Критический этюд краткое содержание. «Мильон терзаний» (конспект). Печатная критика всегда относилась с большею или меньшею строгостью только к сценическому исполнению пьесы, мало касаясь самой комедии, или высказываясь в отрывочных, неполных и разноречив

Комедия «Горе от ума» держится особняком в литературе, отличаю-щейся актуальностью во все времена. Отчего же это, и что такое вообще это «Горе от ума»?

Пушкин и Грибоедов — два величайших деятеля искусства, которых нельзя близко и ставить одного с другим. Герои Пушкина и Лермонтова — исторические памятники, однако ушедшие в прошлое.

«Горе от ума» — произведение, появившееся раньше Онегина и Пе-чорина, прошло через гоголевский период, и все живет и по сей день своей нетленной жизнью, переживет еще много эпох и все не утратит своей жиз-ненности.

Пьеса Грибоедова оказала фурор своей красотой и отсутствием недо-статков, колкой, жгучей сатирой еще до того, как вышла в печать. Разговор насытили грибоедовскими поговорками до пресыщения комедией.

Это произведение стало дорого сердцу читателя, перешло из книги в живую речь...

Каждый ценит комедию по-своему: одни находят в ней таинственность персонажа Чацкого, разноречия о котором не кончились до сих пор, другие восхищаются живой моралью, сатирой.

«Горе от ума» — картина нравов, острая, жгучая сатира, но прежде все-го — комедия.

Однако для нас она еще не вполне законченная картина истории: мы кое-что оттуда унаследовали, правда, Фамусовы, Молчалины, Загорецкие и прочие видоизменились.

Теперь остается только немного от местного колорита: страсть к чинам, низкопоклонничество, пустота. Грибоедов заключил живой русский ум в острую и едкую сатиру. Этот великолепный язык так же дался автору, как дался и главный смысл комедии, и все это создало комедию жизни.

Движение на сцене идет живо и непрерывно.

Однако не каждый сумеет раскрыть смысл комедии — на «Горе от ума» накинута вуаль гениальной рисовки, колорита места, эпохи, прелестного языка, всех поэтических сил, так обильно разлитых в пьесе.

Главная роль, несомненно, — роль Чацкого — роль страдательная, хотя в то же время и победительная. Чацкий породил раскол, и если обманулся в личных целях, то брызнул сам на заглохшую почву живой водой, увезя с собой «мильон терзаний» — терзаний от всего: от «ума», а еще более от «оскорбленного чувства».

Живучесть роли Чацкого состоит не в новизне неизвестных идей: у него нет отвлеченностей. Материал с сайта

Его идеал «свободной жизни»: это свобода от этих исчисленных цепей рабства, которыми сковано общество, а потом свобода — «вперить в науки ум, алчущий познаний», или беспрепятственно предаваться «искусствам творческим, высоким и прекрасным», — свобода «служить или не слу-жить», жить в деревне или путешествовать, не слывя за то разбойником, — и ряд подобных шагов к свободе — от несвободы.

Чацкий сломлен количеством старой силы, нанеся ей, в свою очередь, смертельный удар количеством силы свежей.

Вот отчего не состарился до сих пор и едва ли состарится когда-нибудь грибоедовский Чацкий, а с ним и вся комедия.

И в этом бессмертие стихов Грибоедова!

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском

На этой странице материал по темам:

• конспект статьи о державине
• статья гончарова мильон терзаний скачать
• мильон терзаний гончаров краткое содержание 9 класс
• тезисы к статье мильон терзаний
• статья миллион терзаний гончаров конспект

Как критический отклик на комедию Александра Сергеевича Грибоедова «Горе от ума» создает Иван Александрович Гончаров «Мильон терзаний». Краткое содержание статьи - глубокий социальный и идейный анализ этого произведения. Характерно, что названием статьи послужила фраза, оброненная грибоедовским персонажем - Александром Андреевичем Чацким. Таким образом, уже при прочтении заглавия становится известно, о чем пойдет речь.

