниматься переводами, на родине ее стали публиковать только в 60-е годы, почти через 20 лет после смерти. Но, несмотря на это, Цветаева никогда не прекращала писать. Один из циклов стихотворений о творчестве «Стол» изображает искусство как ремесло, тяжелый труд. Цветаева не могла жить без стихов, в любой ситуации находила время для поэзии, ею преодолевала жизнь. Она писала стихи в любых условиях – в болезни, в отчаянии, в нищете. Для нее это было естественным образом жизни.

* Марина Цветаева в сознании отечественного чи­тателя предстает гордой и одинокой, противостоящей веку или - конкретнее - системе. Возможность такого противостояния опла­чивается самой высокой ценой - ценой жизни. Сегодня по доку­ментам, письмам, воспоминаниям подробно восстановлены обсто­ятельства последних лет и последних дней жизни М. Цветаевой. Равнодушие к ее судьбе литературных чиновников и писателей, не­простые отношения с сыном, депрессия - все это вело к трагиче­скому финалу. Как и при объяснении самоубийства С. Есенина, В. Маяковского, делается попытка выявить роль «карающих орга­нов» власти.

Все эти расследования не могут повлиять на убеждение в том, что трагедия была неизбежна. Тем важнее понять, в чем секрет поэти­ческой силы М. Цветаевой, что делает ее непохожей ни на кого и в то же время внутренне связывает с А. Блоком, А. Ахматовой, Б. Пастер­наком, О. Мандельштамом, В. Маяковским.

Все исследователи и биографы подчеркивают прежде всего нео­рдинарность личности М. Цветаевой. Стихи она начала писать рано. Да и бунтарский дух ее, мятежность тоже проявились еще в отроче­стве. За бунтарство и, соответственно, дурное влияние на сверст­ниц ее дважды исключали из гимназии. На всю жизнь сохранился в М. Цветаевой юношеский максимализм и в дружбе, и в творче­стве, и в любви. С детства она боготворила Пушкина, считая себя именно ему обязанной «страстью к мятежникам».

Противостояние жизни, противопоставление себя другим - спо­койным, покорным, благополучным - постоянный мотив в стихах Цветаевой:

Другие - с очами и с личиком светлым.

А я-то ночами беседую с ветром.

Не с тем- италийским Зефиром младым,- С хорошим, с широким, Российским, сквозным.

(«Другие - с очами и с личиком светлым...», 1920)

Культ Наполеона в юности, очевидно, тоже объясняется увлече­нием сильной личностью, вставшей «против всех». Жажда жизни, готовность к «поединку» с ней «на равных» характеризовала и на­строения в стихах, и особенности лирической героини: Я жажду сразу всех дорог! Чтоб был легендой - день вчерашний. Чтоб был безумьем - Каждый день.

(«Молитва», 1909) Небывалая энергия, подчеркнутая напряженность, свобода от условностей повседневной жизни воплощалась в особенностях сти­ля и в жанровых формах.

Мятежный дух отразился прежде всего в любовной лирике. Чув­ства лирической героини настолько сильны, что устоять перед ними нельзя. Ее любовь не назовешь «комнатной», страдание лишь под­черкивает силу:

Перестрадай же меня! Я всюду - Зори и руды я, хлеб и вздох. Есть я и буду я, и добуду Губы - как душу добудет Бог. («Провода», 1923) В своем вызове героиня готова предстать «острожной красави­цей» - у нее «гордый вид» и «бродячий нрав»:

Целоваласьс нищим, с вором, с горбачом, Со всей каторгой гуляла - нипочем! Алых губ своих отказом не тружу. Прокаженный подойди - не откажу.

(«Целовалась с нищим, с вором, с горбачом...», 1920)

Экспрессия подчеркивала «вольный», а не «пленный» дух героини.

Г. Адамович писал, что стихи М. Цветаевой «эротичны в высшем смысле этого слова, они излучают любовь и любовью пронизаны, они рвутся к миру и как бы пытаются заключить, весь мир в объятья».

Поэт, по М. Цветаевой,- «утысячеренный человек». Его любовь несоизмерима с переживаниями обыкновенных людей.

В характеристике М. Цветаевой важно ее понимание Времени, ее отношение к современности, умение связать реальность сегодняш­него дня с вечностью.

По-настоящему серьезно современность стала осознаваться М. Цветаевой в годы Первой мировой войны, затем нагрянули рево­люция и гражданская война. Ее муж - Сергей Эфрон - был на фрон­те. М. Цветаева металась через «взвихренную» Русь - из Коктебеля в Москву, к оставленным там детям. В Москве она отдала дочерей в приют, где младшая дочь умерла, а старшую она забрала домой и едва выходила.

Резко негативный образ «свободы» дан в стихах 1917 года (еще до Октября):

Свобода - Прекрасная Дама

Маркизов и русских князей...

Свобода - гулящая девка

На шалой солдатской груди.

(«Из строгого, стройного храма...»)

Л. Козлова в своей работе о М. Цветаевой приводит выдержки из ее писем 1923 года с воспоминаниями о впечатлениях революцион­ных лет: «...Москва 1917 г.- 1919 г.- что я, в люльке качалась? Мне было 24-26 лет, у меня были глаза, уши, ноги: и этими глазами я виде­ла, и этими ушами я слышала...» Она отрицала насилие, «во имя чего бы оно ни было». «Быть современным,- утверждала М. Цветаева,- значит творить свое время, а не отражать его. Да, отражать его, но не как зеркало, а как щит. Быть современным - творить свое время, то есть с девятью десятыми в нем сражаться». Авторы работ о М. Цветае­вой, написанных в советские годы, пытались найти в ее стихах и в пря­мых высказываниях признание революции. Пусть оно пришло не сра­зу, как писал В. Орлов, но важно, что пришло и стало одной из причин возвращения на родину. Решилась на возвращение М. Цветаева, по­тому что в Союз уехали муж и дочь и рвался туда сын. Ее восприятие революции в конце 30-х годов вряд ли могло измениться. Как писал в статье о Цветаевой И. Бродский («Новый мир»,- 1991.- № 2), «она совершила нечто большее, чем не приняла революцию. Она ее поня­ла». Понимание касалось России, ее судьбы. В стихотворении на смерть Р. М. Рильке, создавая образ «того света», М. Цветаева проводила пря­мую аналогию:

Связь кровная у нас с тем светом. Кто

На Руси бывал - тот свет на этом

Слова эти продиктованы, размышляет И. Бродский ясным со знанием трагичности человеческого существования вообще – пониманием России как абсолютного к нему приближения

Можно ли вернуться

В дом, который срыт?

Той России - нету,

Как и той меня.

(«Страна», 1931)

Связь с родиной воспринималась не на уровне политики и географии: «Родина не есть условность территории, а непреложность памяти к крови».

М. Цветаеву пугало сознание совершенного одиночества в мире отсутствие дома: «Здесь я не нужна. Там невозможна»:

Тоска по родине! Давно

Разоблаченная морока!

Мне совершенно все равно -

ГДЕ совершенно одинокой

Быть, по каким камням домой

Брести с кошелкою базарной

В дом, и не знающий, что - мой,

Как госпиталь или казарма.

(«Тоска по родине! Давно...», 1934)

Но на самом деле далеко не «все равно» и не «все едино» Потому звучит в стихах щемящая нота тоски и любви:

Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст.

И все - равно, и все - едино.

Но если по дороге - куст

Встает, особенно рябина...

М. Цветаева эмиграцию трактует вне зависимости от того где поэту приходится жить. Сама миссия поэта вынуждает его к проти­востоянию, оппозиции: «Всякий поэт по существу эмигрант, даже в России. Эмигрант царства небесного и зеленого рая природы. На поэте - на всех людях искусства... особая печать неуюта»

Такая позиция не может дать душевного комфорта, но позволяет стать отражением времени: «Не быть в России, забыть Россию – может бояться лишь тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри – тот потеряет ее лишь вместе с жизнью». Не политика, а природа помогала М. Цветаевой найти себя в со­временности и, преодолев ее, ощутить вечность:

Деревья! К вам иду! Спастись

От рева рыночного!

Знаю - лечите

Обиду Времени

Прохладой Вечности.

(«Деревья», 1922)

Вопросы творчества, как и у любого поэта, в центре внимания М. Цветаевой. Близким по духу авторам она посвящает циклы сти­хов. Среди таких поэтов «Златоустая Анна» - «Всея Руси искупи­тельный глагол». Духовная близость с Б. Пастернаком воспринима­ется особенно остро из-за искусственной разъединенности писателей России и русского зарубежья:

Расстояния: версты, мили...

Нас расставили, рассадили,

Чтобы тихо себя вели,

По двум разным концам земли.

Нас расклеили, распаяли,

Не рассорили - рассорили,

Расслоили...

Расселили нас, как орлов.

Не расстроили - растеряли

По трущобам земных широт

Рассовали нас, как сирот.

(«Б. Пастернаку», 1925)

Особое чувство преклонения испытывала М. Цветаева к немец­кому поэту Р.-М. Рильке. Роман в письмах (их заочно познакомил И. Эренбург) не завершился встречей. Рильке умер в 1926 году. Ему посвящены стихотворение-реквием «Новогоднее», «Поэма Воздуха». Любовные признания сочетаются с надгробным плачем. Звучит пре­дельно искренняя исповедь. Так, как раскрывают душу перед священ­ником, М. Цветаева исповедуется перед ушедшим из жизни поэтом. В его творчестве она видит воплощение бессмертия души. Иллюзия соединения другого мира и земного, как замечает И. Бродский, в ре­альности адреса (над той горой, где похоронен поэт), в указании точ­ного имени адресата и просьбы о вручении ему «в руки». С точки зре­ния вечности смерть и любовь - одно и то же. Не только в поэзии, но и в прозе М. Цветаевой близок был О. Мандельштам. Ему она щед­рой рукой дарила любимый свой город - Москву:

Из рук моих- нерукотворный град

Прими, мой странный, мой прекрасный брат.

(«Стихи о Москве», 1916)

Дар предвидения и особые слух ценила М. Цветаева в поэтах:

О мир, пойми! Певцом - во сне - открыты

Закон звезды и формула цветка.

(«Стихи растут, как звезды и как розы...», 1918)

Если душа родилась крылатой -

Что ей хоромы и что ей хаты!

Что Чингизхан ей - и что - орда!

(«Если душа родилась крылатой...», 1918)

Но мир, в котором живет поэт, не принимает его безмерности. Гора - символ высоты чувств и близости к небу - «застроена да­чами»:

Что же мне делать, певцу и первенцу,

В мире, где наичернейший - сер!

Где вдохновенье хранят, как в термосе!

С этой безмерностью В мире мер?!

(«Что же мне делать, слепцу и пасынку...», 1923)

Поэт бескомпромиссен. Он пишет не чернилами, а кровью. Из вскрытых жил хлещет сама жизнь, а жизнь - в стихах поэта:

Вскрыла жилы: неостановимо,

Невосстановимо хлешет жизнь.

Подставляйте миски и тарелки!

Всякая тарелка будет - мелкой,

Миска - плоски-

Через край - и мимо -

В землю черную, питать тростник

Невозвратимо неостановимо,

Невосстановим хлещет стих.

(«Вскрыла жилы: неостановимо...». 1934)

Многие исследователи отмелют приверженность М. Цветаевой к диссонансному стиху, романическому максимализму, сочетанию романтики и реальности, быта и бытия.

Среди стихов М. Цветаевой посвященных проблемам творче­ства,- цикл о верном многолетнем друге - письменном столе. Это не метафорическое очеловечивав предмета, а восприятие вещи как соучастника творческого процесса:

Я знаю твои морщины,

Как знаешь и ты - мои.

Съедавший за дестью десть,

Учивший, что нету завтра,

Что только сегодня - есть.

(«Стол», 1933-1935)

М. Цветаева поэзию воспринимала как великое святое ремесло. Ее стихи трагедийны по содержанию, исповедальны по форме. Ис­следователи особое внимание уделяют ритму в стихах М. Цветаевой. Судорожный и стремительный их ритм отражает ритм времени. «Мое дело,- писала Цветаева,- срывать все личины, иногда при этом за­девая кожу, а иногда и мясо».

Фольклор и высокая литературная традиция слились в этой сказке воедино. И в тоже время в этой причудливо-озорной фабуле большое место отведено тревожной мысли социолога-исследователя, его горькому раздумью, едкой иронии. переносят нас в почти инопланетный мир, мир фантастики, один из излюбленных жанров Шукшина. Этот мир заселен реальными существами, живущими по своим, неписанным законам. Мир этот странен, уродлив, противоестествен. Персонажи его либо сохранили обманчивую видимость людей, но с кличками, либо обесчеловечение обернулось полной утратой облика, имени, превратив их в темные, фантастические и страшные существа (Баба-Яга, Горыныч, черти), воплотившие их подлинные качества.

Шукшин смеялся над покорностью (медведь, монахи), душевной леностью (несмеяна), претенциозностью (образ мудреца). Ему противен распоясавшийся обыватель.

Шукшин явно идет от фольклорной традиции, ль скоморошества, разыгрывания. С фольклором связан и образ дурака, который вовсе не дурак, и даже не прикидывается таковым, а рядом появляется тоже по происхождению тип гада. Если и дальше пользоваться фольклорным значением образов, то гад для писателя остается гадом и никаких симпатий и даже сожаления не вызывает. Сатира Шукшина не проповедует терпимость, а звучит как тревожный крик, призывающий к нравственной активности.

Действие начинается в библиотеке, где сказочным и литературным героям автор придал современную речь и мышление, материализуя их по образу и подобию современного человека, и они начали реально-сказочную жизнь (Илья, Атаман, Иван-Дурак, Бедная Лиза и т. д.). Новый “коллектив” героев давно пытается приобщить Ивана-Дурака к активной деятельности, вернуть “в ряды” из того особого положения, в котором он пребывал всё сказочное время. И хотя всем надоел вечный вопрос об Иване-Дураке, радикальные меры (“выгнать!”) не устраивают Ивана; бумаги-справки, которая, подтвердив его разум, освободят Ивана от исторической и легендарно-сказочной вины.

В избушке Бабы Яги произошли первое испытание Ивана, первая капитуляция, первое унижение. Ребята приходят к выводу, что за повествованием о необычных заключениях Ивана проглядывают уродливые сцены сегодняшней жизни.

Ивану предстоит действовать самостоятельно, без посторонней помощи, например, добрых волшебников, как это бывало с ним всегда. Став умным по справке, Иван должен разделить общую судьбу: его будут принимать всерьёз, оставив разные коварства. Злые шутки и непосильные для обычных людей задачки, решения которых обычно требовали от дурака Ивана.

