О любви и жизни. А ну пошел вон отсюда
Ошибка Lua в Модуль:CategoryForProfession на строке 52: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
| Вера Евсеевна Набокова (Véra Nabokov) |
|
| Ошибка создания миниатюры: Файл не найден В середине 1920-х |
|
|
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
|
| Имя при рождении: |
Вера Слоним |
|---|---|
| Род деятельности: |
переводчик, редактор |
| Дата рождения: | |
| Гражданство: |
США 22x20px США |
| Подданство: |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
| Страна: |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
| Дата смерти: | |
| Отец: |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
| Мать: |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
| Супруг: | |
| Супруга: |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
| Дети: | |
| Награды и премии: |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
| Автограф: |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
| Сайт: |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
| Разное: |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |
| Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). | |
| [[Ошибка Lua в Модуль:Wikidata/Interproject на строке 17: attempt to index field "wikibase" (a nil value). |Произведения]] в Викитеке | |
Ве́ра Евсе́евна Набо́кова (англ. Véra Nabokov , урождённая Сло́ним ; 5 января , Санкт-Петербург - 7 апреля , Веве) - литературный деятель, редактор, жена, муза и хранительница литературного наследия Владимира Набокова .
Биография
Родилась в Санкт-Петербурге, в семье адвоката Евсея Лазаревича Слонима (1865-1928), родом из Шклова , и Славы Борисовны Слоним (урождённой Фейгиной, 1872-1928), родившейся в Могилёве . После окончания Петербургского университета Евсею Слониму была присвоена степень кандидата права; работал лесопромышленником в фирме, занимавшейся экспортом леса из Смоленской губернии в Европу, был управляющим имением М. П. Родзянко (1913-1917). Племянница матери (двоюродная сестра Веры Слоним) - Анна Лазаревна Фейгина (1888-1972) - была близкой подругой Владимира Набокова.
В 1941 году В. Набокова и семья живут в Пало-Альто , где В. Набоков работает в университете, читая лекции и делая переводы русских классиков. Осенью переехали в Уэллсли, где Набоков также читал литературу в Wellesley College . Осенью 1942 года переезжают в Кембридж , где В. Набокова делала переводы и давала частные уроки. Иногда она заменяла мужа, Владимира Набокова, на лекциях, кроме того, выступала в качестве ассистента, литературного агента, секретаря, водителя В. Набокова, в поздние годы отвечала на многие адресованные ему письма.
Двоюродным братом Веры Набоковой был Вениамин Лейзерович Фейгин - отец композитора Леонида Фейгина . Способствовала эмиграции Л. Фейгина с женой, пианисткой Г. Максимовой, в Англию.
После смерти мужа перевела на русский его роман «Pale Fire » (англ.) под названием «Бледный огонь » (Ann Arbor: Ardis, 1983).
Напишите отзыв о статье "Набокова, Вера Евсеевна"
Примечания
Литература
- Фейгин Л. В. Моя жизнь. М., 1993
- Шифф Стейси. Вера (Миссис Владимир Набоков): Биография / Пер. с английского О. Кириченко. М., 2002
Ссылки
- http://gatchina3000.narod.ru/literatura/nabokov_v_v/museum/slonimveraevs.htm
Ошибка Lua в Модуль:External_links на строке 245: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Отрывок, характеризующий Набокова, Вера Евсеевна
Мы двинулись к прозрачному, светящемуся золотом, горизонтальному «тоннелю», которых здесь было великое множество, и по которым постоянно, туда-сюда плавно двигались сущности.– Это что, вроде земного поезда? – засмеявшись забавному сравнению, спросила я.
– Нет, не так это просто... – ответила Стелла. – Я в нём была, это как бы «поезд времени», если хочешь так его называть...
– Но ведь времени здесь нет? – удивилась я.
– Так-то оно так, но это разные места обитания сущностей... Тех, которые умерли тысячи лет назад, и тех, которые пришли только сейчас. Мне это бабушка показала. Это там я нашла Гарольда... Хочешь посмотреть?
Ну, конечно же, я хотела! И, казалось, ничто на свете не могло бы меня остановить! Эти потрясающие «шаги в неизвестное» будоражили моё и так уже слишком живое воображение и не давали спокойно жить, пока я, уже почти падая от усталости, но дико довольная увиденным, не возвращалась в своё «забытое» физическое тело, и не валилась спать, стараясь отдохнуть хотя бы час, чтобы зарядить свои окончательно «севшие» жизненные «батареи»...
Так, не останавливаясь, мы снова преспокойно продолжали своё маленькое путешествие, теперь уже покойно «плывя», повиснув в мягком, проникающем в каждую клеточку, убаюкивающем душу «тоннеле», с наслаждением наблюдая дивное перетекание друг через друга кем-то создаваемых, ослепительно красочных (наподобие Стеллиного) и очень разных «миров», которые то уплотнялись, то исчезали, оставляя за собой развевающиеся хвосты сверкающих дивными цветами радуг...
Неожиданно вся эта нежнейшая красота рассыпалась на сверкающие кусочки, и нам во всем своём великолепии открылся блистающий, умытый звёздной росой, грандиозный по своей красоте, мир...
У нас от неожиданности захватило дух...
– Ой, красоти-и-ще како-о-е!.. Ма-а-амочка моя!.. – выдохнула малышка.
У меня тоже от щемящего восторга перехватило дыхание и, вместо слов, вдруг захотелось плакать...
– А кто же здесь живёт?.. – Стелла дёрнула меня за руку. – Ну, как ты думаешь, кто здесь живёт?..
Я понятия не имела, кем могут быть счастливые обитатели подобного мира, но мне вдруг очень захотелось это узнать.
– Пошли! – решительно сказала я и потянула Стеллу за собой.
Нам открылся дивный пейзаж... Он был очень похож на земной и, в то же время, резко отличался. Вроде бы перед нами было настоящее изумрудно зелёное «земное» поле, поросшее сочной, очень высокой шелковистой травой, но в то же время я понимала, что это не земля, а что-то очень на неё похожее, но чересчур уж идеальное... ненастоящее. И на этом, слишком красивом, человеческими ступнями не тронутом, поле, будто красные капли крови, рассыпавшись по всей долине, насколько охватывал глаз, алели невиданные маки... Их огромные яркие чашечки тяжело колыхались, не выдерживая веса игриво садившихся на цветы, большущих, переливающихся хаосом сумасшедших красок, бриллиантовых бабочек... Странное фиолетовое небо полыхало дымкой золотистых облаков, время от времени освещаясь яркими лучами голубого солнца... Это был удивительно красивый, созданный чьей-то буйной фантазией и слепящий миллионами незнакомых оттенков, фантастический мир... А по этому миру шёл человек... Это была малюсенькая, хрупкая девочка, издали чем-то очень похожая на Стеллу. Мы буквально застыли, боясь нечаянно чем-то её спугнуть, но девочка, не обращая на нас никакого внимания, спокойно шла по зелёному полю, почти полностью скрывшись в сочной траве... а над её пушистой головкой клубился прозрачный, мерцающий звёздами, фиолетовый туман, создавая над ней дивный движущийся ореол. Её длинные, блестящие, фиолетовые волосы «вспыхивали» золотом, ласково перебираемые лёгким ветерком, который, играясь, время от времени шаловливо целовал её нежные, бледные щёчки. Малютка казалась очень необычной, и абсолютно спокойной...