Комедия, затребованная эпохой

Своевременно ли была дана эта оценка? Несомненно. Россия жила в переходной эпохе от в капиталистическое. Еще не было разночинцев, и все-таки дворянство оставалось самым передовым слоем общества. Но все ли дворянство? Вот в чем вопрос. Развитие огромной страны не могли уже побуждать ни герои по типу Пушкинского Онегина, ни Лермонтовского Печорина. Статья И.А. Гончарова «Мильон терзаний» популярно и логически подвела своих читателей к такому выводу. Безусловно, обществом был востребован новый, свежий взгляд на общество, на роль гражданина, на образование, на общественную деятельность. И этот взгляд был презентован образом Александра Андреевича Чацкого.

Персонаж Чацкого

Персонаж Чацкого является не просто центральным, а центробежным в Адекватной, справедливой оценке значения этого образа (которой ранее просто не существовало) посвятил Гончаров «Мильон терзаний». Краткое содержание комедии проявляется в том, что Чацкий противостоит «старому миру», умно и содержательно свидетельствуя об истине. Так не принято разговаривать в аристократических кругах Москвы. А честная характеристика «столпов общества» воспринимается высшим дворянством как «покушение на устои» и святотатство. Дворянство бессильно перед его риторикой, его сторонятся, объявляя безумным.

Закономерно ли это? Да, и в высшей степени! Вспомним, что даже Александр Сергеевич Пушкин не понял Чацкого. Известный поэт, отмечая справедливость высказываний героя комедии, одновременно недоумевает: «Почему он все это говорит, если его никто не слышит» (т.е. ясно ощущается завуалированный вопрос: «А не глупец ли Чацкий?»). Добролюбов же откровенно иронически отнесся к этому персонажу - «азартный малый». Поскольку принципиальную новизну талантливо созданного образа не заметило практически все общество, собственно говоря, поэтому и написал Гончаров «Мильон терзаний». Краткое содержание его работы - анализ грибоедовского произведения.

Итак, наш герой приезжает в аристократическую Москву, оторвавшись от дел, для объяснения в любви юной, образованной и романтичной Софье Фамусовой, которая отказывает ему. На этом и построена сюжетная интрига. Девушка же, в свою очередь, уже забыла о своем первом чувстве к нему. Ею движет романтическое великодушие. Поэтому нельзя сказать, что она так же меркантильна, как ее избранник - бесталанный и подлый секретарь отца - Алексей Степанович Молчалин. Люди, имитирующие деятельность для осуществления своих карьерных устремлений, - люди бездуховные, способные выражать подобострастие, а затем - предать. Молчалины. Их едкой характеристике посвящает Гончаров «Мильон терзаний». Краткое содержание комедии показывает: они должны проиграть. Ведь будущее государство «Молчалиных» гораздо страшнее государства «Фамусовых».

Алексей Степанович Молчалин - антипод Чацкого. Трусливый, глупый, но «умеренный и аккуратный» карьерист и в будущем - бюрократ. Ничего живого, естественного нет в образе Молчалина. Но его жизненный расчет верен - именно таких людей, по своей природе - рабов, предпочитают возвышать власть имущие, чтобы потом безраздельно править с помощью таких людей, не имеющих собственного мнения.

Выводы

Какое значение этого сочинения Ивана Александровича? Оно очевидно. Объективной и достойной оценке посвящает Гончаров «Мильон терзаний». Краткое содержание статьи как раз и посвящено этому «лучу света в темном царстве».

Заслуга Гончарова в том, что он спустя время заметил существенную деталь: Чацкий - деятелен, он способен менять окружающий мир. Он - человек будущего, чего нельзя сказать о пассивных мечтателях Онегине и Печорине. Образ Александра Андреевича, несмотря на название грибоедовской комедии, оптимистичен. Он внушает уверенность в своей правоте, являясь литературно-образным воплощением слов «и один в поле - воин!»