Конечно, всеобщее признание умным сулит Ивану всевозможные блага: раскрепощение его собственных талантов, свободу действий, равноправие. И тем не менее превращение Ивана в умного не обойдётся без необратимых утрат: Иван навсегда потеряет своё обаяние, поэтичность, своеобразие, поддержку добрых волшебников вроде Сивки Бурки, которые, оберегая дурака, всё за него решали, подсказывали, вели за ручку. Иван был послушен, исполнителен, беспечен, спокоен. Теперь, не вмешиваясь, также терпеливо ждёт решения своей судьбы: “Думайте, думайте… Умники нашлись… Доктора”.

Сохраняется в содержании как фон, деталь, элемент, оттеняющие вполне современное мышление, практичность, сообразительность Бабы Яги, которую, например, Иван устраивает только как “полный дурак” или просто “бесхитростный”, чтобы можно было заставить его строить “коттеджик” и служить “истопником”. Горыныч о трёх головах, как положено в сказке, но каждая голова думает и действует по-своему. Головы излучают жестокость, плотоядность, коварство, ясновидение. Он тоже использует Ивана-Дурака, послушного, покорного. Ивану помогают смекалка, юмор, талантливость, умение “тянуть резину”, “торговаться, как делают нынешние слесари-сантехники…”, но они не спасли его от унижений и духовного насилия.

Обычный старичок, тем не менее, окружённый тайной. Загадочными были его могущество и власть, таинственными – слова, образующие причудливую смесь бреда, заумия, абсурда. Мудрец циничен, достаточно умён, чтобы понимать бессмысленность своей деятельности, абсурдность выдуманных им “функций”, “аналогий”, “признаков”, хотя, видимо, знает их магическую силу. Суете и суесловию он предпочитает “перекур”.

Вернулся в библиотеку в новом качестве – участником фантастической истории. Выход Ивана в сказочное пространство многое изменил в расстановке действующих лиц, в самом сюжете сказки. Не стало Горыныча, которого зарубил Атаман, спасая жизнь герою. В познании неведомого прежде мира за стенами библиотеки Иван приобрёл опыт, сам набрался “ума-разума”. В своём новом качестве – умного – Иван не выступает.

1) Герой должен сам пройти свой путь. 2) Терпением ничего не изменить, не выстоять в борьбе с бесовской силой. Надо что-то делать! 3) Бессилие бесхитростного в столкновении с хитростью, интригой и предательством. 4) Счастливого финала нет; надо всерьёз, а не на арапа, браться за восстановление попранных идеалов. 5) Хочется вслед за Иваном воскликнуть: не сидеть, не рассиживаться бы нам, не ждать, пока “мудрецы”, хамы и прочие окончательно не заполнят наши души.

*Писатель с са­мого начала как бы соглашался на компромисс классовых и общечеловеческих идей, допускал возможность приспособления к революционным лозунгам ради сохранения в человеке природно­го, нутряного.

Трудно сказать, на какой стадии частные уступки и компромис­сы с властью повлекли за собой измену таланту. Письма М. Шолохо­ва, свидетельствующие о понимании антинародности коллективи­зации, только подчеркивают факт его приспособленчества, а его выступления в защиту конкретных людей, несправедливо арестован­ных, оклеветанных, не меняют представления о его общественной

Позиции. Очевидно, не оказалось у него внутренних сил, которые по­могли бы противостоять натиску требований новой власти.

Если сопоставить писателя с его любимым героем, то Григория Мелехова революционная система принять не могла, не могла не только простить ему заблуждений, метаний, но и самобытности на­туры, самостоятельности взглядов, а создатель Мелехова отдал на закланье свой талант и свою неповторимость. Платой за это со сто­роны государства были слава, почет, материальное благосостояние. Как предрекала Л. Чуковская в открытом письме М. Шолохову, судь­ба покарала его высшей мерой - творческим бесплодием в расцвете физических сил.

Используя работы современных отечественных и зарубежных исследователей, выделим те особенности «Тихого Дона», которые характеризуют эту книгу как одно из самых значительных произве­дений XX века.

Революция и гражданская война в 20-е годы стали предметом изо­бражения для многих писателей. В советской литературе бытовал об­раз партийного руководителя, того, кто ведет за собой, указывает путь, способствует превращению стихийного движения в сознательную борьбу. А. Фадееву принадлежат слова: «В граж­данской войне происходит отбор человеческого материала, все враж­дебное сметается революцией, все неспособное к настоящей революционной борьбе, случайно попавшее в лагерь революции отсе­ивается, а все растущее из подлинных корней революции, из милли­онных масс народа закаляется, растет, развивается в этой борьбе». По­добная идейная установка стала определяющей и для литературоведов.

Е. Тамарченко при анализе романа («Новый мир».- 1990.- № 6) обращает внимание на тот аспект, в котором раньше «Тихий Дон» не Рассматривался: произведение интерпретируется как «роман идеи», идеи народной правды. Цельный человек вписывается в трагически разорванное время.

Своеобразие главного героя в том, что он одно­временно народный персонаж и «лишний» человек. «Лишних», оттор­гнутых жизнью героев мы привыкли видеть в людях другой среды.

Подтверждая силу и яркость натуры Григория, исследователи от­мечают его поразительную чуткость, душевную тонкость, сочета­ющуюся со страстностью. «В мире, охваченном ненавистью, он хо­тел утвердить справедливость, доброту, человеколюбие, согласие»,- резюмирует свои наблюдения В. Лавров. «Тихий Дон» при всем оби­лии военного, кровавого материала может быть прочитан и как уди­вительная книга о любви. Любовь Григория к Аксинье выдержала немало испытаний: страсть и семейные цепи, измены и бесконеч­ные разлуки. После долгих мучений они оказываются вдвоем - и здесь Григорий теряет свою Аксинью уже навсегда, а с ней привя­занность к жизни, надежду. Черное небо, диск черного солнца вен­чают этот поединок с судьбой.

Советские литературоведы пытались объяснить судьбу Григория трагедией классового заблуждения, в то время как налицо неизбеж­ная несовместимость яркой личности и революции, любви и рево­люции, справедливости и революции.

Народная среда рождает не только Мелеховых, но и Кошевых. Михаил Кошевой, в отличие от Григория, принял правду большеви­ков, а потому готов за идею мстить и убивать бывших друзей. Писа­тель показывает не только душевную ущербность Михаила. В идей­ной твердости Кошевого обнаруживается принцип новой власти: «Не дюже большая беда будет, ежели я на сволочей и наговорю немнож­ко. Все одно они сволочи, и им от этого не убудет, а нам явится польза». Чем искреннее Григорий идет на примирение в последней их встрече, тем активнее Михаил отталкивает его, уже как бы и не от себя только действуя, но от имени советской власти, которой такие, как Мелехов, не нужны и опасны.*

Главой перед читателем открывается ясная картина трагедии этой сильной личности. Он мечется, ищет, ошибается и всеми силами пытается найти правду, которую так и не находит. Переходы из одного стана в другой, тягостные сомнения в правильности выбранного пути отражают драматические противоречия времени, обнажая борьбу различных чувств в душе героя. Революционные события ставят перед Мелеховым сложнейшие вопросы бытия. Григорий стремится постигнуть смысл жизни, историческую правду времени.
Формирование взглядов Григория начинается с дней Первой Мировой войны. Он служит в армии, более или менее поддерживая взгляды своих сослуживцев относительно порядков в стране, относительно государственного устройства. Он придерживается следующего мнения: «Нам необходимо свое, и прежде всего избавление казаков от всех опекунов будь то Корнилов, или Керенский, или Ленин. Обойдемся на своем поле и без этих фигур».
Но, получив ранение, он попадает в лечебницу, где встречает пулеметчика Гаранжу. Эта встреча сделала в душе главного героя глубокий переворот. Слова Гаранжи глубоко въелись в душу Григория, заставив его коренным образом пересмотреть все свои взгляды. «Изо дня в день внедрял он в ум Григория досель неизвестные тому истины, разоблачал подлинные причины возникновения войны, едко высмеивал самодержавную власть. Григорий пробовал возражать, но Гаранжа забивал его в тупик простыми вопросами, и Григорий вынужден был соглашаться» Мелехов вынужден был признать, что в словах Гаранжи звучала горькая правда, которая разбивала вдребезги сложившиеся у него отношения к происходившим событиям.
Гражданская война… Григорий мобилизован в ряды белой армии. Он служил там достаточно долгий срок, получая при этом высокий чин. Но его сознание не покидают мысли, связанные с устройством жизни. Постепенно он отходит от белых.
После встречи с Подтелковым Григорий склоняется к красным, воюет на их стороне, хотя душой еще никак не пристанет к какому то берегу. Перейдя на сторону красных, он не только переходит в другой лагерь, он еще отходит и от родных и близких. Ведь теперь он и отец его с братом как бы враги. После ранения под станицей Глубокой едет в свой родной хутор. И тяжко в груди у него. «Там, позади, все было путано, противоречиво. Трудно нащупывалась верная тропа; как в тонкой гати, зыбилась под ногами почва, тропа дробилась, и не было уверенности – по той ли по которой надо, идти». Находясь в среде красных, Григорий познавал азы большевистского устройства общества. Но многие положения противоречивы его взглядам, не видел в них он своей правды. И постепенно он стал осознавать, что и там ему нет места, так как он видел, какие бедствия несли они им, то есть казакам.
«…И помалу Григорий стал проникаться злобой к большевикам. Они вторглись в его жизнь врагами, отняли его от земли! Григорию иногда в бою казалось, что и враги его тамбовские, рязанские, саратовские мужики – идут, движимые таким же ревнивым чувством к земле.», « Бьемся за нее, будто за любушку.»
Мелехов отринул старый мир, но правды новой действительности, утверждавшейся в борьбе, крови, страданиях, он не понял, не поверил ей в конце концов оказался на историческом распутье. В напряженной обстановке, спасая свою жизнь, он попадает в банду Фомина. Но и там для него нет правды.
Но самое трагичное то, что, метаясь из одной стороны в другую, Григорий видел то, что места ему нет ни там, ни здесь. Он понимал, что правды его нет ни у белых, ни у красных. «Они воюют, чтобы им лучше жить, а мы за свою хорошую жизнь воевали. Одной правды нету в жизни. Видно, кто кого одолеет, тот того и сожрет… А я дурную правду искал. Душой болен, туда-сюда качался. В старину, слышно, Дон татары обижали, шли отнимать землю, неволить. Теперь - Русь. Нет! Не помирюсь я! Чужие они мне и всем-то казакам. Казаки теперь поумнеют. Просили фронты, а теперь каждый, как я: ах! – да поздно»

Трагизм судьбы Григория Мелехова усиливает другая линия романа, а именно личная жизнь казака. Он не только не может разобраться с политическими вопросами, но и сердцем со своим не сможет сладить. С дней своей молодости он всем сердцем любит Аксинью Астакову, жену своего соседа. Но он женат на другой, на Наталье. Хотя и после многих событий в семье воцарился мир, появились дети, но к ней он так и остается холоден. Григорий ей так и говорит: «Холодная, ты, Наталья». В сердцах казака постоянно Аксинья. «В нем цвело, бродило чувство, он любил Аксинью прежней изнуряющей любовью, он ощущал это всем телом, каждым толчком сердца, и в то же время сознавал перед его глазами, что это сон. И радовался сну, и принимал его, как жизнь». История любви пронизывает весь роман. Куда бы Григорий не бежал, как бы не пытался порвать с этой женщиной, всегда пути их опять сходятся. И до женитьбы, несмотря на все угрозы отца, и во время военных действий, когда жизнь Григория и Натальи уже наладилась, и после смерти жены, они воссоединяются вновь.
Но и здесь главный герой разрывается между двух огней. С одной стороны, дом, семья, дети, с другой стороны, любимая женщина.
Самого высокого уровня достигается трагедия жизни Григория не тогда, когда пытается он выбрать сторону, куда лучше примкнуть, а на личном фоне, во время гибели Аксиньи. Он остается одинок. Совершенно один, тихо покачиваясь, стоит на коленях Григорий возле могилы Аксиньи. Тишину не нарушает ни шум сражений, ни звуки старинной казачьей песни. Только «черное солнце» светит здесь одному Григорию.
В кровавом круговороте исчезло все: родители, жена, дочь, брат, любимая женщина. В самом конце романа устали Аксиньи, объясняющей Мишатке, кто его отец, говорит писатель: « Никакой он не бандит, твой отец. Он так…несчастный человек».

Проза этого периода представляет собой сложное и многогранное явление. Приток в литературу новых прозаиков - художников слова с ярко выраженными творческими индивидуальностями - определил стилевое и идейно-художественное многообразие прозы.

Основная проблематика литературы этих лет связана с жизнью современного общества, жизнью деревни в прошлом и настоящем, жизнью и деятельностью народа, Великой Отечественной войной. Сообразно своим творческим индивидуальностями писатели обнаруживают тяготение к реалистическим, романтическим или лирическим тенденциям.

Одним из ведущих направлений прозы этого периода стала военная проза.

Проза о войне заняла особое место в развитии послевоенной литературы. Она стала не просто темой, а целым материком, где на специфическом жизненном материале находят свое решение едва ли не все идейные и эстетические проблемы современной жизни.

Для военной прозы новый период развития начался с середины 60-х годов. В конце 50-х появились книги «Судьба человека» М. Шолохова, «Иван» В. Богомолова, повести Ю. Бондарева «Батальоны просят огня», Г. Бакланова «Пядь земли», роман К. Симонова «Живые и мертвые». (Аналогичный подъем наблюдается в кинематографе - вышли на экраны «Баллада о солдате», «Летят журавли»). Принципиально важную роль в становлении новой волны сыграли рассказ М. Шолохова «Судьба человека» и повесть В. Некрасова «В окопах Сталинграда». Этими произведениями наша литература перешла к повествованию о судьбе простого человека.

С наибольшей резкостью новые начала военной прозы проявились в повестях того направления, которое можно назвать прозой психологического драматизма. Название повести Г. Бакланова «Пядь земли» словно отражало полемику с предыдущими панорамными романами. Название говорило о том, что происходящее на каждой пяди земли отражало всю силу нравственного подвига народа. В это время выходят повести «Батальоны просят огня» Ю. Бондарева, «Убиты под Москвой» К. Воробьева, «Журавлиный крик», «Третья ракета» В.Быкова. В этих повестях был сходный центральный герой - как правило молодой солдат или лейтенант, сверстник самих писателей. Все повести отличались максимальной концентрацией действия: один бой, одно подразделение, один плацдарм, одна нравственная ситуация. Такой узкий взгляд позволял контрастнее высветить драматические переживания человека, психологическую правду его поведения в условиях достоверно показанного фронтового быта. Были схожи и драматичные эпизоды, составляющие основу сюжета. В повестях «Пядь земли» и «Батальоны просят огня» шел яростный и неравный бой на крохотном плацдарме.