– Заговорим? – тихо спросила Стелла.
В тот момент девочка почти поравнялась с нами и, как будто очнувшись от каких-то своих далёких грёз, удивлённо подняла на нас свои странные, очень большие и раскосые... фиолетовые глаза. Она была необыкновенно красива какой-то чужой, дикой, неземной красотой и выглядела очень одинокой...
– Здравствуй, девочка! Почему ты такая грустная идёшь? Тебе нужна какая-то помощь? – осторожно спросила Стелла.
April 23rd, 2015
Историю любви Владимира Набокова и Веры, в 52 года длиной, резюмировать совсем просто. Набокову досталась гениальная жена, без которой он вряд ли реализовал бы свой дар в такой полноте. Дочь петербургского предпринимателя Вера Евсеевна Слоним (1902-1991) познакомилась с будущим мужем уже в эмиграции, в Берлине, сразу после того, как предыдущая невеста Набокова расстроила помолвку. Но все оказалось к лучшему. Вера мгновенно угадала в молодом человеке великого автора и сейчас же жертвенно и дисциплинированно начала ему служить. Перепечатывала рукописи, возила их по издателям, оплачивала счета, переписывалась с адвокатами - то есть была его секретарем, агентом, имиджмейкером, домоправительницей, ангелом-хранителем, а еще, как выражался сам писатель, его «главной аудиторией», буквально помогавшей ему сочинять. «…Заговорю ли - отвечаешь, как бы заканчивая стих», - писал он о Вере. Но именно это и делало ее безусловно счастливой.
Она никогда ничего не забывала. И уж тем более его день рождения, даже когда произошел переход со старого стиля на новый и праздничная дата переместилась с 10 апреля на 22-е. Она была послана Ему Судьбой... Он отличался невыносимым характером - как и подобает Гению. И в ней он нашел не просто жену, но и соратницу, помощницу, друга, критика и, разумеется, Любовь...Они были неразлучны. Их было буквально невозможно представить врозь. Кто знает, как сложилась бы судьба мировой литературы, если бы эти двое не повстречались однажды на балу...
Она ... Вера Евсеевна Слоним родилась 5 января в самом начале прошлого столетия в Санкт Петербурге Российской империи. Ее отец был адвокатом и дослужился до кандидата права.
Вера окончила шесть классов гимназии княгини Оболенской, а после еще год училась в Одесской гимназии. Первой работой девушки стала контора отца, занимающаяся экспортом леса из Смоленской губернии в Европу.Ее кузина по материнской линии - Анна Фейгина - была близкой подругой молодого писателя, и немудрено, что в один прекрасный день Она встретила в общей компании Его...
Он.. . Владимир Владимирович родился 22 апреля 1899 года в Санкт-Петербурге Российской империи. Его семью по праву можно было считать вполне состоятельной: отец принадлежал к древнему роду Набоковых, а сам являлся юристом, политиком, одним из лидеров Конституционно-демократической партии (партии кадетов); мама происходила из семьи богатейшего золотопромышленника того времени, мелкопоместного дворянского рода Руковишниковых.
В семье говорили на трех языках - русском, английском и французском, а по словм самого писателя, читать он выучился сперва на английском... а уж только потом - на русском.Владимир был одним из пятерых детей супругов Набоковых. И детство свое он провел в достатке и комфорте. Учился сперва в Тенишевском училище, но после переезда семьи в Крым переключил свое внимание на литературную деятельность - в Ялте к нему пришел первый успех (его стихи были напечатаны в местной газете и звучали со сцен ялтинских театров).Кроме того, примерно в то же время Владимир получил огромное наследство от своего дяди... И первым делом издал свой поэтический сборник "Стихи" (который, впрочем, больше никогда не переиздавался). Здесь же - в Ливадии, где проживала семья Набоковых, Владимир знакомился с литераторами, печатается в совместных сборниках, посвящает массу времени своей любимой энтомологии...В 1919 году Набоковы эмигрируют в Берлин и первое время живут на средства от продажи драгоценностей, которые удалось вывезти. Тогда же Владимир вернулся к учебе. И на этот раз в Кембриджском университете. В промежутках между лекциями он продолжает писать стихи... А также переводить "Алису в стране чудес" Льюиса Кэрролла. И там же с его легкой руки в стенах университета было основано Славянское общество.Вернувшись в Берлин, Владимир занимается репетиторством по английскому языку, печатает в местных издательствах свои рассказы, готовится к свадьбе с Светланой Зиверет... Однако торжественному событию не суждено было состояться - помолвка была расторгнута из-за того, что Набоков не смог найти постоянную работу.
Возможно, это, действительно, была Судьба - наличие официальной жены у талантливого писателя всегда вызывало массу вопросов: насколько постоянное присутствие другого человека влияет на работоспособность гения. Возможно, именно во время подобных размышлений на его пути встретилась Она...
Они... Чисто теоретически их пути вполне могли пересечься еще в Санкт-Петербурге. Но продолжительность этого знакомства была бы крайне мала. Другое дело Европа...Точных сведений о том, как познакомились Вера и Владимир, увы, уже не найти - они оба любили дурачить биографов, запутывать журналистов, писать письма от имени друг друга... Но существует две легенды.
Это был благотворительный бал для эмигрантов в Берлине. Гости были в масках, а непосредственно на Вере - "черный волчий профиль". И маску свою девушка не снимала до конца дня, заинтриговав писателя неимоверно.В тот вечер они гуляли, разговаривали, он слушал ее мысли по поводу своих произведений. его настолько впечатлила "девушка в маске", что после их знакомства в "Руле" было напечатано стихотворение "Встреча".
Эта версия принадлежала самому Владимиру Набокову. Но существует и еще одна, согласно которой Вера, являясь поклонницей поэзии Набокова-Сирина (первые произведения Владимир издавал под псевдонимом В.Сирин), досконально знала все, что было издано. Она сама назначила ему встречу, и тогда они говорили только о его творчестве. Это, безусловно, не могло не льстить молодому писателю.