Убеждения этого человека - это убеждения декабриста. Таким образом, комедия является своеобразным набатом будущих событий российского общества, произошедших 14 декабря 1825 года на

И. А. Гончаров

Мильон терзаний

(Критический этюд)

«Горе от ума» Грибоедова . –

Бенефис Монахова, ноябрь, 1871 г.

Комедия «Горе от ума» держится каким-то особняком в литературе и отличается моложавостью, свежестью и более крепкой живучестью от других произведений слова. Она как столетний старик, около которого все, отжив по очереди свою пору, умирают и валятся, а он ходит, бодрый и свежий, между могилами старых и колыбелями новых людей. И никому в голову не приходит, что настанет когда-нибудь и его черед.

Все знаменитости первой величины, конечно, недаром поступили в так называемый «храм бессмертия». У всех у них много, а у иных, как, например, у Пушкина, гораздо более прав на долговечность, нежели у Грибоедова. Их нельзя близко и ставить одного с другим. Пушкин громаден, плодотворен, силен, богат. Он для русского искусства то же, что Ломоносов для русского просвещения вообще. Пушкин занял собою всю свою эпоху, сам создал другую, породил школы художников, – взял себе в эпохе все, кроме того, что успел взять Грибоедов и до чего не договорился Пушкин.

Несмотря на гений Пушкина, передовые его герои, как герои его века, уже бледнеют и уходят в прошлое. Гениальные создания его, продолжая служить образцами и источником искусству, – сами становятся историей. Мы изучили Онегина, его время и его среду, взвесили, определили значение этого типа, но не находим уже живых следов этой личности в современном веке, хотя создание этого типа останется неизгладимым в литературе. Даже позднейшие герои века, например, лермонтовский Печорин, представляя, как и Онегин, свою эпоху, каменеют, однако, в неподвижности, как статуи на могилах. Не говорим о явившихся позднее их более или менее ярких типах, которые при жизни авторов успели сойти в могилу, оставив по себе некоторые права на литературную память.

Называли бессмертною комедиею «Недоросль» Фонвизина, – и основательно – ее живая, горячая пора продолжалась около полувека: это громадно для произведения слова. Но теперь нет ни одного намека в «Недоросле» на живую жизнь, и комедия, отслужив свою службу, обратилась в исторический памятник.

«Горе от ума» появилось раньше Онегина, Печорина, пережило их, прошло невредимо чрез гоголевский период, прожило эти полвека со времени своего появления и все живет своею нетленной жизнью, переживет и еще много эпох и все не утратит своей жизненности.

Отчего же это, и что такое вообще это «Горе от ума»?

Критика не трогала комедию с однажды занятого ею места, как будто затрудняясь, куда ее поместить. Изустная оценка опередила печатную, как сама пьеса задолго опередила печать. Но грамотная масса оценила ее фактически. Сразу поняв ее красоты и не найдя недостатков, она разнесла рукопись на клочья, на стихи, полустишья, развела всю соль и мудрость пьесы в разговорной речи, точно обратила мильон в гривенники, и до того испестрила грибоедовскими поговорками разговор, что буквально истаскала комедию до пресыщения.

Но пьеса выдержала и это испытание – и не только не опошлилась, но сделалась как будто дороже для читателей, нашла себе в каждом из них покровителя, критика и друга, как басни Крылова, не утратившие своей литературной силы, перейдя из книги в живую речь.

Печатная критика всегда относилась с большею или меньшею строгостью только к сценическому исполнению пьесы, мало касаясь самой комедии или высказываясь в отрывочных, неполных и разноречивых отзывах. Решено раз всеми навсегда, что комедия образцовое произведение, – и на том все помирились.

Что делать актеру, вдумывающемуся в свою роль в этой пьесе? Положиться на один собственный суд – не достанет никакого самолюбия, а прислушаться за сорок лет к говору общественного мнения – нет возможности, не затерявшись в мелком анализе. Остается, из бесчисленного хора высказанных и высказывающихся мнений, остановиться на некоторых общих выводах, наичаще повторяемых, – и на них уже строить собственный план оценки.