В повести К. Воробьева «Убиты под Москвой» был показан бой роты кремлевских курсантов, из которого вышел живым всего один солдат. Бой, в котором идеализированные представления о войне терпят поражение перед суровой правдой нахлынувших событий. Внутреннее развитие сюжета выявляет не то, как бесплодно и обреченно гибнут брошенные в бой курсанты, а то, как самоотверженно продолжают вести бой оставшиеся. Ставя своих героев в тяжелые, очень тяжелые положения, писатели выясняли на этом изломе такие изменения в нравственном облике героя, такие глубины характера, которые в обычных условиях нельзя измерить. Главным критерием ценности человека у прозаиков этого направления стало: трус или герой. Но при всей непримиримости разделения персонажей на героев и трусов писатели сумели показать в своих повестях и психологическую глубину героизма и социально-психологические истоки трусости.

Рядом с прозой психологического драматизма устойчиво развивалась порой в открытой полемике с ней эпическая проза. Произведения, нацеленные на широкий охват действительности, разделились по типу повествования на три группы.

Первый тип можно назвать информативно-публицистическим: в них романическая история, захватывающая многих персонажей на фронте и в тылу, смыкается с документальной достоверностью изображения деятельности Ставки и высших штабов. Обширная панорама событий была воссоздана в пятитомной «Блокаде» А. Чаковского. Действие перебрасывается из Берлина в маленький городок Белокаменск. Из бункера Гитлера в кабинет Жданова, с передовой на дачу Сталина. Хотя в собственно романических главах преимущественным вниманием автора пользуются семьи Королевых и Валицких, пред нами все-таки роман не семейный, а последовательно публицистический по своей композиции: авторский голос не только комментирует движение сюжета, но и направляет его. По событийно-публицистическй логике вступают в действие самые разные социальные слои - военные, дипломаты, партийные работники, рабочие, студенты. Стилевой доминантой романа явилось художественное осмысление и воспроизведение исторических событий, основанное на ставших доступными документах, мемуарах, научных публикациях. Из-за остро проблемного, публицистического характера романа вымышленные действующие лица оказались в большей мере социальными символами, социальными ролями, чем художественно своеобразными, самобытными типами. Они несколько затеряны в вихре событий большого масштаба, ради изображения которых был задуман роман. То же относится и к его роману «Победа» и к трехтомной «Войне» А. Стаднюка, повторившей те же принципы, которые были опробованы Чаковским, но уже не на материале Ленинградской обороны, а Смоленского сражения.

Вторую ветвь составили романы панорамно-семейные. («Вечный зов» А. Иванова, «Судьба» П. Проскурина). В этих романах публицистический элемент занимает меньшее место. В центре произведения не исторический документ или образы государственных деятелей, а жизнь и судьба отдельной семьи, которая разворачивается на протяжении многих, а иногда и десятков лет на фоне крупных исторических потрясений и событий.

И третий тип - это романы К. Симонова «Живые мертвые», «Солдатами не рождаются», «Последнее лето», А. Гроссмана «Жизнь и судьба». В этих произведениях нет стремления охватить как можно более широкое поле исторических событий и действия всех социальных прослоек, но в них есть живая соотнесенность частных судеб с коренными проблемами народного бытия.

Так проявлялись в приметных произведениях о войне важные идейно-стилевые процессы, среди которых можно выделить усиление интереса к судьбе простого человека, замедленность повествования, влечение к развитой гуманистической проблематике, к общим вопросам человеческого бытия. С некоторой долей условности можно прочертить такой пунктир движения военной прозы: в первые послевоенные годы - подвиг и герой, затем более объемное, тяготеющее к полноте изображение человека на войне, далее пристальный интерес к гуманистической проблематике, заложенной в формуле человек и война, и, наконец, человек против войны, в широком сопоставлении войны и мирного бытия.

Еще одним направлением прозы о войне стала документальная проза. Примечательно усиление интереса к таким документальным свидетельствам о судьбе человека и участи народа, которые по отдельности носили бы частный характер, но в своей совокупности создают живую картину.

Особенно много сделали в этом направлении О. Адамович, составивший сначала книгу записей рассказов жителей случайно уцелевшей деревни, истребленной гитлеровцами «Я из огненной деревни». Затем вместе с Д. Ганиным издали «Блокадную книгу», основанную на устных и письменных свидетельствах ленинградцев о блокадной зиме 1941-1942 годов, а также произведения С. Алексеевича «У войны не женское лицо» (воспоминания женщин-фронтовичек) и «Последний свидетель» (рассказы детей о войне).

В первой части «Блокадной книги» публикуются снабженные авторским комментарием записи бесед с блокадниками - жителями Ленинграда, пережившими блокаду. Во второй - три прокомментированных дневника - научного сотрудника Князева, школьника Юры Рябикина и матери двух детей Лидии Охапкиной. И устные свидетельства, и дневники, и другие используемые авторами документы передают атмосферу героизма, боли, стойкости, страданий, взаимовыручки - ту подлинную атмосферу жизни в блокаде, которая предстала взору рядового участника.

Такая форма повествования давала возможность представителям документальной прозы поставить некоторые общие вопросы жизни. Перед нами не документально-публицистическая, а документально-философская проза. В ней главенствует не открытый публицистический пафос, а раздумья авторов, так много писавших о войне и так много думавших о природе мужества, о власти человека над своей судьбой.

Продолжала развиваться романтико-героическая проза о войне. К этому типу повествования относятся произведения «А зори здесь тихие», «В списках не значился» Б. Васильева, «Пастух и пастушка» В. Астафьева, «Навеки девятнадцатилетние» Г. Бакланова. Романтическая манера отчетливо обнажает все важнейшие качества военной прозы: военный герой чаще всего трагический герой, военные обстоятельства чаще всего трагические обстоятельства, будь то конфликт человечности с бесчеловечностью, жажда жизни с суровой необходимостью жертв, любовь и смерть и т.д.

В эти годы на одно из первых мест по своей значимости выходит «деревенская проза».

50-60-е годы - это особый период в развитии русской литературы. Преодоление последствий культа личности, сближение с действительностью, изживание элементов бесконфликтности, приукрашивания жизни - все это характерно для русской литературы этого периода.

В это время выявляется особая роль литературы как ведущей формы развития общественного сознания. Это привлекало писателей к нравственной проблематике. Примером этому служит «деревенская проза».

Термин «деревенская проза», включенный в научный оборот и в критику остается спорным. И поэтому нам необходимо определиться. Прежде всего под «деревенской прозой» мы подразумеваем особую творческую общность, то есть это в первую очередь произведения, объединенные общностью тем, постановкой нравственно-философских и социальных проблем. Для них характерно изображение неприметного героя-труженика, наделенного жизненной мудростью и большим нравственным содержанием. Писатели этого направления стремятся к глубокому психологизму в изображении характеров, к использованию местных речений, диалектов, областных словечек. На этой почве вырастает их интерес к историко-культурным традициям русского народа, к теме преемственности поколений. Правда, употребляя в статьях и исследованиях этот термин, авторы всегда подчеркивают, что он носит элемент условности, что пользуются им в узком понимании.

Однако писателей сельской темы это не устраивает, ибо ряд произведений значительно выходит за рамки такого определения, разрабатывая проблематику духовного осмысления человеческой жизни вообще, а не только деревенских жителей.

Художественная литература о селе, о человеке-крестьянине и его проблемах на протяжении 70 лет становления и развития отмечена несколькими этапами: 1. В 20-е годы в литературе были произведения, которые спорили друг с другом о путях крестьянства, о земле. В произведениях И. Вольнова, Л. Сейфуллиной, В. Иванова, Б. Пильняка, А. Неверова, Л. Леонова действительность деревенского уклада воссоздавалась с разных идейно-социальных позиций. 2. В 30-50-е годы уже преобладал жесткий контроль над художественным творчеством. В произведениях Ф. Панферова «Бруски», «Стальные ребра» А. Макарова, «Девки» Н. Кочина, Шолохова «Поднятая целина» отразились негативные тенденции в литературном процессе 30-50-х годов. 3. После разоблачения культа личности Сталина и его последствий происходит активизация литературной жизни в стране. Для этого периода характерно художественное многообразие. Художники осознают свое право на свободу творческой мысли, на историческую правду.

Новые черты, прежде всего, проявлялись в деревенском очерке, в котором ставятся острые общественные проблемы. («Районные будни» В. Овечкина, «На среднем уровне» А. Калинина, «Падение Ивана Чупрова» В. Тендрякова, «Деревенский дневник» Е. Дороша»).

В таких произведениях как «Из записок агронома», «Митрич» Г. Троепольского, «Ненастье», «Не ко двору», «Ухабы» В. Тендрякова, «Рычаги», «Вологодская свадьба» А. Яшина писатели создали правдивую картину бытового уклада современной деревни. Эта картина заставляла задуматься о многообразных последствиях социальных процессов 30-50-х годов, о взаимоотношениях нового со старым, о судьбах традиционной крестьянской культуры.

В 60-е годы «деревенская проза» выходит на новый уровень. Рассказ "Матренин двор" А. Солженицына занимает важное место в процессе художественного осмысления народного бытия. Рассказ представляет собой новый этап в развитии «деревенской прозы».

Писатели начинают обращаться к темам, которые раньше были запретными: 1. трагические последствия коллективизации («На Иртыше» С. Залыгина, «Кончина» В. Тендрякова, «Мужики и бабы» Б. Можаева, «Кануны» В. Белова, «Драчуны» М. Алексеева и др.). 2. Изображение близкого и далекого прошлого деревни, ее нынешних забот в свете общечеловеческих проблем, губительное влияние цивилизации («Последний поклон», «Царь-рыба» В. Астафьева, «Прощание с Матерой», «Последний срок» В. Распутина, «Горькие травы» П. Проскурина). 3. В «деревенской прозе» этого периода наблюдается стремление приобщить читателей к народным традициям, выразить естественное миропонимание («Комиссия» С. Залыгина, «Лад» В. Белова).

Таким образом, изображение человека из народа, его философии, духовного мира деревни, ориентация на народное слово - все это объединяет таких разных писателей, как Ф. Абрамов, В. Белов, М. Алексеев, Б. Можаев, В. Шукшин, В. Распутин, В. Лихоносов, Е. Носов, В. Крупин и др.

Русская литература всегда была знаменательна тем, что как ни одна литература в мире занималась вопросами нравственности, вопросами о смысле жизни и смерти и ставила глобальные проблемы. В «деревенской прозе» вопросы нравственности связаны с сохранением всего ценного в сельских традициях: вековой национальной жизни, уклада деревни, народной морали и народных нравственных устоев. Тема преемственности поколений, взаимосвязи прошлого, настоящего и будущего, проблема духовных истоков народной жизни по-разному решается у разных писателей.

Так, в произведениях Овечкина, Троепольского, Дороша приоритетным является социологический фактор, что обусловлено жанровой природой очерка. Яшин, Абрамов, Белов связывают понятия «дом», «память», «быт». Фундаментальные основы прочности народной жизни они связывают с соединением духовно-нравственных начал и творческой практики народа. Тема жизни поколений, тема природы, единство родового, социального и природного начал в народе характерна для творчества В. Солоухина. Ю. Куранова, В. Астафьева.

Новаторский характер, связанный со стремлением глубже проникнуть в нравственный и духовный мир современника, исследовать исторический опыт общества присущ творчеству многих писателей этого периода.

Одной из новаторских и интересных тем в литературе 60-х годов была тема лагерей и сталинских репрессий.

Одним из первых произведений, написанных на эту тему стали «Колымские рассказы» В. Шаламова. В. Шаламов - писатель непростой творческой судьбы. Он сам прошел через лагерные застенки. Свой творческий путь он начинал как поэт, а в конце 50-х-60-е годы он обратился к прозе. В его рассказах с достаточной степенью откровенности передан лагерный быт, с которым писатель был знаком не понаслышке. В своих рассказов он умел дать яркие зарисовки тех лет, показать образы не только зэков, но и их охранников, начальников лагерей, где ему пришлось сидеть. В этих рассказах воссозданы страшные лагерные ситуации - голода, дистрофии, унижения людей озверелыми уголовниками. В «Колымских рассказах» исследуются коллизии, в которых узник «доплывает» до прострации, до порога небытия.

Но главное в его рассказах - это не только передача атмосферы ужаса и страха, но и изображение людей, которые в то время сумели сохранить в себе лучшие человеческие качества, готовность прийти на помощь, ощущение того, что ты не только винтик в огромной машине подавления, а прежде всего человек, в душе которого живет надежда.

Представителем мемуарного направления «лагерной прозы» был А. Жигулин. Повесть Жигулина «Черные камни» - произведение сложное, неоднозначное. Это документально-художественное повествование о деятельности КПМ (Коммунистической партии молодежи), в которую входили тридцать мальчишек, в романтическом порыве объединившиеся для сознательной борьбы с обожествлением Сталина. Она построена как воспоминания автора о своей молодости. Поэтому в отличие от произведений других авторов в ней много так называемой «приблатненной романтики». Но в то же время Жигулин сумел точно передать ощущение той эпохи. С документальной достоверностью писатель пишет о том, как зарождалась организация, как проводилось следствие. Писатель очень наглядно обрисовал проведение допросов: «Следствие вообще велось подло… Подло велись и записи в протоколах допросов. Полагалось записывать слово в слово - как отвечает обвиняемый. Но следователи неизменно придавали нашим ответам совсем иную окраску. Например, если я говорил: «Коммунистическая партия молодежи», - следователь записывал: «Антисоветская организация КПМ». Если я говорил: «собрание», - следователь писал «сборище». Жигулин как бы предупреждает, что главной задачей режима было «проникнуть в мысль», еще даже не родившуюся, проникнуть и задушить ее до колыбели. Отсюда заблаговременная жестокость самонастраивающейся системы. За игру в организацию, игру полудетскую, но смертельно опасную для обеих сторон (о чем обе стороны знали) - десять лет тюремно-лагерного кошмара. Так функционирует тоталитарная система.

Еще одним ярким произведением на эту тему стала повесть «Верный Руслан» Г. Владимова. Это произведение написано по следам и от имени собаки, специально обученной, натасканной на то, чтобы водить под конвоем заключенных, «делать выборку» из той же толпы и настигать за сотни верст рискнувших на побег сумасшедших. Собака как собака. Доброе, умное, любящее человека больше, чем сам человек любит своих сородичей и самого себя существо, предназначенное велениями судьбы, условиями рождения и воспитания, выпавшей на долю ему лагерной цивилизации нести обязанности охранника, и если понадобится, палача.

В повести у Руслана одна производственная забота, ради которой он и живет: это, чтобы соблюдался порядок, элементарный порядок, и арестанты сохраняли бы установленный строй. Но в то же время, автор подчеркивает, что он слишком добр по природе (смел, но не агрессивен), умен, рассудителен, самолюбив, в лучшем смысле этого слова, он на все готов ради хозяина, пусть даже и умереть.