Однако сама Вера Евсеевна категорически не любила, когда Владимир Владимирович начинал говорить на подобную тему с посторонними. Она могла резко прервать беседу на полуслове. Свадьба состоялась 15 апреля 1925 года. Вера стала для писателя не просто спутницей жизни, супругой. Их можно было сравнить с сиамскими близнецами - Вера разделяла непритязательность писателя в быту, боготворила его гений, но при этом могла выступить и с конструктивной критикой, к которой Владимир всегда прислушивался. Они практически везде появлялись вместе.
Вера была его секретарем, вела деловую переписку, договаривалась с издательствами. Зная нетерпение супруга по отношению к людям, Вере на протяжении всей их совместной жизни (а им довелось пережить многое) удавалось создавать некий буфер между ним и окружающим миром, и тем самым обеспечивать условия для работы. Она была женщиной строгой, жесткой, волевой. И у нее был организаторский талант - понимание и умение устраивать жизнь/быт вокруг своего мужа с минимальными "потерями".
В этом браке родилось множество непревзойденных романов и один сын - Дмитрий. Как это обычно бывает, жены великих людей или возносятся поклонниками в разряд ангелов-хранителей, или низвергаются до "звания" злого гения, мешающего писателю полностью раскрыться, реализоваться. Кем именно была для Владимира Набокова Вера?... Наверное, всем. И можно со стопроцентной уверенностью сказать, что без нее не было бы того Набокова, которого почитает весь мир, чьими романами зачитываются, кем восхищаются.
Многие произведения Владимира Набокова были неоднократно экранизированы, а главные роли в картинах исполнили настоящие звезды Голливуда и российского кино: Джина Лоллобриджида, Доминик Суэйн, Мелани Гриффит, Джереми Айронс (чей сын не так давно стал "лицом" марки MANGO), Людмила Гурченко, Сергей Жигунов и многие другие...
P.S.
«Я готов принять любой режим — если разум и тело будут свободны» Неизвестное интервью Владимира Набокова
В 1970 году Владимир Набоков согласился дать интервью израильской журналистке Нурит Берецки, сотруднице крупнейшей ежедневной газеты Израиля «Маарив» («вечерняя молитва» — ивр.), где оно в итоге и было опубликовано. Свои вопросы Берецки направила в письме от 5 января, в котором призналась, что сочинять их было совсем непросто. Ответы она получила тоже в письменном виде; правда, Набоков передал их лично: 19 января они встретились в Монтрё (Швейцария), где провели, беседуя и обсуждая его ответы, около двух часов.
Интервью Владимира Набокова журналистке Нурит Берецки
— Почему вы живете в Швейцарии?
— Мне здесь комфортно. Мне нравятся горы и отели. Я терпеть не могу забастовки и хулиганов.
— Вы все еще чувствуете себя в изгнании?
— Искусство — это изгнание. Ребенком в России я чувствовал себя чужим среди других детей. Я защищал ворота, когда мы играли в футбол, а все вратари — изгнанники.
— Может ли чужая страна стать Родиной?
— Америка, моя приемная страна, ближе всего моим представлениям о доме.
— Беженец — человек, у которого нет корней?
— Отсутствие корней менее важно, чем дозволенная возможность расти и цвести в полной — и очень приятной — пустоте.
— На каком языке вы думаете, считаете и видите сны?
— Ни на одном не думаю. Я мыслю образами, и тут же всплывают сподручные короткие словесные формулы на одном из трех языков, которыми я владею, вроде «damn those trucks» или «espèce de crétin». А вижу сны и веду подсчеты я обычно по-русски.
— В чем разница между тем, как вы пишете на русском и на английском? Вы будете снова писать по-русски?
— В своей прозе и поэзии за более чем полувека я продемонстрировал немало примеров этой разницы — как завуалированных, так и художественно выраженных, вот пусть ученые исследуют. Я по-прежнему делаю русские переводы (например, «Лолита») и иногда пишу стихи.
— Почему вы пишете? Сам процесс для вас — это радость или страдание?
— Когда я пишу, я в высшей степени равнодушен к историческим, гуманистическим, религиозным, социальным и образовательным темам — поэтому не могу сказать, почему я это делаю. Что касается страдания и радости, мне нечего добавить после Флобера, который уже написал об этом в своих письмах.
— Как сильно вас захватывают персонажи, пока вы пишете? Вы продолжаете размышлять о них уже после того, как опубликована книга?
— Я подозреваю, что интерес Бога к Адаму и Еве был не слишком искренним и не слишком продолжительным, несмотря на удачный, в целом, результат от действительно изумительной работы. Я тоже абсолютно отстранен от своих героев и во время работы, и после.
— Как бы вы хотели, чтобы читали ваши книги? Вы думаете о своих читателях?
— Я не жду, что кто-то из моих читателей будет столь же хорошо знать мои произведения, как и я. Но если голова не может уловить определенный процент конкретных деталей, то это плохой читатель, вот и все.
— Вы перечитываете свои старые книги?
— Я должен перечитывать их очень внимательно по крайней мере дюжину раз: для корректуры, для правки верстки, для вычитки издания в мягкой обложке, когда вычитываю и правлю переводы.
— Что вы думаете о фильмах, поставленных по вашим книгам?
— Две картины, которые я видел — «Лолита» и «Смех в темноте», делались без моего контроля. В результате получилось хорошее кино с прекрасными актерами, но они лишь отдаленно напоминают мои книги.
— Что вы считаете скучным, а что вас забавляет?
— Давайте я вам вместо этого расскажу, что я ненавижу. Музыкальный фон, музыку в записи, музыку по радио, музыку из магнитофона, музыку, доносящуюся из соседней комнаты, — любую навязываемую мне музыку.
Примитивизм в искусстве: «абстрактную» мазню, унылые символические пьески, абстрактные скульптуры из хлама, «авангардные» стихи и другие явные банальности. Клубы, союзы, братства и т. д. (За последние 25 лет я отверг, наверное, пару десятков почетных предложений о различном членстве).
Тиранию. Я готов принять любой режим — социалистический, монархический, дворницкий — при условии, что разум и тело будут свободны.
Атласную ткань на ощупь.
Цирки — особенно номера с животными и крепкими женщинами, висящими в воздухе на зубах. Четырех докторов — доктора Фрейда, доктора Швейцера, доктора Живаго и доктора Кастро.
Общественные интересы, демонстрации, шествия. Краткие словари и сокращенные справочники. Журналистские клише: «момент истины», например, или это отвратительное — «диалог».
Глупые, неприятные вещи: футляр для очков, который теряется; вешалка, падающая в шкафу; когда рука попадает не в тот карман. Складные зонтики, у которых невозможно найти кнопку. Неразрезанные страницы, узелки на шнурках. Колючая поросль на лице того, кто пропустил утреннее бритье. Дети в поездах. Процесс засыпания.
— Что вы думаете о ситуации на Ближнем Востоке?
— Существует несколько областей, где мои познания позволяют мне быть экспертом: некоторые виды бабочек, Пушкин, искусство игры в шахматы, перевод с английского, русского, французского и обратно, игра слов, романы, бессонница и бессмертие. Но политика к ним не относится. Я могу ответить на ваш вопрос о Ближнем Востоке лишь как сторонний наблюдатель: я горячо выступаю за большую дружбу Америки с Израилем и душой целиком на стороне
Израиля
во всех политических
вопросах.
Жена писателя, человека творческого, и потому не всегда предсказуемого, - это миссия. Женщина уже не просто друг, любовница и хозяйка, она критик и редактор, вдохновительница на новые произведения и первый их читатель. И только время сможет рассудить, стала ли жена писателя не просто супругой, а истинной поддержкой для своего наделенного талантами мужа. Одна из женщин, которых можно назвать настоящей «женой писателя», - Вера Слоним, верная супруга Владимира Набокова.
Поэзия как повод для знакомства
Знакомство Владимира и Веры произошло благодаря стихам, которые писал Набоков. Но это единственное, что объединяет две версии их первой встречи. Доподлинно неизвестно, как родилась каждая из историй, и насколько они правдоподобны. Но и в том, и другом случае есть оригинальность и интрига - именно то, что могло увлечь неординарного писателя.
История первая рассказывает о том, как на одном из балов-маскарадов для русских эмигрантов в Берлине к Владимиру с предложением прогуляться по ночному городу обратилась девушка в маске волка. Заинтригованный, он, конечно же, согласился и не пожалел, потому что время прогулки было посвящено обсуждению его творчества, которое девушка знала в совершенстве. А наличие маски добавило таинственности.
По второй версии, Вера письмом назначила встречу Набокову на мосту, где так читала его стихи, что покорила творца произведений своими знаниями его творчества.
Вера
Вера Слоним - дочь предприимчивого еврея Евсея Слонима. Если бы её знакомство с Набоковым произошло в России, то продолжение случилось бы вряд ли - еврейская жена не способствовала популярности поэта. Но так как события развивались в Берлине, да к тому же отец Веры был владельцем издательства, ничто не препятствовало отношениям. В дополнение, Вера была хорошей партией еще и благодаря прекрасному образованию, интеллекту и великолепной памяти. Все эти таланты позже стали для её супруга просто ценным даром.
После знакомства было два года переписки. В одном из своих писем Набоков пишет Вере «Без тебя я не могу представить свою жизнь…». Но если Вера и была полностью поглощена отношениями с писателем, ее состоятельный отец совершенно не испытывал восторга по этому поводу. Будучи человеком практичным, он не видел материальной перспективы для писателя в Германии и желал для дочери более благополучного брака.
Жизнь семейная
Видимо, предполагая, что разрешения на свадьбу Вера не получит, они с Владимиром в 1925 году тайно поженились и поставили семью перед этим фактом. Небогатый семейный быт не смутил Веру, и Набоков нашел в ней не только надежного союзника, но и добытчика - Вера работала стенографисткой в адвокатской конторе. Набоков же получил возможность полностью отдаться творчеству. Ведь всё, что он не умел делать - водить автомобиль, говорить на немецком языке и даже печатать на машинке - взяла на себя молодая жена. Уже в первые годы брака, Набоков пишет «Дар», «Защита Лужина», «Камера обскура». Жена видит в нем большой писательский талант.
В 1934 году у них родился сын, которого назвали Дмитрий. А в 1937 году Набоковы едут в Париж.
Тайная любовь, которая вдруг стала явной
Прекрасная Франция, куда они с таким облегчением уехали из гитлеровской Германии, преподнесла их семье серьезное испытание. Набоков не смог сдержать своей страсти и изменил жене, о чем Вера узнала от общих знакомы. Возлюбленной писателя стала Ирина Гуаданини, возможно не такая интеллектуалка, как Вера Слоним, но так же покоренная его стихами Набокова. Ирина занималась стрижкой собак и была невероятно привлекательна.
Когда Вера узнала о связи мужа на стороне, она поставила его перед выбором, и он, конечно, остался с семьей. Правда, ещё какое-то время продолжал тайно встречаться с Ириной и писать ей письма. Узнав и об этом, Вера объявила мужу настоящий бойкот, и выбор в пользу проверенной и надежной соратницы Веры был сделан окончательно.
«Дорогие ВВ»
В 1940 году семья Набоковых уезжает в Нью-Йорк. На последние деньги были куплены билеты на пароход и открыты визы. Прибыв в Америку, Набоков с подачи жены пишет свои романы уже на английском. В 1939 году в Штатах выходит первый англоязычный роман «Подлинная жизнь Себастьяна Найта». Здесь роль добытчика перешла к Набокову. Английский язык не был сильной стороной Веры, и мужу пришлось подрабатывать, пока не удалось устроиться в Уэльский колледж преподавателем по литературе и русскому языку. В последствии, Набоков читал лекции в Корнельском университете. Вера, как надежный друг и помощник, даже во время его уроков была рядом - от проверок домашних заданий студентов и подсказок забытых цитат до экзаменов - на все была способна верная спутница писателя. Они были настолько дружны и неразлучны, что друзья, если направляли их семье письма, в адресате указывали «Дорогие ВВ» - «Дорогие Владимир и Вера».
Вера прекрасно разбиралась в издательском деле и с успехом стала агентом своего знаменитого мужа - отвечала на корреспонденцию, договаривалась с издательствами, контролировала оплату за произведения и переводила его тексты.
Взяв на себя практические и материальные заботы, Вера помогала мужу не только с практической точки зрения. Зная характер Набокова - а он мог шутки ради сочинить журналистам что-то несуществующее из своей биографии, или же вообще враз испортить с пишущей братией отношения, раскритиковать произведение своего товарища, а бывало, что делал вид, будто не видит кого-то из знакомых, если не хотел их приветствовать - Вера своим дипломатическим вмешательством как могла отгораживала Владимира от внешнего мира, давая ему возможность полностью посвятить время творчеству.
По свидетельству некоторых биографов, у тех, кто знал чету Набоковых, однако, складывалось впечатление, что жена уж больно строга с писателем, и ее контроль зачастую излишний. Например, по телефону в их доме со звонившими всегда разговаривала Вера. Но мало кто знал, что всё было было в том, что Набоков так и не научился пользоваться телефоном. Так или иначе, но Вера настолько прочно и по настоящему существовала в жизни Набокова, что практические каждая героиня его романа может предстать читателю той или иной чертой его спутницы.
Спасение «Лолиты»
«Она - мой двойник, которой создан по одной со мной мерке!»