Но основное содержание повести Владимирова как раз и заключается в том, чтобы показать: в случае чего, а случай этот представился и совпадает с нашей эпохой, все лучшие возможности и способности не только собаки, а человека. Самые святые намерения перекладываются, сами того не ведая, с добра на зло, с правды на обман, с преданности человеку на умение заворачивать человека, брать за руку, за ногу, брать за глотку, рискуя, если потребуется, и собственной головой, и превращать глупую кучу по наименованию «люди», «народ» в гармонический этап арестантов - в строй.

Несомненным классиков «лагерной прозы» является А. Солженицын. Его произведения на эту тему появились на исходе оттепели, первым из которых была повесть «Один день Ивана Денисовича». Первоначально повесть даже и называлась на лагерном языке: «Щ-854.(Один день зэка)». В небольшом «времени-пространстве» повести сочетаются многие человеческие судьбы. Это прежде всего кавторанг, Иван Денисович и кинорежиссер Цезарь Маркович. Время (один день) как бы вливается в пространство лагеря, в нем писатель сфокусировал все проблемы своего времени, всю сущность лагерной системы. Теме ГУЛАГА он посвятил также свои романы «В круге первом», «Раковый корпус» и большое документально-художественное исследование «Архипелаг ГУЛАГ», в котором предложил свою концепцию и периодизацию развернувшегося в стране после революции террора. Эта книга основана не только на личных впечатлениях автора, но и на многочисленных документах и письмах-воспоминаниях самих заключенных.

В конце 60-х начале 70-х годов в литературном процессе происходит движение идей и форм, ломка привычных форм повествования. Тогда же складывается особый тип прозы, которая выдвигала концепции о личности и истории, о нравственности абсолютной и прагматической, о человеческой памяти в океане загадок бытия, вещей. Об интеллигентности и люмпенстве. В разное время такую прозу называли по-разному то «городской», то «социально-бытовой», но в последнее время за ней укрепился термин «интеллектуальная проза».

Показательными для прозы этого типа стали повести Ю. Трифонова «Обмен», «Предварительные итоги», «Долгое прощание», «Старик», В. Маканина «Предтеча», «Лаз», «Сюжеты усреднения», повесть Ю. Домбровского «Хранитель древностей», имевшая скрытое до 1978 года продолжение в виде его романа-завещания «Факультет ненужных вещей». В самиздате начала свой путь повесть о философствующем пьянице Вен. Ерофеева «Москва - Петушки»: ее герой имел в биографии принципиальный пробел - «ни разу не видел Кремля», и вообще «согласен был жить вечно, если мне покажут на земле уголок, где не всегда есть место подвигу». Немалый успех сопровождал появление повести В. Семина «Семеро в одном доме», чрезвычайно лиричных, интимных рассказов и повестей В. Лихоносова «Брянские», «Люблю тебя светло», повесть В. Крупина «Живая вода», романы Б. Ямпольского «Московская улица», Ф. Горенштейна «Псалом», «Место», «Последнее лето на Волге». Но особенно интересен роман А. Битова, художника одержимого культурой как главным материалом созидания личности, памяти, системы самоанализа, - «Пушкинский дом».

Произведения этих писателей различны по своей интонации и стилистике: это семейно-бытовые повести Трифонова, и иронически-гротескные романы Вен. Ерофеева, и философско-культурологический роман А. Битова. Но во всех этих произведениях авторы интерпретируют мир человека через культуру, духовную, религиозную и материально-бытовую.

5. В конце семидесятых годов в русской литературе зарождается направление, которое получает условное название «артистической прозы» или «прозы сорокалетних» («Старших семидесятников»). Следует признавать условность этого термина, который только определяет возрастные границы писателей или некоторые особенности стилистики. Истоки артистической прозы в 20-х годах прошлого столетия, в творчестве Ю. Олеши, М. Булгакова, В. Набокова.

Само направление не было однородным, внутри него критики различали аналитическую прозу (Т. Толстая, А. Иванченко, И. Полянская, В. Исхаков), романтическую прозу (В. Вязьмин, Н. Исаев, А. Матвеев), абсурдистскую прозу (В. Пьецух, Е. Попов, Вик. Ерофеев, А. Верников, З. Гареев). При всех своих различиях всех их объединяет одно: авторы этой прозы, зачастую выпадая из «ближнего» исторического времени, непременно стараются пробиться к большому времени человечества, цивилизации, и, главное, мировой культуры. С единственным уточнением, большое время становится и большой игрой.

Одним из ярких представителей этого направления является Т. Толстая. Она является автором многих рассказов и повестей. Основной темой ее творчества является тема детства (рассказы «На золотом крыльце сидели…», «Свидание с птицей», «Любишь не любишь»). В этих рассказах восприятие героев абсолютно адекватно празднику жизни. У Т. Толстой детский взгляд бесконечен, открыт, неокончателен, как и сама жизнь. Но важно понять: дети у Толстой - всегда дети сказки, дети поэзии. Они живут в придуманном, иллюзорном мире.

Те же самые мотивы присутствуют в прозе А. Иванченко («Автопортрет с другом», «Яблоки на снегу»). У него очевиден тот же контраст между праздничностью игрового, артистического слова и бескрылой, бесплодностью реальности. И у Иванченко детство с наслаждением переживается вновь как пора чего-то красивого и сказочного. Их герои пытаются сберечь свое «я» в сказке-иллюзии.

Яркими представителями романтического направления артистической прозы являются В. Вязьмин и Н. Исаев. Большой интерес критики вызвал роман Н. Исаева «Странная вещь! Непонятная вещь! Или Александр на островах». Автор сопроводил свой труд жанровым подзаголовком «Счастливая новогреческая пародия». Весь его текст - это фантастические, веселые, фамильярно раскованные диалоги с Пушкиным или на темы Пушкина. Тут сочетаются пародия и перифраз, импровизация и стилизация, шутки Исаева и стихи Пушкина, тут есть даже черт - игровой собеседник Пушкина. Он, в сущности, составляет ироническую пушкинскую энциклопедию. Он строит свой, лирический, вольный, потому счастливо-идеальный мир культуры, мир поэзии.

Традиции Гофмана следует в своей повести «Его дом и он сам» В. Вязьмин. В игровой тон повести вписывается и многостильность повествования. Здесь рядом с артистически стилизованными авторскими монологами привольно располагается пласт детективно-сказочного повествования, тут же - старинная романтическая новелла, страницы в сказочно-фольклорной манере, древнекитайские притчи, но главное место занимают рефлексирующие монологи главного героя Ивана Петровича Маринина. Оба писателя в своих произведениях создают современную сказку или культурологическую утопию, которая невозможна в реальной жизни, но является выходом для героев их произведений.

По-другому строят свой мир герои Пьецуха, Попова и Вик. Ерофеева. Двоемирие тоже является для них критерием оценки современной действительности. Но они считают, что жизнь более фантастична чем вымысел, и поэтому их произведения строятся на показе абсурда и хаоса нашего мира. В этом плане следует выделить повести и рассказы «Потоп», «Новая московская философия», «Бич божий», «Центрально-Ермолаевская война», «Я и дуэлянты», «Угон», «Сокровенное» В. Пьецуха, «Душа патриота, Или Различные послания к Фефичкину», «Автовокзал», «Светлый путь», «Как съели петуха», «Странные совпадения», «Электронный баян», «Нет, не о том», «Щигля», «Зеленый массив», «Как мимолетное виденье», «Барабанщик и его жена барабанщица», «Тетя Муся и дядя Лева» Е. Попова, «Попугайчик», «Письмо к матери» Вик. Ерофеева.

В произведениях авторов этого направления выражается ситуация разложения и развала социальных устоев, чувство относительности ценностей и беспредельной разомкнутости сознания, она становится знаком надвигающейся катастрофы и глобальных потрясений, что выражается в постоянном сосуществовании двух миров в сознании героев: реального и ирреального, которые существуют независимо друг от друга.

6. Процесс углубления историзма происходит в собственно исторической прозе. Исторический роман, который в 70-е годы находился на подъеме (что дало возможность критике говорить о возрождении исторической прозы), приобретает особую актуальность в контексте современного литературного движения. Прежде всего обращает на себя внимание многообразие тем и форм современной исторической прозы. Цикл романов о Куликовской битве («Искупление» В. Лебедева, «Куликово поле» В. Возовикова «Чур меня» Б. Дедюхина), романы о Разине, Ермаке, Вольном Новгороде вносят новое в трактовку русской истории по сравнению с исторической прозой предшествующих десятилетий.

Современные поиски в области художественной формы (лиризм и одновременно усиление роли документа, возрастание философского начала, а отсюда тяготение к условно-символическим приемам, притчевой образности, свободному обращению с категорией времени) задели и прозу, посвященную прошлым эпохам. Если в 20-30-е годы - пору становления исторической романистики - исторический персонаж представал как воплощение определенной социально-экономической закономерности, то проза 70-80-х годов, не утрачивая этого важного завоевания идет дальше. Она показывает взаимосвязь личности и истории многоаспектнее и опосредованнее.

«Искупление» В. Лебедева - один из значительных романов о Куликовской битве. Образ Дмитрия Донского, государственного деятеля, дипломата и полководца, умело объединяющего силы формирующейся русской нации, - в центре внимания художника. Показывая бремя ответственности исторической личности за судьбы народа и государства писатель не обходит сложные противоречия эпохи.

В романах "Марфа-посадница", «Великий стол», «Бремя власти» и «Симеон Гордый» Д. Балашов показывает, как формировалась и побеждала идея объединения Руси, выковавшаяся в бесконечных междоусобицах и борьбе с ордынским игом. Два последних романа писатель посвящает теме создания централизованного русского государства во главе с Москвой.

Широкую известность приобрели романы В. Пикуля, посвященные различным этапам русской жизни ХVIII-ХХ веков. Среди них особенно выделяются такие произведения, как «Пером и шпагой», «Слово и дело», «Фаворит». Автор привлекает богатейший историко-архивный материал, вводит огромное количество действующих лиц, по-новому освещая многие события и ряд деятелей русской истории.

Интересен и необычен художественно-документальный роман-эссе «Память» В. Чивилихина. Дополнительное жанровое уточнение потребовалось, видимо, потому, что в беллетризованную ткань произведения органично вплетаются смелые научные гипотезы - плоды огромного исследовательского труда. Писатель поведал о жестоких схватках с иноземными поработителями и об истоках духовного величия русского народа, сбросившего в длительной и тяжкой борьбе монголо-татарское иго. Здесь далекое прошлое России, средние века, декабристская эпопея связаны единой нитью с нашей, уже близкой историей и сегодняшним днем. Автора привлекают многообразие свойств и признаков русского национального характера, его взаимодействие с историей. Наша современность - это и звенья памяти бесчисленных поколений. Именно память выступает мерой человеческой совести, той нравственной координатой, без которой рассыпаются в прах усилия, не сцементированные высокой гуманистической целью.

Федор Александрович Абрамов (1920-1983) не знал ученического периода. До начала творческого пути он уже был известным ученым-литературоведом.

Его первый роман «Братья и сестры» сразу принес ему известность. Этот роман стал первой частью тетралогии «Пряслины». Повести «Безотцовщина», «Пелагея», «Алька», а также сборник рассказов «Деревянные кони» были заметным явлением в литературе 60-х годов. Федор Абрамов в своих произведениях изображает жизнь и быт деревни, начиная с военных лет и до настоящих дней и обращает пристальное художническое внимание на истоки национального характера, а судьбы простых людей дает в соотношении с историческими судьбами народа. Жизнь деревни в разные исторические периоды - основная тема творчества Ф. Абрамова. В его тетралогии «Пряслины» («Братья и сестры», «Две зимы и три лета», «Пути-перепутья», «Дом») изображена жизнь северной деревни Пекашино, начало действия относится к весне 1942 года, конец - к началу 70-х годов.

В романе проходит история нескольких поколений крестьянских семей. Ставятся нравственные проблемы человеческих взаимоотношений, проблемы руководства, вскрывается роль личности и коллектива. Значителен образ Анфисы Петровны, выдвинутой в председатели колхоза в суровые годы войны. Анфиса Петровна - женщина сильного характера и великого трудолюбия. Она сумела в тяжелое военное лихолетье организовать работу в колхозе, подобрать ключ к сердцам односельчан. В ней соединяются требовательность и человечность.

Показав жизнь деревни без прикрас, ее тяготы и нужды, Абрамов создал типичные характеры представителей народа, таких, как Михаил Пряслин, его сестра Лиза, Егорша, Ставров, Лукашин и другие.

Михаил Пряслин после ухода отца на фронт и после его гибели, несмотря на свою молодость, становится хозяином дома. Он чувствует ответственность за жизнь братьев и сестры, матери, за труд в колхозе.

Полон обаяния характер его сестры Лизы. Ее маленькие руки не боятся никакого труда.

Егорша - во всем антипод Михаила. Веселый, остроумный и находчивый приспособленец, он не хотел и не умел работать. Все силы ума своего он направлял на то, чтобы жить по принципу: «Где бы ни работать, лишь бы не работать».

Михаил Пряслин в первых книгах тетралогии все силы направляет на то, чтобы избавить свое многочисленное семейство от нужды и поэтому стоит в стороне от общественной жизни. Но в конце произведения Михаил становится ее активным участником, вырастает как личность. Абрамов показал, что, несмотря на все трудности и беды, жители деревни Пекашино в тяжелые годы войны жили верой в победу, надеждой на лучшее будущее и не покладая рук трудились, чтобы мечты стали действительностью. Изображая три типа руководителей деревни - Лукашина, Подрезова, Зарудного, Абрамов отдает симпатии Лукашину, который следует демократическим принципам руководства, сочетая принципиальность с человечностью.

Писатель показал нам, как научно-технический прогресс вторгается в жизнь деревни, изменяет ее облик, характеры. Писатель в то же время выражает сожаление, что уходят из деревни вековые традиции, обобщающие народный опыт, отражающие нравственное богатство души народной.

В романе «Дом» Абрамов ставит проблему отчего дома, Родины, нравственности. Писатель раскрывает высоконравственный мир Лизы, ее сердечность, бескорыстие, доброту, верность отчему дому заставляет Михаила Пряслина осудить себя за черствость и бессердечие по отношению к сестре.

Виктор Петрович Астафьев (1924-20000) обратил на себя внимание читателей и критики повестями «Перевал» и «Стародуб».

Повесть «Стародуб» посвящена Леониду Леонову. Вслед за выдающимся прозаиком В. Астафьев ставит проблему - человек и природа. Феофан и его приемный сын Култыш воспринимаются окружающими как дикие своенравные люди, которые многим непонятны. Писатель раскрывает в них замечательные человеческие качества. Они несут в себе любовное и трогательное отношение к природе, они подлинные дети и хранители тайги, свято соблюдают ее законы. Берут под свою охрану животный мир и богатые леса. Считая тайгу хранительницей природных богатств, Феофан и Култыш к дарам природы относятся с чистым сердцем и этого требуют от других, твердо веря, что жестоко наказывает и хищников, и людей, истребляющих животный мир, не считаясь с его законами.