Спасение романа «Лолита» тоже заслуга верного читателя рукописей Набокова - Веры. Писатель не раз переписывал главы, вырывал страницы и порывался сжечь свое знаменитое творение. И это бы непременно случилось, если бы Вера и ее уверенность, что роман станет знаменит. И отчасти благодаря такому заступничеству роман был благополучно закончен в 1953 году, а в 1955 - увидел свет во Франции, а чуть позже и в Америке. Популярность книги была необыкновенная! Доходы семьи пошли вверх, дали возможность чете зажить респектабельно и спокойно, переехав швейцарский Монтрё.
Отношение биографов к Вере Слоним неоднозначно: одни называли её верным помощником писателя, его агентом и правой рукой, тогда как другие - домашним диктатором и настоящим тираном. Но кому судить о своей второй половинке, как не мужу. «Она - мой двойник, которой создан по одной со мной мерке!», - говорил о своей верной Вере сам Владимир Набоков.
Про Веру Слоним всему эмигрантскому Берлину было известно: эта девушка может все. Лихо водить автомобиль, печатать на машинке со скоростью пули, метко стрелять, решать интегралы, разбираться в боксе, вести сложное делопроизводство. Она могла выбирать себе любую судьбу, и выбрала; стала лучшей писательской женой XX века, музой, вдохновительницей лучших книг Владимира Набокова. Это Вера сделала избалованного Сирина великим писателем Набоковым, и это она вписала его имя во всем мировые литературные энциклопедии.
Эмиграция
В России Вера Слоним, дочка богатого лесопромышленника Евсея Слонима ходила в гимназию княгини Оболенской. Она отлично знала английский, французский и немецкий, мечтала изучать математику и физику. Писала стихи, много-много читала. После революции ее семья эмигрировала в Берлин. Уезжали в суматохе, через Ялту: лишь бы «успеть на белый пароход». До Одессы ехали поездом; в вагон вломились петлюровцы, прицепились к невысокому еврейскому пареньку, начали угрожать ему расстрелом. Пассажиры прятали глаза, только восемнадцатилетняя Вера сказала спокойно, но громко: «Не смейте ему угрожать! Он имеет право ехать в этом поезде, оставьте его в покое!». Самый наглый и здоровенный петлюровец мгновенно проникся уважением к смелой девушке, и дальше ехали под его защитой…
Не смейте ему угрожать! Он имеет право ехать в этом поезде, оставьте его в покое!
В Берлине Евсей Слоним начал издательский бизнес, Вера ему помогала, и сама понемногу занималась переводами и литературой.
Ловушка на нарцисса
Есть две версии знакомства Веры Слоним и Владимира Набокова, но по обеим выходит, что это она выбрала его. Сам Набоков рассказывал: на эмигрантском балу с пуншем, игрушками и цветами к нему подошла девушка в волчьей маске. Она увела его на прогулку и удивительно тонко, точно и умно говорила о его творчестве. Вторая версия — тоже про хитрую ловушку на нарцисса: Вера написала Набокову письмо, назначила свидание на мосту и весь вечер читала его стихи.
Набоков опешил от этого знакомства. Никто и никогда так его не понимал. Вера приняла его целиком, со всеми его чудачествами и капризами. Безумно влюбленный, он писал ей по два письма в день: «Да, ты мне нужна, моя сказка. Ведь ты единственный человек, с которым я могу говорить — об оттенке облака, о пении мысли и о том, что, когда я сегодня вышел на работу и посмотрел в лицо высокому подсолнуху, он улыбнулся мне всеми своими семечками»…
Да, ты мне нужна, моя сказка. Ведь ты единственный человек, с которым я могу говорить — об оттенке облака, о пении мысли и о том, что, когда я сегодня вышел на работу и посмотрел в лицо высокому подсолнуху, он улыбнулся мне всеми своими семечками…
Вера отвечала примерно на одно письмо из пяти. Эти письма не сохранились — она оберегала свой внутренний мир от посторонних глаз и всегда уничтожала улики.
Убери свою лиру!
Владимир Набоков вырос в доме с 50 слугами. Сын известного политика и выдающегося человека, он рос убежденным в своей исключительности. Глупым играм со сверстниками предпочитал чтение, шахматы и ловлю бабочек. К 17 годам он получил в наследство от дяди миллионное состояние и огромное имение. В революции семья потеряла все. «Набоковский мальчик» стал нищим, но из последних сил надменным литератором, писавшим под псевдонимом Сирин. И эту свою нищую творческую свободу он ценил превыше всего. «Лучшей жены я не найду. Но нужна ли мне жена вообще? «Убери лиру, мне негде повернуться…» Нет, она этого никогда не скажет, — в том-то и штука», — описывал он свои тогдашние метания в романе «Дар».
Лучшей жены я не найду. Но нужна ли мне жена вообще? «Убери лиру, мне негде повернуться…»
Вера была для него Набокова волшебным подарком судьбы, и он всегда хорошо это понимал. И сам говорил, что без жены не написал бы ни одного романа.
Набоковский список
Все набоковеды отмечают, что после женитьбы писатель внезапно сильно прибавил в мастерстве. Есть даже версии, что «все романы за Сирина писала Вера Евсеевна». Это было не так, но, как говорил племянник Набокова, именно Вера приучила писателя к регулярному труду. Она свято верила в гениальность мужа и создавала условия, в которых просто невозможно было не писать.
Каждое утро она подавала ему завтрак: сок, яйцо, какао, красное вино — и уходила на работу. Набоков писал, иногда по 20 страниц в день, иногда по 7 строчек. В первые же годы их совместной жизни Набоков написал «Машеньку», потом «Дар», «Защиту Лужина», «Камеру обскура»…
Вера была его первым читателем, критиком и советчиком. Секретарем, литературным агентом, музой, переводчиком. Ловила с ним бабочек. Была ходячей энциклопедией — ее феноменальная память хранила кучу цитат, дат и подробностей. Набоков ненавидел и не умел разговаривать по телефону, поэтому все телефонные переговоры вела Вера, а писатель стоял рядом. Когда 1934 году у Набоковых родился сын, все удивились: казалось, этим двоим больше никто не нужен.
Набоков ненавидел и не умел разговаривать по телефону, поэтому все телефонные переговоры вела Вера, а писатель стоял рядом.
Рассказывают такую историю: перед женитьбой Набоков вручил Вере список дел, которыми он не умеет и никогда не будет заниматься:
- водить машину,
- говорить по‑немецки,
- печатать,
- разговаривать с обывателями,
- складывать зонт.
Все это тоже для него делала Вера. А много позже, когда они переедут в Америку, она будет единственной домохозяйкой в Итаке, получившей в 1953 году разрешение на оружие. Браунинг Вера будет носить в дамской сумочке — так она станет еще и телохранителем своего мужа.
Браунинг Вера будет носить в дамской сумочке — так она станет еще и телохранителем своего мужа.
В 30 годы в мире свирепствовал экономический кризис, жить было трудно, а когда в Германии к власти пришли нацисты, стало еще и опасно. Владимир Владимирович был принципиальным и последовательным антисемитом, а белокурая и голубоглазая Вера любила огорошить собеседника неожиданным признанием: «Вы знаете, что я еврейка?».
Она не скрывала своей ненависти к фашистам.
Она не скрывала своей ненависти к фашистам. А на дверях берлинских офисов появились таблички «евреям вход запрещен». Вера уже не могла работать, чтобы прокормить мужа и сына. Нужно было уезжать.
Неизбежная пошлость обмана
У писателя в гардеробе остались последние незаношенные брюки, когда друзья организовали ему литературное турне по европейским столицей. Вся русская эмиграция сосредоточилась в Париже. Все читатели Набокова были там, и писатель отправился в Париж.
Как и прежде, Набоков присылал жене по два любовных письма в день, но через месяц она получила вместе с ними пухлый конверт, четыре листа с описанием романа Набокова с русской эмигранткой Ириной Гуаданини. Поэтессой, которая зарабатывала стрижкой пуделей.
Писатель все отрицал. «Я и не сомневался, что «слухи» доползут до Берлина. Морды скользкие набить их распространителям! Мне, в конце концов, наплевать на гадости, которые с удовольствием говорятся обо мне, и, думаю, тебе тоже следует наплевать. Жизнь моя, любовь моя. Целую твои руки, твои милые губы, твой голубой височек», — писал он жене.
Я и не сомневался, что «слухи» доползут до Берлина. Морды скользкие набить их распространителям!
Но голубой височек — голубым височком, а роман был. Набоков и правда не мог без Веры ни писать, ни думать, но он сходил с ума по Ирине, ее «усмешке на маленьком скуластом лице с темно-малиновыми губами». Он как будто убегал от безупречной Веры в одну из своих книг, где герои встречались в каких-то бутафорских переулках под кривой низкой луной, целовались на каких-то невнятных лестницах… и даже то, что Ирина стригла пуделей, было как будто цитатой из набоковского романа.
Ирина была абсолютной противоположностью Вере: беспомощной, нервной, неуверенной, взбалмошной. «Я люблю тебя больше всего на свете», — записывает писатель после их свидания. Он напропалую врет жене, все время ищет причины, чтобы уехать в Париж, и чувствует себя там совершенно счастливым. А потом мучается: все это так гнусно. «Неизбежная пошлость обмана. И вдруг совесть ставит подножку и видишь себя подлецом», — пишет они Ирине.
Неизбежная пошлость обмана. И вдруг совесть ставит подножку и видишь себя подлецом.
Вера с сыном наконец-то смогла уехать из Берлина, и через какое-то время скитаний и неустроенности семья встретилась в Каннах. Набоков признался жене: да, влюблен.
— Если твои чувства так сильны — нужно ехать в Париж, — спокойно ответила эта великая женщина.
— Сейчас не поеду, — после паузы ответил писатель. Ирине он написал: «Канн полон тобой», но уйти к тебе не могу: жена отберет сына и не даст развода.
— Если твои чувства так сильны — нужно ехать в Париж.
— Сейчас не поеду.
Несколько месяцев писатель набирался решимости: уйти от Веры было нелегко. Ирина писала ему, что готова приехать: вместе им будет легче убежать! И однажды действительно приехала. На рассвете разыскала дом писателя, стояла, смотрела на его окна. Радовалась — сегодня она его увидит. Набоков вышел из дома с маленьким сыном, Ирина бросилась к нему… а дальше все пошло совсем не так, как было в ее мечтах. Набоков отстранился: ну да, люблю, но с женой нас связывает целая жизнь, тебе лучше уехать.
Ну да, люблю, но с женой нас связывает целая жизнь, тебе лучше уехать.
Взял сына за руку и пошел на пляж. Ирина брела за ними, села в стороне на песок, смотрела… Вскоре к мужу и сыну присоединилась Вера. Ирина вдруг почувствовала странную дурноту: ее тошнило от писателя, от его мудрой и сильной жены, от этого моря, это солнца. Она встала и пошла подальше от всего этого, и уехала в этот же день. От это травмы Ириной Гуаданини никогда не оправится.
Писатель написал ей еще одно письмо: по требованию Веры попросил вернуть все его письма, «в них столько надуманного, не стоит их хранить».
Но даже Вера не сможет окончательно прогнать эту странную женщину из набоковской головы. Ирина будет появляться в набоковских книгах, мелькать маленьким кошачьим лицом из-за плеча главного героя… «И все это мы когда-нибудь вспомним, — и липы, тень на стене, и чьего-то пуделя, стучащего неподстриженными когтями по плитам ночи. И звезду, звезду».
И все это мы когда-нибудь вспомним, — и липы, тень на стене, и чьего-то пуделя, стучащего неподстриженными когтями по плитам ночи. И звезду, звезду.
Так или иначе, любовь лучшего писателя и лучшей писательской жены смогла это выдержать. Через три года Набоковы эмигрировали в Америку.
Лолита. Конец истории.
В Америке их ждала привычная нищета. Было несколько знакомых, которые пускали к себе пожить и делились ношеной одеждой, была девушка-литературный агент, подарившая пишущую машинку. Но здесь Набоков стал профессором — сначала преподает в колледжах, потом в Стэндфордском университете, затем в Гарварде. Правда, лекции за него писала Вера, а иногда и читала, если писатель капризничал или болел. Студенты ее почитали и боялись. Называли «злющая ведьма Запада».
Студенты ее почитали и боялись. Называли «злющая ведьма Запада».
В Америке Набоков написал свою «Лолиту». Он три раза пытался сжечь рукопись, и каждый раз Вера успевала ему помешать. Однажды соседи расслышали, как миссис Набоков отгоняла мужа от бочки для сжигания мусора: «А ну пошел вон отсюда!». Ни одно американское издательство не приняло «эту мерзость».
А ну пошел вон отсюда!
Англичане посвятили этому вопросу заседание парламента. Роман решились выпустить только во Франции, а через год он занял первую строчку в списке мировых бестселлеров. Набоков наконец-то получил ту славу, которую, по мнению Веры, всегда заслуживал.
Писатель умирал очень тяжело. В последние годы они вообще не расставались, и его душа не хотела уходить туда, где не будет Веры. Он говорил: «Я бы не возражал полежать в больнице, если бы ты была рядом, положил бы тебя в нагрудный карман и держал при себе».
Я бы не возражал полежать в больнице, если бы ты была рядом, положил бы тебя в нагрудный карман и держал при себе.