Повести «Кража» и «Последний поклон» носят автобиографический характер. В повести «Последний поклон» видно продолжение традиции автобиографических произведений Горького, в которой судьба героя изображается в тесном единении с народными судьбами. Но в то же время повесть Астафьева - самобытное и оригинальное произведение. Тяжелым и безрадостным было детство маленького Вити, рано потерявшего мать и оставшегося с пьяницей отцом, который вскоре после гибели жены (она утонула в Енисее) снова женился. Помогла Вите выстоять, научила его суровым, но справедливым законам жизни бабушка Катерина Петровна.

В образе бабушки можно увидеть в какой-то степени черты бабушки Алеши - Акулины Ивановны из повести Горького «Детство». Но Катерина Петровна - характер своеобразный, неповторимый. Великая труженица, суровая волевая женщина-крестьянка северного села, она в то же время человек, способный на большую строгую любовь к людям. Она всегда деятельна, мужественна, справедлива, готова прийти на помощь в дни горя и бед, нетерпима ко лжи, фальши, жестокости.

Повесть «Где-то гремит война» включена в автобиографический цикл «Последний поклон». Война была всенародной трагедией. И хотя в далекое сибирское село она непосредственно не пришла, но и здесь определила жизнь, поведение людей, их поступки, мечты, желания. Война всей тяжестью легла на жизнь народа. Огромный труд выпал на долю женщин и подростков. Похоронки несли трагедию не только в дом погибшего, но и во все село.

В. Астафьев показал мужество и стойкость народа, его несгибаемость под всеми тяготами войны, веру в победу, героический труд. Война не ожесточила людей, которые были способны на "подлинную, несочиненную любовь к ближнему своему". В повести созданы запоминающиеся характеры шорницы Дарьи Митрофановны, теток Августы и Васени, дяди Левонтия, детей - Кеши, Лидки, Кати и других.

Повесть «Звездопад» - лирическое повествование о любви. Она самая обыкновенная, эта любовь, и в то же время самая необыкновенная, такая, какой ни у кого не было, да и не будет. Герой, находящийся после ранения в госпитале, встречается с медсестрой Лидой. Автор шаг за шагом прослеживает зарождение и развитие любви, которая обогатила души героев, заставила смотреть на мир другими глазами. Герои расстаются и теряют друг друга, "но ведь тому, кто любил и был любим, не страшны тоска по ней и раздумья".

В повести «Пастух и пастушка» два временных аспекта: настоящее время и события войны - ожесточенные бои на Украине в феврале 1944 года.

Грохот и лязг войны, смертельная опасность, которая заключена в каждом бою, не может однако, заглушить человеческое в человеке. И Борис Костяев, пройдя через сильнейшие испытания войны, не потерял способности к всепоглощающему человеческому чувству. Его встреча с Люсей была началом огромной любви, любви, которая сильнее самой смерти. Эта встреча открыла для Бориса целый мир, неизведанный и сложный.

Действие повести «Печальный детектив» происходит в областном городе Вейске. Главный герой романа - работник милиции Леонид Сошнин, человек, предъявляющий к себе большие требования. Он заочно учится в пединституте, много читает, самостоятельно овладел немецким языком. Сошнина отличает гуманное отношение к людям, нетерпимость к преступникам всех видов. В повести много писательских раздумий над тревожными фактами нашей жизни, которые волнуют Астафьева.

Самобытность и необыкновенная способность отразить величие души народа характерны для прозы Василия Ивановича Белова (род. в 1932 г.), вступившего в литературу в 60-е годы. В центре рассказов и очерков Белова его родная лесная и озерная вологодская сторона. Писатель с большой художественной силой и выразительностью рисует быт и нравы и вологодской деревни. Но Белова никак нельзя назвать областным писателем. В своих героях он сумел вскрыть типичные черты людей нашего времени. В характерах, созданных Беловым, удивительно сплетаются национальные народные традиции и черты современности. Писатель выступает певцом природы, которая помогает его героям пережить невзгоды, будит в них подлинные человеческие качества.

Этапным произведением Белова стала повесть «Привычное дело». Рассказывая о простых людях деревни - Иване Африкановиче, его жене Катерине, бабке Евстолье и других, писатель подчеркивает богатство их внутреннего мира, мудрость их житейской философии, способность к великому чувству единения, терпеливое преодоление трудностей, неиссякаемое трудолюбие. Иван Африканович - и герой, и не герой. Участник Великой Отечественной войны, не раз раненный и никогда не подводивший своих боевых товарищей, в условиях мирной жизни он не отличается энергичностью, настойчивостью, умением облегчить тяжелую участь своей жены Катерины, устроить жизнь своей многодетной семьи. Он просто живет на земле, радуется всему живому, понимая, что лучше родиться, чем не родиться. И в этом сознании он наследует традиции своего народа, всегда относящегося к жизни и к смерти философски, понимающего назначение человека в этом мире.

В русской деревне Белов вскрывает связь и преемственность поколений, гуманное начало в отношении ко всему живому, идущее из глубины веков. Для писателя важно раскрыть величие нравственных качеств народа, его мудрое отношение к окружающему миру, к природе, к человеку.

Если в широко известных произведениях Белова «Привычное дело», «Кануны», «Лад» было дано изображение деревни, судеб ее жителей, то действие романа писателя «Все впереди» происходит в Москве. Герои романа Медведев, Иванов характеризуются стойкой душевной чистотой, высокой нравственностью. Им противостоит карьерист Михаил Бриш, подлый и безнравственный человек, который не только вторгся в чужую семью, но и сделал все, чтобы дети позабыли отца. Бесспорно, Белову не удалось отразить жизнь столицы с такой художественной силой и достоверностью, как жизнь деревни. Но в романе поставлены острые нравственные проблемы, такие, например, как разрушение семьи, которые являются, к сожалению, характерными для жизни современного общества.

Василий Макарович Шукшин (1929-1974) оставил глубокий след в литературе. Шукшина привлекал сложный духовный мир деревенских жителей, прошедших через события революции, гражданской войны, коллективизации, выстоявших в годы Великой Отечественной войны. С необыкновенной силой и художественной выразительностью писатель создает самые различные типы человеческих характеров. У его героев сложные, порой драматические судьбы, всегда заставляющие читателей думать том, как может сложиться судьба того или иного из них.

Шукшин заставил читателя понять, что простой человек, рядовой труженик не так прост, как кажется на первый взгляд. Сближение с городом рассматривается писателем как сложное явление. С одной стороны, это расширяет кругозор деревенских жителей, приобщая их к современному уровню культуры, а с другой город расшатал морально-этические устои деревни. Попав в город, житель деревни почувствовал себя свободным от тех привычных норм, которые были характерны для деревни. Этим Шукшин объясняет черствость, отчужденность людей города, приехавших из деревни и забывших о нравственных традициях, которые веками определяли жизнь их отцов и дедов.

Шукшин писатель-гуманист в высоком смысле этого слова. Он сумел увидеть в жизни «чудиков» - людей, которые обладают философским складом ума и не удовлетворяются обывательской жизнью. Таковы, например, герой рассказа «Микроскоп» столяр Андрей Ерин, который купил микроскоп и объявил войну всем микробам. Дмитрий Квасов, совхозный шофер, который задумал создать вечный двигатель, Николай Николаевич Князев, мастер по ремонту телевизоров, исписавший восемь общих тетрадей трактатами «О государстве», «О смысле жизни». Если «чудики» люди в основном ищущие и в своих поисках утверждающие идеи гуманизма, то противоположные им «античудики» - люди со «сдвинутой совестью» - готовы творить зло, жестоки и несправедливы. Таков Макар Жеребцов из одноименного рассказа.

В изображении деревни Шукшин продолжает традиции русской классической литературы. В то же время он отражает сложные взаимоотношения жителей города и деревни в наше время.

Деревня, ее жители прошли через сложные исторические события. Это не единое крестьянство. А люди самых различных профессий: и механизаторы, и шоферы, и агрономы, и техники, и инженеры, вплоть до нового священника, призывающего верить в индустриализацию, технику («Верую!»).

Отличительная особенность художника Шукшина это острое чувство современности. Его герои рассуждают о полете в космос, на Луну, Венеру. Они противостоят старым отжившим представлениям о мещанской сытости и благополучии. Таковы школьник Юрка («Космос, нервная система и шмат сала»), Андрей Ерин («Микроскоп».) Герои рассказов Шукшина упорно ищут смысл жизни и стараются определить свое место в ней («Беседы при ясной луне», «Осенью»).

Большое внимание в рассказах Шукшина уделяется проблеме личных взаимоотношений, в частности в пределах семьи («Сельские жители», «Одни», «Жена мужа в Париж провожала»). Здесь и разногласие между отцами и детьми, и несогласие в семейных отношениях, и различные взгляды героев на жизнь, труд, на свой долг и обязанности.

Создавая характеры современников, Шукшин отчетливо понимал, что их истоками является история страны и народа. Стремясь вскрыть эти истоки, писатель обратился к созданию романов, таких, как «Любавины» о жизни глухой алтайской деревушки в 20-е годы и «Я пришел дать вам волю» о Степане Разине.

Для творчества Валентина Григорьевича Распутина (род. в 1937 г.) характерна разработка морально-этических и нравственных проблем. Его произведения «Деньги для Марии», «Последний срок», «Живи и помни», «Прощание с Матерой», «Пожар», рассказы получили высокую оценку критики и признание читателей.

С большим мастерством рисует писатель женские характеры. Запоминается образ старой Анны из повести «Последний срок». Жизнь Анны была суровой, работала не покладая рук в колхозе, растила детей. Преодолевала невзгоды военного времени, но не пала духом. И когда она чувствует приближение смерти, относится к ней по народному мудро и спокойно. Дети Анны. Приехавшие из разных мест проститься с матерью, уже не несут в себе тех высоконравственных качеств, какие свойственны Анне. Они утратили любовь к земле, растеряли и родственные связи, и смерть матери их мало волнует.

Важные современные проблемы отражаются и в повести «Прощание с Матерой». Матера - деревня, расположенная на небольшом острове посреди Ангары. В связи со строительством будущей ГЭС она будет затоплена, а ее жители переселяются в новый поселок. Автор с большой силой и проникновенностью сумел передать тяжелые переживания старшего поколения деревни. Для старой Дарьи, прожившей здесь жизнь, затопление деревни - великое горе. Она понимает, что ГЭС нужна, но ей трудно расстаться с избой, с родными могилами. Она готовится покинуть свою избу торжественно, строго. Зная, что изба будет сожжена, но помня, что здесь прошли ее лучшие годы, она моет, белит, чистит все в избе. Трудно расстаться с родными местами и ее сыну Павлу. Внук же Дарьи Андрей относится ко всему совершенно спокойно, без всяких переживаний Он увлечен романтикой новых строек, и Матеру ему совсем не жалко. Дарью очень обидело, что, покидая навечно родное гнездо, внук не проявил уважения к отчему дому, не простился с землей, не прошелся в последний раз по родной деревне.

Распутин заставляет читателя почувствовать черствость и бездушие Андрея, его неуважение к традициям родных. В этом писатель близок к Шукшину, Абрамову, Белову, которые с тревогой пишут о равнодушии молодежи к отчему дому, о забвении ею народных традиций, которые веками передавались из поколения в поколение.

В своей небольшой повести "Пожар" Распутин заставляет читателя задуматься над тем положением, в котором оказалась страна. В бедах небольшого поселка лесозаготовителей-временщиков сфокусированы тревожные явления жизни, характерные для всего общества.

Взволнованно и художественно сильно рассказал писатель об утрате чувства хозяина своей страны, настроениях наемных работников, равнодушных к тому, что будет после них с поселком, где они живут, да и со страной в целом, о пьянстве, падении моральных устоев. Повесть Распутина имела большой успех и получила высокую оценку читателей.

Василь Быков единственный из писателей, сохранивший преданность исключительно военной теме. В своих произведениях он заостряет внимание на проблеме цены победы, нравственной активности личности, ценности жизни человека. Нравственная кульминация повести «Круглянский мост» заключалась в том, что старший в группе партизан-подрывников Бритвин, руководствующийся бездушным принципом, что «война - это риск людьми, кто больше рискует, тот и побеждает», послал на смертельное задание - взорвать мост - молодого парнишку, сына здешнего полицая, Другой партизан Степка в гневе пытается застрелить за это Бритвина. Так автор страстно выступал за то, что и на войне человек должен жить по совести, не поступаться принципами высокой человечности, не рисковать чужими жизнями, щадя свою собственную.

Проблема гуманистической ценности личности возникает в самых разных произведениях. Особенно интересуют Быкова такие ситуации, в которых человек, оставшись один, должен руководствоваться не прямым приказом, а своей совестью. Учитель Мороз из повести «Обелиск» воспитывал в детях доброе, светлое, честное. И, когда пришла война, группа ребят из его небольшой сельской школы по сердечному порыву, хотя и опрометчиво, устроила покушение на местного полицая, заслуженно прозванного Каином. Детей арестовали. Немцы пустили слух, будто отпустят ребят, если явится укрывшийся у партизан учитель. Партизанам было ясно, что задумана провокация, что гитлеровцы все равно не отпустят подростков и с точки зрения практического смысла являться Морозу в полицию бессмысленно. Но писатель говорит о том, что кроме прагматической ситуации, есть и нравственная, когда человек должен подтвердить своей жизнью то, чему учил, в чем убеждал. Он не мог бы учить, не мог бы дальше убеждать, если бы хоть один человек подумал, что струсил, оставил детей в роковой момент. Упрочить веру в идеалы у отчаявшихся родителей, сберечь твердость духа у детей - вот чем был озабочен Мороз до последнего шага, подбадривая ребят, идя с ними на казнь. Ребята так и не узнали, что Мороз явился в полицию ради них: он не хотел унижать их жалостью, не хотел, чтобы они терзались мыслью о том, что из-за их поспешного, неумелого покушения пострадал любимый учитель. В этой трагической повести писатель осложняет задачу, вводя второе действие. Мотивы поступка Мороза были осуждены некоторыми как безрассудное самоубийство, и оттого после войны, когда на месте расстрела школьников сооружали обелиск, его фамилии там не оказалось. Но именно потому, что в душах людей проросло то доброе семя, которое он заронил своим подвигом. Нашлись и те, кто все-таки сумел добиться справедливости. Имя учителя было дописано на обелиске рядом с именами героев-ребят. Но и после этого автор делает нас свидетелями спора, в котором один человек говорит: «Особого подвига за этим Морозом я не вижу… Ну в самом деле, что он такого совершил? Убил ли он хоть одного немца?» В ответ один из тех, в ком жива благодарная память отвечает: «Он сделал больше, чем, если бы убил сто. Он жизнь положил на плаху, сам добровольно. Вы понимаете, какой это аргумент. И в чью пользу…» Этот аргумент как раз и относится к нравственной сфере: доказать всем, что твои убеждения сильнее грозящей смерти. Переступить через естественное чувство самосохранения, естественную жажду выжить, уцелеть - с этого начинается героизм отдельного человека.