Вера пережила мужа на 13 лет. Пока могла держать в руках книгу, переводила его романы. Как всегда, держала спину прямой, не позволяла себе раскисать. Но однажды вдруг сказала сыну: «вот бы нанять самолет и разбиться».
Вот бы нанять самолет и разбиться
Вера умерла в 89 лет. Ее прах смешали с прахом мужа. Невозможно было представить, чтобы они были отдельно. «Я клянусь, что это любовь была, посмотрите, это ее дела»…
Его Вера
Отрывок из книги, посвященный дням, которые стали решающими в жизни двух молодых людей - Веры и Владимира. К русскому переводу книги в "Издательстве Независимая Газета"
В марте в "Издательстве Независимая Газета" выходит книга Стейси Шифф "Вера (Госпожа Набокова)". Как понятно из названия, она посвящена жене великого русского писателя Вере, в девичестве - Вере Слоним . "Без моей жены, - заметил Набоков как-то, - я бы не написал ни одного романа". Начавшаяся в предвоенной Европе и продолжавшаяся в послевоенной Америке, эта полувековая история любви и семейной жизни читается легко, как роман. По свидетельству переводчика книги Оксаны Кириченко, Стейси Шифф собирала свою книгу "буквально по крохам - из многочисленных рассеянных по свету архивов, по воспоминаниям оставшихся друзей и знакомых - и даже подробно исследуя тексты произведений Владимира Набокова". "Захватывающая история; у Шифф потрясающее чувство детали", - отозвалась об этой книге ведущая американская книжная газета The New York Times Book Review. Большую помощь в переводе этой уникальной книги на русский язык оказали сама автор, а также сын Набоковых - Дмитрий. Предлагаем вашему вниманию отрывок из книги, посвященный дням, которые стали решающими в жизни двух молодых людей - Веры и Владимира. Те, кто помнит лучший, наверное, набоковский роман "Дар", возможно, вспомнят некоторые характерные приметы этой истории.
Вера Евсеевна Слоним - жена Набокова
Ей надо было отдавать себе отчет, когда выходила за него замуж, что Набоков - одареннейший русский писатель своего поколения. Что этот человек неимоверно эгоцентричен. Что ему явно свойственно постоянно влюбляться. Что ему столь же явно не дано освоить практическую сторону жизни. [Существует версия (Антон Носик), что они познакомились раньше в Париже]
Многое ли из этого понимала Вера, когда влюбилась в Набокова, сказать трудно.
Из его привлекательных для себя черт она упоминала чаще всего лишь об одной. "Разве не ясно, что для меня гораздо больше значили его стихи, чем его внешность?" - риторически восклицала она.
То, что для нее стихи способны заслонить все прочие достоинства, красноречиво говорит о литературной склонности Веры Слоним; двадцатичетырехлетний Набоков, юноша стройный и еще сохранивший щегольство и аристократизм, умел произвести впечатление.
Женщины увивались за ним. В тот краткий период между исчезновением со сцены Светланы [Зиверт] и последующим появлением Веры по крайней мере три дамы покушались на его внимание, если не на сердце.
Их имена не фигурировали в списке побед Набокова, предъявленном им Вере в первые дни их знакомства, в том списке до Светланы значилось еще двадцать восемь претенденток.
Послужной этот список был запечатлен на печатном бланке Евсея Слонима.
Набоков считал, что может делиться с Верой всем, и, вероятно, так и поступал, причем теперь это выходило у него гораздо успешнее, чем со Светланой Зиверт. Набоков никогда не стеснялся своих наслаивавшихся одна на другую любовных побед, поясняя в 1970 г., почему ему бы не хотелось слишком вдаваться в подробности: "У меня было гораздо больше любовных связей (до брака), чем подозревают мои биографы".
Однако он сожалел о том, что его любовные увлечения часто мешали творчеству, поглощая много душевных сил. О романтических похождениях Веры Слоним до брака мы не знаем ничего, кроме того самого свидания - если учесть, что она исключительно из любви к литературе решилась встретиться на темной улице с мужчиной наедине.
В 1923 г. у Веры не все складывалось гладко, и даже, может быть, вообще не складывалось.
Ее смятенное состояние мы угадываем из писем Набокова. В том же послании, где он уверяет ее, что не способен написать ни слова, пока не услышит, как она произнесет его, Набоков внушает Вере, что больше всего ему бы хотелось внушить ей чувство душевного равновесия, а также счастье "не совсем обыкновенное".
У Веры было основание не испытывать большой радости от жизни дома, хотя впоследствии она признавала, что ей вообще свойственно сосредотачиваться на негативной стороне действительности. Эта привычка наглядно проявилась в первые месяцы их знакомства, когда Владимир просил Веру не лишать его надежды на совместное будущее, постоянно уверяя, что он тяжело переживает каждую разлуку, умолял не корить его за то, что он не рядом с ней, или превратно истолковывать его чувства.
Случалось, его восторги по поводу ее колючести - Набоков писал Вере, что она вся создана из "маленьких, стрельчатых движений" и что он любит каждую из них, - иссякали. Может, она хочет оттолкнуть его от себя? Если перестала любить, пусть прямо об этом скажет. "Искренность превыше всего!" - умолял он.
"Сперва я решил тебе послать просто чистый лист бумаги с вопросительным маленьким знаком посредине, но потом пожалел марку", - писал он из Праги, обескураженный и даже уязвленный ее молчанием. Вера мучает себя и этим мучает его. Разве она не понимает, что жизнь без нее для него невыносима? Владимир кожей чувствовал ее "острые углы", которые с трудом обходил:
…Мне больно от углов твоих.
Люби меня без выжиданий,
без этих вычисленных мук,
не укорачивай свиданий
и не придумывай разлук,
Возможно, Вера заимствовала кое-что из характерных для интеллектуалов норм кокетства.
Владимир Набоков и его жена Вера, в Wellesley, 1944
Если она отчасти предвидела, какая судьба ждет женщину, собирающуюся замуж за В. Сирина, тогда ее нерешительность можно оправдать. Одно очевидно: Вера не обладала, как ее будущий муж, талантом радоваться жизни.
На ее уклончивость он заявлял высокопарно: "Видишь, я говорю с тобой, как царь Соломон". О нерешительности Веры нам говорит только вот эта демонстрация преданности: в какой-то момент после 1925 года она уничтожила все свои письма Набокову.
Такую осмотрительность в данном случае, пожалуй, никак нельзя приветствовать. Слова Набокова, пусть самые интимные, имеют ценность для потомков. В отношении собственных слов Вера таких иллюзий не питала. Она забросила собственные литературные занятия, считая все, что печаталось в "Руле", незрелыми опусами.