В своих произведениях Быков любит сводить персонажей контрастных по характеру. Так происходит и в повести «Сотников». Все туже затягивается петля вокруг Сотникова и Рыбака - партизанских разведчиков, которые должны достать продовольствие для партизанского отряда. После перестрелки партизаны сумели оторваться от преследования, но из-за ранения Сотникова вынуждены укрыться в деревне в избе Демчихи. Там их лишенных возможности отстреливаться схватывает полиция. И вот они проходят страшные испытания в плену. Вот тут и расходятся их дороги. Сотников выбрал в этой ситуации героическую смерть, а Рыбак согласился вступить в полицаи, надеясь перебежать потом к партизанам. Но вынуждаемый гитлеровцами он выталкивает чурбан из-под ног бывшего боевого товарища, на шею которого накинута петля. И нет ему дороги назад.

Неторопливо воссоздает писатель в Сотникове характер человека цельного, последовательного в своей героической жизни и смерти. Но в повести есть свой поворот в изображении героического. Для этого Быков каждый шаг Сотникова соотносит с каждым шагом Рыбака. Для него важно не описать еще один героический поступок, а исследовать те нравственные качества, которые дают человеку силу перед лицом смерти.

Первые опубликованные в начале 60-х годов произведения Александра Исаевича Солженицына (род. в 1918 г.) повесть "Один день Ивана Денисовича", рассказ "Матренин двор" появились на исходе хрущевской оттепели. В наследии писателя они, как и другие небольшие рассказы тех лет: "Случай на станции Кочетовка", "Захар Калита", "Крохотки", остаются самыми бесспорными, классикой. С одной стороны классикой "лагерной" прозы, а с другой - классикой прозы "деревенской".

Наиболее значительными являются романы писателя "В круге первом", "Раковый корпус", "Архипелаг ГУЛАГ" и "Красное колесо".

В известном смысле "В круге первом" - это роман о пребывании героя-интеллигента Нержина в закрытом НИИ, в "шарашке". В романе Нержин в серии бесед с другими заключенными, с критиком Львом Рубиным, инженером-философом Сологдиным, долго и мучительно выясняет: кто же в подневольном обществе в меньшей степени живет по лжи. Эти всезнайки-интеллигенты, пусть и страдающие или дворник Спиридон, вчерашний крестьянин. В итоге он приходит, после целой серии споров, крайне острых, глубоких, к мысли, что, пожалуй, Спиридон, не понимающий множества превратностей истории и своей судьбы, причин горя своей семьи, жил все же наивнее и чище, нравственней, непритворней, чем эти всезнайки, готовые служить злу за научную степень, лауреатский значок и т.п. Те, кого Солженицын впоследствии назовет "образованщиной", развращенные подачками интеллигенты.

"Архипелаг ГУЛАГ" сам автор образно определил как "окаменелую нашу слезу", как реквием русской Голгофе. При всей тщательности коллекционирования документов о технологии средств, судов, казней ("В машинном отделении", "Поезда ГУЛАГа" и т.п.), перевозок заключенных, бытия лагеря в Соловках (" там власть не советская, а... соловецкая) и т.п. книга Солженицына предстает гораздо крупнее тех произведений, что изобличали террор, перегибы репрессий как искажения генеральной линии партии. Целый поток лирических отступлений, выводов против фальсификаторов истории пробивается в летописи ГУЛАГа. Но только к моменту завершения "ГУЛАГа" Солженицын приходит к своей излюбленной идее - идее победы над злом через жертву, через неучастие, пусть и мучительное во лжи. В финале своей книги-реквиема, приговора тоталитаризму Солженицын произносит слова благодарности тюрьме, так жестоко соединившей его с народом, сделавшей его причастным к народной судьбе.

"Красное колесо" - это глубокомысленный трагический роман, хроника с совершенно уникальным образом автора-повествователя, с чрезвычайно активным самодвижущимся историческим фоном, с непрерывным передвижением вымышленных и подлинных героев. Подчиняя исторический процесс строго отмеченным срокам ("Красное колесо" - это серия романов-узлов вроде "Августа Четырнадцатого", "Октября Шестнадцатого" и т.п.) Солженицын неизбежно отодвигает вымышленных героев на второй план. Все это создает грандиозность панорамы: обилие персонажей, остроту ситуаций и в царской ставке, и в тамбовском селе, и в Петрограде, и в Цюрихе, придает особую нагрузку голосу повествователя, всему стилистическому строю.

Как отмечает критика многие повести Юрия Трифонова строятся на бытовом материале. Но именно быт становится мерилом поступков его героев.

В повести "Обмен" главный герой Виктор Дмитриев по настоянию расторопной жены Риты (и ее родичей Лукьяновых) решил съехаться с уже смертельно больной матерью, то есть совершить двойной обмен, взойти в квартирном плане на более престижный уровень. Метания героя по Москве, тупой нажим Лукьяновых, его поездка на дачу в кооператив "Красный партизан", где некогда в 30-е годы жили его отец и братья, люди с революционным прошлым. И обмен, вопреки желанию самой матери, свершен. Но оказывается "обмен" был свершен гораздо раньше. Больная Ксения Федоровна, хранительница какой-то нравственной высоты, особого аристократизма, говорит сыну о его снижении "олукьянивании": " - Ты уже обменялся, Витя. Обмен произошел... - Вновь наступило молчание. С закрытыми глазами она шептала невнятицу: - Это было очень давно, и бывает всегда, каждый день, так что ты не удивляйся, Витя. И не сердись. Просто так незаметно".

В другой повести, "Предварительные итоги", герой - переводчик, изнуряющий свой мозг и талант, переводя ради денег нелепую поэму некоего Мансура "Золотой колокольчик" (прозвище восточной девушки, данное ей за звонкий голосок), меняет что-то возвышенное на усредненное, стандартное, сделанное по мерке. Он способен чуть ли не на грани самонасмешки оценивать свой труд: "Практически умею переводить со всех языков мира, кроме немецкого и английского, которые немного знаю - но тут у меня не хватает духу или, может быть, совести". Но еще более странный обмен, от которого герой убегает, но с которым в итоге смиряется, свершается в его семье, с сыном Кириллом, женой Ритой, гоняющейся за иконами как частью мебели, усвоившей цинично-упрощенную мораль репетитора Гартвига, подруги Ларисы. Иконы, книги Бердяева, репродукции Пикассо, фотография Хемингуэя - все это становится предметом тщеславия и обмена.

В повести "Долгое прощание" в состоянии обмена, распыления сил живет и актриса Ляля Телепнева, и ее муж Гриша Ребров, сочиняющий заведомо средние пьесы. Обмен, хроническая неудача сопутствуют им и тогда, когда нет ролей, нет успеха, и даже тогда, когда Ляля вдруг обрела успех в громком спектакле по пьесе Смолянова.

Трифонов очень жалеет своих уступчивых, идущих на обмен героев, деликатных, мягких, но видел и бессилие их аристократизма.

В 60–70-х годах ХХ века в русской литературе возникло новое явление, получившее название «городская проза». Термин возник в связи с публикацией и широким признанием повестей Юрия Трифонова. В жанре городской прозы работали также М. Чулаки, С. Есин, В. Токарева, И. Штемлер, А. Битов, братья Стругацкие, В. Маканин, Д. Гранин и другие. В произведениях авторов городской прозы героями были горожане, обремененные бытом, нравственными и психологическими проблемами, порожденными в том числе и высоким темпом городской жизни. Рассматривалась проблема одиночества личности в толпе, прикрытого высшим образованием махрового мещанства. Для произведений городской прозы характерны глубокий психологизм, обращение к интеллектуальным, идейно-философским проблемам времени, поиски ответов на «вечные» вопросы. Авторы исследуют интеллигентский слой населения, тонущий в «трясине повседневности».
Творческая деятельность Юрия Трифонова приходится на послевоенные годы. Впечатления от студенческой жизни отражены автором в его первом романе «Студенты», который был удостоен Государственной премии. В двадцать пять лет Трифонов стал знаменит. Сам автор, однако, указывал на слабые места в этом произведении.
В 1959 году выходят сборник рассказов «Под солнцем» и роман «Утоление жажды», события которого разворачивались на строительстве оросительного канала в Туркмении. Писатель уже тогда говорил об утолении духовной жажды.
Более двадцати лет Трифонов работал спортивным корреспондентом, написал множество рассказов на спортивные темы: «Игры в сумерках», «В конце сезона», создавал сценарии художественных и документальных фильмов.
Повести «Обмен», «Предварительные итоги», «Долгое прощание», «Другая жизнь» образовали так называемый «московский», или «городской», цикл. Их сразу назвали феноменальным явлением в русской литературе, потому что Трифонов описывал человека в быту, а героями сделал представителей тогдашней интеллигенции. Писатель выдержал нападки критиков, обвинявших его в «мелкотемье». Особенно непривычен был выбор темы на фоне существовавших тогда книг о славных подвигах, трудовых достижениях, герои которых были идеально положительными, целеустремленными и непоколебимыми. Многим критикам показалось опасным кощунством то, что писатель осмелился раскрыть внутренние изменения в нравственном облике многих интеллигентов, указал на отсутствие в их душах высоких побуждений, искренности, порядочности. По большому счету Трифонов ставит вопрос, что такое интеллигентность и есть ли у нас интеллигенция.
Многие герои Трифонова, формально, по образованию, принадлежащие к интеллигенции, так и не стали интеллигентными людьми в плане духовного совершенствования. У них есть дипломы, в обществе они играют роль культурных людей, но в быту, дома, где не нужно притворяться, обнажаются их душевная черствость, жажда выгоды, иногда преступное безволие, моральная непорядочность. Используя прием самохарактеристики, писатель во внутренних монологах показывает истинную сущность своих героев: неумение противостоять обстоятельствам, отстаивать свое мнение, душевную глухоту или агрессивную самоуверенность. По мере знакомства с персонажами повестей перед нами вырисовывается правдивая картина состояния умов советских людей и нравственных критериев интеллигенции.
Проза Трифонова отличается высокой концентрацией мыслей и эмоций, своеобразной «плотностью» письма, позволяющей автору за внешне бытовыми, даже банальными сюжетами многое сказать между строк.
В «Долгом прощании» молодая актриса размышляет, продолжать ли ей, пересиливая себя, встречаться с видным драматургом. В «Предварительных итогах» переводчик Геннадий Сергеевич мучается от сознания своей вины, уйдя от жены и взрослого сына, давно ставших ему духовно чужими. Инженер Дмитриев из повести «Обмен» под нажимом властной жены должен уговорить родную мать «съехаться» с ними после того, как врачи сообщили им, что у пожилой женщины рак. Сама мать, ни о чем не догадываясь, крайне удивлена внезапно возникшими горячими чувствами со стороны невестки. Мерило нравственности здесь – освобождающаяся жилплощадь. Трифонов словно спрашивает читателя: «А как бы поступил ты?»
Произведения Трифонова заставляют читателей строже присмотреться к себе, учат отделять главное от наносного, сиюминутного, показывают, какой тяжелой бывает расплата за пренебрежение законами совести.

100 р бонус за первый заказ

Выберите тип работы Дипломная работа Курсовая работа Реферат Магистерская диссертация Отчёт по практике Статья Доклад Рецензия Контрольная работа Монография Решение задач Бизнес-план Ответы на вопросы Творческая работа Эссе Чертёж Сочинения Перевод Презентации Набор текста Другое Повышение уникальности текста Кандидатская диссертация Лабораторная работа Помощь on-line

Узнать цену

Литература второй половины 60-х годов - необходимое и естественное продолжение в эволюции предшествующей русской литературы. Вместе с тем она развивается по социально-нравственным законам, которые характерны для страны, вступившей в новый этап своего развития. Важнейшее значение имел ХХ съезд КПСС, на котором подводились итоги пройденного страной пути и намечались планы на будущее. Большое внимание на съезде уделялось вопросам идеологии. На ХХ съезде подвергся критике культ личности Сталина и были восстановлены относительно демократические нормы руководства. Была восстановлена репутация таких деятелей литературы, как А. Ахматова, М. Зощенко, А. Платонов, М. Булгаков и др., которые ранее подвергались односторонней критике, был осужден тон проработки в критике, в истории литературы восстановлены имена ряда писателей, которые долгие годы не упоминались. Литературно-общественная хроника тех лет насыщена событиями, имевшими большое значение в формировании умонастроений и эмоционального мира нескольких послевоенных поколений. Большую роль в этом сыграл Второй съезд писателей. Второй съезд писателей стал литературно-общественным событием не только потому, что собрался после двадцатилетнего перерыва, но прежде всего из-за яркой и смелой речи Шолохова, ставшей поистине поворотной вехой в истории писательской организации.

В конце 50-х годов в русской прозе появляются новые тематические жанры:

1. Деревенская проза – Нилин, Солженицын («Матренин двор»), Шукшин («Характеры», «Земляки»), Фоменко (роман «Память земли»), Проскурен («Горькие травы»), Алексеев («Вишневый омут»), Абрамов («Пряслины») – прослеживалась судьба русской деревни, с большим количеством действующих лиц, что позволяло изображать авторам широкую панораму;

2. Военная проза (поколение лейтенантов) – Бондарев («Горячий снег»), Быков («Третья ракета»), Воробьев, Астафьев, Богомолов, Окуджава. Сосредоточено внимание на локальности событий (ограниченное время, пространство, действующие лица) – война, увиденная из окопа (рассказы и повести), Симонов (трилогия «Живые и мертвые» - крупнейшее произведение);

4. Лирическая проза – Солоухин («Капли росы»), Казаков («Северный дневник», «Тедди») – по сути, не имеет сюжет, есть так называемый сюжет- переживание (мимолетные эмоции);

5. Лагерная проза – Солженицын («Один день Ивана Васильевича»), Шаламов.