Женщина, сохранившая все до последней заметки из опубликованного мужем, не оставила себе на память ни одного экземпляра собственных переводов. Она была убеждена, что придет в ужас, если впоследствии возьмется их перечитывать, и никогда этого не делала. (Переводы ее были точны, но лишены блеска.)
Набоков не делал тайны из своего отношения к женщинам-писательницам - считал их литературу жалкой провинциальщиной, - и, возможно, Вера болезненно воспринимала этот его предрассудок. Она была не первой и не последней из тех женщин, которые, влюбившись в писателя, начинали испытывать отвращение к собственным литературным опытам.
Бойд считает, что Вера при желании могла бы стать талантливой писательницей, но она так страстно верила в талант Набокова, что решила: будет больше толку, если она станет помогать ему, а не писать сама.
Одно письмо Набокова 1924 года, как раз когда он настолько переполнен счастьем, что не только не выговаривает Вере за ее молчание, но, более того, внезапно признает некую "астральную" связь между ними, выявляет таким образом, какого рода письма писала ему Вера в 1920-е годы: "Знаешь, мы ужасно с тобой похожи.
Например, в письмах: мы оба любим (1 ) ненавязчиво вставлять иностранные слова, (2 ) приводить цитаты из любимых книг, (3 ) переводить свои ощущения из одного органа чувств (например, зрения) в ощущения другого (например, вкус), (4 ) просить прощения в конце за какую-то надуманную чепуху, и еще во многом другом".
Способность Веры Слоним переводить наблюдения из одного чувства на язык другого - то, что обычно именуется синестезией и нередко провозглашается "цветным слухом", - наверняка восхищало ее будущего мужа. Синестетик невольно видит мир иначе, чем другие; для обоих Набоковых печатные буквы, слова, повисшие в воздухе, представали именно в цвете, а не в черно-белом изображении.
Подобное свойство может стать не только подарком судьбы, но и большим неудобством.
Синестетически одаренные могут идеально подойти друг другу, как и двое людей с фотографической памятью, или двое юных наследников баснословного состояния, или - в берлинской действительности 1920-х годов - как двое людей, готовых объяснить недавнее землетрясение в Японии жидомасонским заговором.
Пара синестетиков способна язвительно препираться за завтраком насчет того, какого цвета понедельник, каково на вкус "Е" такого-то шрифта. Они могут в цвете запечатлеть в памяти стихотворение; способны определить облик числа. Это свойство было наследственным - к Набокову оно перешло от матери, которой, по мнению Веры, он был обязан своими творческими наклонностями, - супруги передали эту черту и сыну, хотя обычно она преобладает именно у женщин.
Набоков с восхищением открыл для себя: несмотря на то что палитры у них с Верой были разные, природа время от времени смешивала цвета. Например, "м" у него было розовое (точнее, "розовое фланелевое"), у Веры - голубое, а у их сына - розовато-голубое.
По крайней мере, Набокову нравилось так думать.
Владимир и Вера Набоковы
Спустя много лет, когда он рассказывал кому-то из гостей об этом свойстве, Вера его перебила, мягко попытавшись расставить все по своим местам. "М" у нее было клубничного цвета. "Ну вот, все испортила этим своим клубничным цветом!" - проворчал муж и переключился на еще одно свойство синестезии: воспоминания у обоих настолько точны, что погрешности проявляются скорее в восприятии, чем в самих фактах.
Ничто не проходит даром для синестетика, для которого действительность - а в случае с Верой Набоковой печатный текст - обнаруживает дополнительные грани. Для Набоковых это становилось их собственным тайным son et lumiиre.
Пожалуй, только ноты не обладали для Веры тем оптическим эффектом, какой они производят на многих людей, обладающих цветовым слуховосприятием, и какой в дальнейшем окажут на ее сына, для которого даже сам музыкальный ключ придавал мелодии дополнительный оттенок. (Вера была почитательницей музыки, чего нельзя сказать о ее супруге, не воспринимавшем музыку ни на цветовом, ни на каком ином уровне.)
Но Вера была достаточно одарена, чтобы улавливать все оттенки перенасыщенной прозы своего мужа. Кому, как не ей, было понять упорство Клэр Бишоп из "Истинной жизни Себастьяна Найта" в отношении заглавия, которое "должно задавать тон книге - а не рассказывать сюжет".
В свою очередь Набоков восхищался выразительностью Вериного почерка, ее голосом, ее походкой, окрашенной, как рассветное небо. Трактуя сияние вокруг букв, которое им с женой виделось на странице, Набоков отмечал, что они с Верой представляли это по-разному.
"У нее цвета были иные. И, по-моему, не такие яркие, как мои. Или такие?" - спохватывался он. "Просто так тебе приятней думать!" - подкалывала жена.
Как бы поспешно ни стирала она свое присутствие со всех фасадов, единственное, чего ей не удавалось скрыть, было ярко выраженное чувство собственного достоинства. Частенько именно этот след она и оставляла по себе - на манер улыбки Чеширского Кота.
С первых же дней их знакомства Набокова восхитила Верина проницательность, Верина интуиция
Ни одна мелочь не ускользала от ее внимания. Подобно Клэр, с которой у нее много общего, и у Веры "было... и несомненное чувство красоты, которое обнаруживается не столько в связи с искусством, сколько в готовности, например, увидеть над сковородкой нимб или разглядеть сходство плакучей ивы со скайтерьером".
В более поздние годы Набоков восхищался Вериным описанием пейзажа, окружавшего их дом в Америке: "Вера уверяет, что верх западного фасада дома Гопкинсов, что на углу нашей улицы и Куорри-стрит, напоминает череп (легко заметить, мансардное окно - впалый нос, окошки по обеим сторонам - впалые щеки, ведь старому Гопкинсу уже восемьдесят) и что дом Миллеров своим фасадом поразительно напоминает Джеймса Джойса.... это трудно объяснить, но что-то в самом деле в этом есть".
Вера имела особое пристрастие к детали; ни один из читателей ее мужа не может недооценивать этого дара.
Владимир Набоков и его муза - супруга Вера Слоним
Эта "способность восторгаться мелочами", как и способность выявлять связи между предметами, являлась для Набокова признаком истинного таланта. В Верином духе было, вернувшись из парикмахерской, утверждать, будто сидеть под сушилкой - почти то же, что смотреть немое кино
Читательница она была в высшей степени требовательная. Если уж историки веймарского периода в желании передать ощущение хаоса, сопутствовавшее яркой, артистической жизни Берлина тех лет, упомянули на стр. 20 о всеобщей забастовке, то на стр. 22 не следовало бы появляться бегущему по рельсам трамваю.
"Казалось, все тогда находилось на грани краха", - утверждал один ученый, вспоминая те годы в Берлине, когда страна уже оправилась от инфляции, но общество все еще никак не могло прийти в себя. Вере его слова не понравились.