После окончания периода «оттепели», начинается период, когда у власти встает Л. И. Брежнев. В это время проза еще больше расширяет свой жанрово-тематический спектр:

1.Расширяется деревенская проза – Распутин, Астафьев, Можаев («Живой», «Мужики и бабы»), Белов («Воспитание по доктору Споку»), Антонов («Васька»), Тандряков («Пара гнедых»);

2. Появляется городская проза – Трифонов («Обмен», «Предварительные итоги», «Другая жизнь», роман «Время и место»), Калебин, Кураев, Мотанин, Поляков, Пьецун, Петрушевская;

3. Военная проза в свою очередь начала делиться на: а) проза документального характера (автобиографичность) – Медведев, Федоров; б) художественная документалистика – Фадеев, Полевой, Бирюкова («Чайка»), Одамович («Каратель»), Гранин и Одамович («Блокадная книга»), Крон («Капитан дальнего плавания»). В произведениях все меньше военных реалий, действие происходит не на фронте;

4. Литература о русской истории – историческая проза – Балашов, Шукшин («Я пришел дать Вам волю»), Трифонов, Давыдов, Чавелихин, Окуджава («Путь дилетантов»), Солженицын («Красное колесо»), Пикуль («Пером и шпагой»);

5. Лагерная проза – Гинсбург («Крутой маршрут»), Волков («Погружение во тьму»), Солженицын («Архипелаг ГУЛАГ», «В круге первом»), Гладимов, Рыбаков («Дети Арбата»);

6. Научная проза – художественные книги об ученых и о проблемах науки – цикл ЖЗЛ – Данин, Гранин («Зубр», «Эта странная жизнь»);проблемы научного поиска – Грекова («Кафедра»), Крон («Бессонница»), Дудинцев.

7. Фантастическая проза – Ефремов, Юрьев, Булычев, братья Стругацкие.

Широкое развитие получила в последние годы публицистика. В газетах и журнальных статьях обсуждаются важные вопросы общественной жизни, исторической судьбы, «белые пятна» истории, по-новому истолковываются явления недавнего и далекого прошлого. В целом же в литературе этого периода пытливое внимание художников слова обращено к исследованию духовного мира своего современника, к воплощению его нравственных качеств, определению его жизненной позиции.

Проза деревенская и городская

Противостояние деревенской прозы и городской в советской литературе не было надуманным. Партия в 30-е годы выдвинула лозунг «смычки города и деревни». Однако он никак не воплощался в реальности. После смерти Сталина возникла ситуация, когда можно было задуматься над поисками нравственной основы современной писателям жизни - не лозунгов, а именно жизни. Именно нравственные потери казались наиболее тяжёлыми. Хранительницей народных нравственных ценностей некоторые видные писатели считали русскую деревню с её общиной, «ладом». В.Г. Распутин, В.М. Шукшин, Ф.А. Абрамов, В.И. Белов, Б.А. Можаев и другие писатели, объединившиеся вокруг журнала «Наш современник», и были представителями «деревенской прозы», «неославянофилами» - при всех различиях между ними.

Писатели-деревенщики поднимали не только нравственные, но и экологические и - реже - социальные проблемы истории и современности. В конце 1980-х годов старый философский конфликт «западников» и «славянофилов» трансформировался сначала в противостояние городской и деревенской прозы, а позднее - в сторонников и противников перестройки.

Перейдём к рассмотрению творчества крупнейших писателей, относящихся к этим направлениям.

Деревенская проза

Фёдор Александрович Абрамов (1920-1983) - один из наиболее популярных писателей в русской литературе 60-х годов. Он пришёл в литературу зрелым человеком: был фронтовиком, затем - вузовским преподавателем, филологом. Но деревенские корни не отпускали Абрамова: он стал писателем, одним из тех, кого называли писателями-деревенщиками. Его творчество было связано с родной деревней Веркола, которая в произведениях стала деревней Пекашино. Он остался в истории литературы своей тетралогией «Пряслины», которая стала классикой так называемой деревенской прозы. В тетралогию входят романы «Братья и сёстры» (1958), «Две зимы и три лета» (1968), «Пути-перепутья» (1973), «Дом» (1978). Здесь прослеживается история русской деревни - начиная с Великой Отечественной войны и заканчивая 70-ми годами.

У Абрамова были все основания гордиться повестью «Поездка в прошлое» (опубликована в 1989 году). Вы познакомились с ней ещё в 7 классе. Это самая смелая его вещь, насыщенная горьким трагическим зарядом. Повесть «Поездка в прошлое» была устремлена в сторону, противоположную официальному курсу. Когда советская литература почти вся была проникнута пафосом будущего, ждала его и размышляла о нём, натужно, нарочито пытаясь найти в современной действительности черты будущего, Абрамов обращается в прошлое, надеясь в нём найти корни сегодняшних бед и ошибок.

Ф.А. Абрамов, как и Ю.В. Трифонов и В.М. Шукшин (при очевидной разности этих писателей), остановился на той грани, что отделяет честное служение Родине от диссидентства, отрицающего всё тоталитарное, даже если это Родина. Абрамов смотрит на всё глазами своего героя, вовсе не пытающегося выйти за пределы своего ограниченного круга видения. А первая же попытка такого преодоления становится для героя последней, завершающей линию его жизни.

«Деревня, её люди интересны Абрамову не для иллюстрации некоей исторической перспективы, определённой свыше и не подлежащей сомнению, - пишет В.А. Недзвецкий. - Напротив, государственная политика военных и послевоенных лет в деревне проверяется и оценивается в судьбах колхозных тружеников, их бедами и скупыми радостями».

Познание российской истории у Абрамова идёт через простого русского мужика, пропущено через сердце героя, подаётся беллетристически.

Посмертно опубликованный дневник Фёдора Абрамова «Так что же нам делать?» (1995) показывает, что иллюзий относительно рационального, гуманистичного устройства советской жизни у него не было едва ли не с XX съезда партии.

Идеи повести «Поездка в прошлое» отзовутся в записях Фёдора Абрамова о русской общине:

«Там, там, в общине, - отмычка ко всем тайнам и загадкам русской души, русской жизни, там корни нашего настоящего, да, пожалуй, и будущего.

Да, да, община - наше благо и наше проклятье. Она помогла нам выстоять, но она же убила личность в русском человеке».

Описание посёлка Курзии, где оказываются Микша и Кудасов, напоминает тот образ России, с которого начинается роман писателя-

эмигранта первой волны генерала Петра Краснова «За чертополохом» (1921): заросшая чертополохом граница, сквозь которую надо прорубаться в течение нескольких дней: «Повидал он кое-что на своём веку. Был на войне, был в лагерях. Берлин в сорок пятом году брал с Жуковым, а вот такого в его жизни не было. Не было, чтобы он брёл по улице посёлка и чтобы руками, как в лесу, раздвигал кусты».

Для абрамовского Микши настоящей, навсегда ушедшей Россией становятся прогнившие бараки. Характерно, что у бараков этих провалились крыши, выгнили рамы, но стены ещё стоят, ещё держатся. Напоминание о любимом дяде - два покосившихся столбика с ржавой перекладиной между ними. Образ ржавого железа - характерный для русской литературы мотив человеческого одичания, а также мотив забытой памяти.

Микша - это античный Харон, перевозящий Кудасова в царство теней. Но для Кудасова это лишь тягостная экскурсия, прощание со своим прошлым. Власик принимает его за «начальство», стало быть, выбился Кудасов в люди. Для Микши эта поездка оказывается роковой. Память становится именно Летой, поездка вместо перемещения в пространстве оказывается перемещением во времени, отсюда и название «Поездка в прошлое».

Коллективизация, по Абрамову, - трагедия человеческого одичания, озлобления, озверения. Для индустриализации 1930-х годов необходимы были рабочие руки. Из разорённой русской деревни миллионы людей хлынули в поисках работы и куска хлеба в города, оставив деревню на одичание и разгром.

Вспомните повесть Абрамова: Павлин Фёдорович оттолкнул и наказал Микшу тогда, когда его ещё можно спасти, когда он столь нуждался в человеческой поддержке, когда он только что осознал свои грехи и свои долги. Зачем же Павлин Фёдорович так сделал? Кто же имеет право судить? По Абрамову, рассудил всех уклад русской жизни, поэтому герой гибнет от пьянства, а не просто от мук пробуждённой совести.

Другой известный писатель-деревенщик - Василий Иванович Белов родился в 1932 году в деревне Тимониха Харовского района Вологодской области, в крестьянской семье. После окончания семилетней школы из деревни уехал в город Сокол, учился в ФЗО, работал столяром, плотником, мотористом-дизелистом, служил в армии.

По совету писателя А. Яшина он поступил в Литературный институт имени М. Горького. Первой книгой стал сборник стихов «Деревенька моя лесная» (1961). В этом же году опубликована первая прозаическая публикация - повесть «Деревня Бердяйка».

После окончания Литинститута в 1964 году поселился в Вологде. В лучших ранних рассказах - «На Росстанном холме», «Весна» (оба - 1964) очевидны все те стилевые особенности, которые отличали лучшие достижения деревенской прозы: прекрасное, незаёмное знание русского крестьянского быта, стремление запечатлеть уходящие в историю народные традиции, влюблённое созерцание простых деревенских тружеников, искренние патриотические размышления.

Ещё долго его герои будут живы этой связью со своей малой родиной, подобно майору из рассказа 1965 года «За тремя волоками», который всегда помнит «ровно и постоянно то, что есть где-то маленькая Каравайка, и этого было достаточно».

В числе основных беловских мотивов - мотивы горя и сиротства. Судьба всегда строга и безжалостна к его героям. Они живут лишь этой связью с национальными корнями, оставаясь без своих родных, без близких, сиротея без родителей и без детей, вдовствуя и бедствуя и вновь покорно ожидая следующих ударов. Именно эта покорность главного героя и отличает, прежде всего ставшую знаменитой повесть «Привычное дело». Иван Африканович Дрынов стал символом долготерпения русского крестьянина, позаимствовав вместе с именем у героя рассказа «Весна» его тяжёлую, трагическую судьбу. Искусно используемая автором несобственно-прямая речь позволяет читателю заглянуть в душу немногословного героя. Здесь нет приукрашивания и идеализирования крестьянского быта, как нет и сказочно счастливого финала, традиционного для литературы о колхозах. Правда здесь - действительно суровая и беспощадная. Традиции русской классики прямо подчёркнуты не только в обращении к частной жизни «маленького человека», но и в сюжетных ситуациях: начинающий повесть разговор с лошадью - прямая цитата из Чехова, говорящая о бесконечном одиночестве героя, вглядывание Ивана Африкановича в ночные звёзды и захватившие его при этом мысли - отсылка к образу Андрея Болконского.

Рассказы цикла «Воспитание по доктору Споку» объединены сквозным героем - Константином Зориным.

«...Перечитал „Плотницкие рассказы” Белова. Великолепная, первоклассная вещь! И, пожалуй, не слабее „Ивана Африкановича”, а кое в чём, может быть, даже сильнее. Мирное, даже полюбовное сосуще-

ствование жертвы и мучителя - это глубоко. В этом вся история советской России с её одна нелепее другой несообразностями и парадоксами», - отозвался в дневнике Фёдор Абрамов.

В «Плотницких рассказах» беседуют два старика, Авинер Павлович Козонков и Олеша Смолин - до сих пор, до старости - Олеша. Их пригласил к себе рассказчик, выходец из той же деревни, а теперь давно уже горожанин Константин Зорин. Перед рассказчиком разворачивается вся боевая жизнь Козонкова, за которую он ждёт достойной награды: персональной пенсии. А жизнь его - вполне советская - и наганом махал, и колокола с церквей сбрасывал, и малую нужду с колокольни справлял. Не то Олеша, проживший всю жизнь по чести и справедливости, да так ничего и не наживший. Намеченное противопоставление показывается довольно остро: старики даже передрались друг с другом! - но всем один конец, и заканчивается рассказ разговором о гробах, какой будет получше да подобротнее. Так ни к чему и не привела попытка их примирения. Чужим оказался Константин Зорин, и подчёркивается это ещё и тем, что даже песню вслед за стариками подтянуть он не может: слов уже не знает...

Конфликт города и деревни со временем приобретает в творчестве Василия Белова глобальный характер. Особенно наглядно это проявилось в рассказе «Чок-получок» из цикла «Воспитание по доктору Споку».

Книга «Лад. Очерки о народной эстетике» (1979-1981) - это сборник этюдов о северной деревне, её традициях. Само название говорит о характерной идеализации автором деревенского прошлого. Прежний деревенский лад порой незримо, а порой и очевидно противостоит городскому разладу.

В писательскую задачу В. Белова входила именно идеализация, изображение некоей гармонии, не зависящей от реальности. В эту ладную, давно прошедшую жизнь он и зовёт своего читателя, хотя вряд ли реальна такая попытка ухода от повседневности в наши дни. Скорее, это крик писательской души, обращённой к единомышленникам. Поэтический этнографизм стал в этом оригинальном произведении важнейшим стилевым приёмом.

Валентин Григорьевич Распутин (1937-2015) родился в далёком сибирском посёлке Усть-Уда, что в трёхстах километрах от Иркутска. Он окончил историко-филологический факультет Иркутского университета, сотрудничая в годы учёбы в газете. Поначалу после окончания университета работал журналистом.

Материал, собранный во время журналистских командировок, лёг в основу очерковых книг «Костровые новых городов» и «Край возле самого неба» (1966).

В 1967 году выходит первая книга его рассказов «Человек с этого света», в которой критики особенно высоко оценивают рассказ «Василий и Василиса», где герои - честные труженики, живущие мыслями и проблемами сибирской деревни.

Вскоре выходит ставшая известной повесть «Деньги для Марии» (1967), в которой рассказывается о взаимовыручке и взаимопомощи людей. Затем последовали повести «Живи и помни» (1974), «Прощание с Матёрой» (1976), «Пожар» (1985), прочно определившие место писателя среди классиков весьма популярной тогда деревенской прозы.

Писатель известен своей активной гражданской позицией: он часто выступал в печати со статьями, в которых протестовал против загрязнения озера Байкал, резко критиковал проект о переброске сибирских рек для подпитки Каспийского моря.

Пётр Лукич Проскурин (1928-2001) родился и вырос в посёлке Косицы Севского района Брянской области. Во время войны его родная деревня была оккупирована фашистскими войсками. Он работал в колхозе до 1950 года, затем до 1953 года служил в армии. После демобилизации остался на Дальнем Востоке, где и начал свою литературную деятельность, успев перед этим поработать лесорубом, трактористом и шофёром. Первые публикации - в газете «Тихоокеанская звезда» и журнале «Дальний Восток» (1958). В 1957-1962 годах жил в Хабаровске. В 1962-1964 годах учился на курсах при Литературном институте имени М. Горького. С 1964 года жил в Орле, с 1968 года - в Москве.

Проскурин всегда угадывал с героем, становившимся близким и желанным собеседником читателю советской поры. Безыскусность языка, удачное использование элементов фантастики, хорошее знание описываемых проблем, умело закрученные в произведениях любовные интриги принесли Проскурину популярность среди массового читателя.

В числе множества других привычных для советской литературы тем (темы войны, описания деревенской жизни) его занимает также и судьба художника в современном мире, его одиночество. Композитор Воробьёв, главный герой повести «Чёрные птицы» (1982), противопоставлен здесь его другу, погибшему на фронте Глебу Шубникову, композитору от Бога. Воробьёв даже выкрал у вдовы Шубникова нотный листок с записью звучавшей в 1941 году музыки Глеба. Но этот шаг ничего ему не приносит. Воробьёв остаётся ремесленником, жалким и бесчестным человеком.

Традиции становившихся модными уже в 70-е годы длинных сериалов в полной мере проявились в трилогии «Судьба» (1972), «Имя твоё» (1977), «Отречение» (1987). Трилогия заняла определённое место в литературном процессе. Типичный образец многотомной, как её иронично называли, «секретарской» литературы I . В центре её - образ Захара Дерюгина, человека из народа, ставшего в глазах своего создателя символом национальной жизнестойкости, своего рода национальным характером. Действие в трилогии разворачивается поначалу в деревне Густищи, райцентре Зежске, в областном городе Холмске, в Москве, захватывая в дальнейшем и таинственные космодромы, и полигоны, где испытывают ядерное оружие. При этом кругозор повествователя редко оказывается шире, чем у жителя далёких неведомых Густищ. Порой читатель мог натолкнуться в произведениях Проскурина на правдивые нотки. Так, одному из героев партийному секретарю Брюханову его жена говорит: «Посмотри лучше, что делается у тебя под боком: голодные, заметь, деревни... Нет, ты мне ответь: сколько можно с народа тянуть - с бабки Лукерьи, с Нюрки Бобок, с Куделина?.. Когда-то же ведь надо дать им продохнуть».

«Отречение» (1987) переносит действие в перестроечную эпоху. Пётр Брюханов - молодой журналист и учёный, сын Тихона Брюханова и внук Захара Дерюгина - противостоит здесь, с одной стороны, своему удачливому однокашнику Лукашу и, с другой стороны, учёномупрагматику Шалентьеву, ставшему после гибели Тихона Брюханова новым зятем Захара. Поистине бессмертный Захар в своём «библейском» долголетии преодолевает ещё одно перевоплощение: становится зежским лесником как раз в том краю, где Шалентьев и его сотрудники планируют воздвигнуть спецсектор - современное предприятие атомной промышленности. Трилогия, особенно во второй и третьей частях, расползается от романного замысла до «панорамной, эпопейной» широты, без особой творческой обоснованности. Поначалу яркий и по-своему обаятельный, образ импульсивного и любвеобильного председателя колхоза Захара Дерюгина обретал черты не вязавшейся с ним монументальности. Сама сюжетная интрига показывает, что уже в социалистическом искусстве развивались процессы, активно готовившие массового потребителя к непритязательному восприятию современных мыльных опер и книжного ширпотреба.

Городская проза

Одним из самых известных «певцов города» был Юрий Валентинович Трифонов (1925-1981). Он родился в семье крупного партийного чиновника-юриста, который был репрессирован. Детство он провёл в нужде, рано познал беспощадность казавшихся близкими людей, рано оценил настоящую человеческую дружбу.

Трифонову пришлось считаться и с официальной идеологией, и с официальной критикой, и с мнением тех писателей, которые были для него авторитетны. Разноречивость оценок сделала Трифонова писателем «подводного течения», контекста и недомолвок. Его творчество абсолютно лишено публицистичности. Его герои говорят тихим голосом. Камерность действия подчёркивает главную коллизию: нравственность личности перед историей.

Впрочем, нельзя утверждать, что Трифонов был совсем уж вне фронды: она была в подчёркнутой «московскости» его произведений. Споры героев «Дома на набережной», спившийся Лёвка, осуждённый автором главный герой - это был передний край подцензурной официальной прозы. За эту черту выходило лишь диссидентство.

Ключ к пониманию трифоновского творчества - в слове «слитность», которое писатель использовал для описания взаимосвязи всех жизненных явлений, всей суммы жизненного опыта, всех переплетений прошлого и настоящего, великого и малого, индивидуального и коллективного.

Слитность прошлого и настоящего зиждется у него на исторических корнях. Тема имеющего свою историю домашнего очага и хронотоп II дома традиционны для трифоновской прозы, но домашний очаг ассоциируется со счастьем лишь наиболее оптимистичных вещах, он же - всегда место испытания и конфликта.

«Дом на набережной» - наиболее известная и популярная трифочовская вещь. По некоторым чёрточкам она напоминает повесть «Сту-

денты», где в центре повествования - интрига с обвинением и увольнением из института уважаемого профессора. Но «Дом на набережной» более зрелое и глубокое произведение. Здесь нет того временного охвата, как в исторических романах, но роман глубже заглядывает в человеческую душу, исследуя природу моральной капитуляции и предательства. Это произведение не только исследует сталинизм, в нём - подробное отображение эпохи, её атмосферы, и того, как эпоха уничтожала людей и калечила их судьбы - вплоть до нынешних дней.

Повествование у Трифонова строится следующим образом. Он старается не судить открыто, а только подсказывает и намекает. Вот почему его творчество воспринималось самыми разными людьми: каждый находил в нём своё, ему самому, читателю, доступное. Многие советские критики жёстко упрекали Трифонова за отказ от ключевого принципа социалистического реализма: ясно заявлять авторскую позицию в описываемой действительности. Однако у Трифонова была своя эстетическая система, которой он чётко следовал. Критики не смогли противопоставить его осльной советской литературе.

Трифонов гордился своими писательским умением стать над разрозненными историческими фактами и увидеть реальную основу истории. Он также был человеком широко образованным и начитанным, так что ощущал, как и многие его современники, политическую и социальную инерцию того общества, в котором жил. Как и подобает настоящему писателю, Трифонов размышлял не только о российском прошлом, но и о будущем России, о её судьбе. Только сила памяти и стремление к свободе могут сохранить правду. Он обращается к революции и гражданской войне, их последствиям в историческом контексте как к продолжению многовековой российской «игры» с понятиями свободы и тирании. В политических терминах Октябрьская революция стала зеркальным отражением Французской революции, но корни порождённой ею тирании уходят именно в российское прошлое. Именно в повести «Старик» видно: Трифонов окончательно убеждён, что его отец погиб напрасно, а убившая отца тирания жива и ныне.

Жизнь и смерть, прошлое и настоящее, право и репрессии, свобода и тирания - вот вопросы, поставленные в трифоновской прозе. Жизнь - это то, что прожито, прочувствовано, пережито, то, что человек может вспомнить; без человеческих волнений, объяснений или искупления не может быть настоящей жизни.

Казалось бы, сходство-несходство Трифонова с диссидентским движением легче всего проследить на уровне идей, на содержательном уровне произведения. Однако были и очевидные особенности поэтики. Трифонов ушёл от публицистичности в несобственно-прямую речь, во внутренние монологи.

Как и «деревенщики», Трифонов пишет о своём доме и о своём детстве. Но село для писателей-деревенщиков - символ стабильности, гармонии и детской открытости. У Трифонова же городской дом перевёрнут, семейные узы разорваны смертью отца, счастливое детство внезапно закончилось.

Роман «Утоление жажды» полон деталями, казалось бы второстепенными и необязательными, но они имитируют «материю», фактуру жизни. Этот роман ясно показывает, сколь далеко продвинулся автор со времён «Студентов», и столь же ясно обозначает те позиции, с которых создавались его полемические произведения 60-70-х годов.

«Дом на набережной» - во многих отношениях лучшая и наиболее убедительная трифоновская работа. Это возвращение к «Студентам», где в центре повествования также интрига с обвинением и увольнением из института уважаемого профессора. Но тут сходство заканчивается: более поздний роман не только более мрачный, но и более изощрённый с точки зрения повествовательной техники. В нём выделяются три повествовательных голоса: автора, повествователя («я» текста) и протагониста.

Компромисс оказывается сделкой с дьяволом и продажей души. Снижение нравственной требовательности ведёт к «жизни во смерти», где прошлое забыто. Вместе с тем «Дом на набережной» многим связан с другими вещами Трифонова.

Трифонов соединяет прошлое и настоящее, чтобы расширить географию своей прозы. Сделав образ Желябова рупором своих идей, писатель сравнивает народовольцев с теми ирландцами, которые также используют террор для достижения своих политических целей: взрывают тюрьмы, нападают на конвои с заключёнными и в качестве приведения в исполнение некоего судебного приговора казнят лорда Кавендиша и его секретаря Бэрка.

Параллель с Ирландией сближает Россию с Европой, усиливает мысль о единой исторической судьбе России и Европы. Трифонов дистанцируется от славянофильских идей о «неповторимости» путей России, её отдельности от Европы, идей, всё чаще выдвигавшихся неославянофилами - создателями деревенской прозы - в 1960-1970-х годах.

Трифонову ситуация видится следующим образом: Россия больна, недовольные и диссиденты желают её оздоровления. Главная же проблема - чем пользовать больного: бомбами или авторучками? Так зарождается традиционный для России умозрительный спор, поиск основанной на историческом опыте национальной самобытности, поиск «третьего пути» между западным либерализмом и деспотией.

Однако внимание к российской истории не было у Трифонова самоценным и самодостаточным. Писатель, с его наблюдательностью к историческим перекличкам и параллелям, не мог игнорировать сходство между изнанкой российский истории 1870-х годов и тем, что было названо брежневским «застоем».

Трифоновская проза представляется в некоторым смысле продолжением (причём сознательным) «Доктора Живаго». У Пастернака мы также встречаемся с героем-поэтом, который наблюдает все конфликты своего времени и включается в них. Здесь также писатель откликается на события и изменения в его собственной жизни тем, что трансформирует жизнь в литературу, выражая и объясняя то, что он видит, чувствует и узнаёт из поэтического или художнического опыта. Иррациональные моменты и совпадения и здесь оказывают решающее воздействие на жизнь писателя.

Опять же значимость жизненного опыта заключается не в истории, а в эволюции личностного сознания художника. Примечательно, что пастернаковский герой умирает в 1929 году: разве не пастернаковское совпадение лежит в основе продолжений одиссеи Живаго, которые трифоновский герой проходит через 30-е годы, чистки, войну, репрессии, вплоть до брежневских времён?!

Трифонов пытается объяснить своё общество с объективных и критических позиций в той степени, в какой ему давали возможность цензура и репрессии. Критики разделялись на оппонентов советского режима, маскировавших свои истинные чувства аллюзиями и полуправдой, и на тех, кто разоблачал только сталинские злоупотребления, оставаясь лояльным к основам советского строя.

Трифонов сам останавливается на какой-то черте - пусть зыбкой, зато его можно критиковать только с эстетических позиций, что и делает, например, критик В.В. Кожинов. История теряет нравственное

наполнение. Герой уходит из жизни, словно наказанный за этот интерес к реальной истории.

Случай Трифонова заключается вовсе не в том, что он был разрешённым писателем, писателем-лауреатом, который никогда не запрещался. В какой-то мере он мог бы называться, говоря сегодняшним языком, культовым писателем для советской интеллигенции тех лет. Проблема в том, что его попытки стать своим уходят в деформацию поэтических приёмов: он становится автором, спрятавшимся за несобственно-прямую речь.

Вместо диссидентства у Трифонова была спортивная журналистика. Как спортивный журналист, Трифонов был слишком поэтичен и публицистичен, менее демагогичен и по-советски патриотичен. Спортивная журналистика поначалу занимала место своеобразного хобби. Он был специальным корреспондентом «Литературной газеты» на ряде крупнейших международных соревнований, в том числе на чемпионате мира по хоккею и на зимних Олимпийских играх.

Это было легальное «окно в иной мир», возможность передвигаться по свету - оправдание одной из многочисленных привилегий небольшого круга советских писателей и журналистов.

Спорт для Трифонова становится особой частью советского образа жизни: «Выйдя на мировую арену, мы заставили всех понять, что спорт - дело совсем не шуточное, а крайне серьёзное». Писателю важно было показать свой особый подход к спорту. В очерке «Сотворение кумиров» Трифонов писал: «В большом спорте каждый человек есть редчайшая личность, не измеримая никакими числами, и в большом спорте нет таких результатов, рядом с которыми померкли бы остальные».

Не только «официальные» советские критики, но и авторитетные западные Трифонова недолюбливали. Юрий Мальцев писал в статье «К кончине Юрия Трифонова»: «Если „деревенщики" прячутся от проблем в фольклоре, то по-другому делает это Трифонов - он уходит в „интим", в частную жизнь и психологию».

Однако один из секретов творчества Трифонова заключался в том, что он не боролся с господствовавшей системой: он создавал свою систему ценностей внутри официальной. Тем же - но по-своему! - были заняты и писатели-деревенщики. Все они боролись за сохранение нравственности, за осмысленный поиск народом своего будущего.

Обсудим вместе

Чем различается - в целом - творчество писателей-деревенщиков и писателей, которые создавали городскую прозу?

Обратите внимание не только на происхождение действующих лиц, но и на идеи, которые они высказывают, на их жизненные ценности, на особенности языка.

Виртуальная кладовочка

http://lib.rus.ec/a/600- здесь вы можете посмотреть фото В. Астафьева, прочитать его краткую биографию и произведения, названия которых расположены по жанрам в алфавитном порядке.

http://sibirica.su/glava-pervaya/viktor-astafev-dusha-chotela-bit-
zvezdoy/stranitsa-2- здесь вы можете прочитать интервью с В. Астафьевым, услышать его голос.

http://lib.ru/PROZA/ASTAFIEW/- в электронной библиотеке М. Мошкова вы сможете прочитать произведения В. Астафьева.

http://fabramov.ru/- сайт посвящён жизни и творчеству Ф. Абрамова. Здесь вы можете прочитать биографию и произведения писателя.

http://www.cultinfo.ru/belov/- сайт рассказывает о жизни и творчестве В. Белова. Здесь представлены его автобиография, произведения, библиография, статьи о нём и другие материалы.

http://www.booksite.ru/belov/index.htm- сайт посвящён жизни и творчеству В. Белова. Вы сможете познакомиться с биографией, произведениями, фотографиями писателя, со статьями о нём.

http://video.yandex.rU/users/molokols/collection/6/ - видеоролики о В. Белове.

http://www.hrono.ru/biograf/bio_r/rasputin_v.php- сайт содержит биографию Распутина из разных источников, некоторые его произведения, интервью, статьи о нём.

http://www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=10975- на сайте представлена биография В. Распутина.

http://sibirica.su/glava-pervaya/valentin-rasputin-vozvraschenie-
k-rossii- здесь вы можете прочитать интервью с В. Распутиным, услышать его голос.

http://magazines.russ.rU/novyi_mi/2000/5/solgen.html - здесь вы можете прочитать отклик А. Солженицына на творчество В. Распутина.

http://www.host2k.ru/- сайт о жизни и творчестве В.М. Шукшина. Вы сможете прочитать его биографию, произведения, статьи и воспоминания о нём, посмотреть фотографии.

http://www.shukshin.museum.ru/- музей-заповедник В.М. Шукшина. Здесь вы можете получить информацию о писателе, совершить фотоэкскурсию по заповеднику.

I Имеется в виду творчество секретарей Союза писателей СССР.

II Хронотоп - пространство и время в художественном произведении.