Одни ценят в комедии картину московских нравов известной эпохи, создание живых типов и их искусную группировку. Вся пьеса представляется каким-то кругом знакомых читателю лиц, и притом таким определенным и замкнутым, как колода карт. Лица Фамусова, Молчалина, Скалозуба и другие врезались в память так же твердо, как короли, валеты и дамы в картах, и у всех сложилось более или менее согласное понятие о всех лицах, кроме одного – Чацкого. Так все они начертаны верно и строго и так примелькались всем. Только о Чацком многие недоумевают: что он такое? Он как будто пятьдесят третья какая-то загадочная карта в колоде. Если было мало разногласия в понимании других лиц, то о Чацком, напротив, разноречия не кончились до сих пор и, может быть, не кончатся еще долго.

Другие, отдавая справедливость картине нравов, верности типов, дорожат более эпиграмматической солью языка, живой сатирой – моралью, которою пьеса до сих пор, как неистощимый колодезь, снабжает всякого на каждый обиходный шаг жизни.

Но и те и другие ценители почти обходят молчанием самую «комедию», действие, и многие даже отказывают ей в условном сценическом движении.

Несмотря на то, всякий раз, однако, когда меняется персонал в ролях, и те и другие судьи идут в театр, и снова поднимаются оживленные толки об исполнении той или другой роли и о самых ролях, как будто в новой пьесе.

Все эти разнообразные впечатления и на них основанная своя точка зрения у всех и у каждого служат лучшим определением пьесы, то есть что комедия «Горе от ума» есть и картина нравов, и галерея живых типов, и вечно острая, жгучая сатира, и вместе с тем и комедия и, скажем сами за себя, – больше всего комедия – какая едва ли найдется в других литературах, если принять совокупность всех прочих высказанных условий. Как картина, она, без сомнения, громадна. Полотно ее захватывает длинный период русской жизни – от Екатерины до императора Николая. В группе двадцати лиц отразилась, как луч света в капле воды, вся прежняя Москва, ее рисунок, тогдашний ее дух, исторический момент и нравы. И это с такою художественною, объективною законченностью и определенностью, какая далась у нас только Пушкину и Гоголю.

В картине, где нет ни одного бледного пятна, ни одного постороннего, лишнего штриха и звука, – зритель и читатель чувствуют себя и теперь, в нашу эпоху, среди живых людей. И общее и детали, все это не сочинено, а так целиком взято из московских гостиных и перенесено в книгу и на сцену, со всей теплотой и со всем «особым отпечатком» Москвы, – от Фамусова до мелких штрихов, до князя Тугоуховского и до лакея Петрушки, без которых картина была бы не полна.

Однако для нас она еще не вполне законченная историческая картина: мы не отодвинулись от эпохи на достаточное расстояние, чтоб между нею и нашим временем легла непроходимая бездна. Колорит не сгладился совсем; век не отделился от нашего, как отрезанный ломоть: мы кое-что оттуда унаследовали, хотя Фамусовы, Молчалины, Загорецкие и прочие видоизменились так, что не влезут уже в кожу грибоедовских типов. Резкие черты отжили, конечно: никакой Фамусов не станет теперь приглашать в шуты и ставить в пример Максима Петровича, по крайней мере так положительно и явно. Молчалин, даже перед горничной, втихомолку, не сознается теперь в тех заповедях, которые завещал ему отец; такой Скалозуб, такой Загорецкий невозможны даже в далеком захолустье. Но пока будет существовать стремление к почестям помимо заслуги, пока будут водиться мастера и охотники угодничать и «награжденья брать и весело пожить», пока сплетни, безделье, пустота будут господствовать не как пороки, а как стихии общественной жизни, – до тех пор, конечно, будут мелькать и в современном обществе черты Фамусовых, Молчалиных и других, нужды нет, что с самой Москвы стерся тот «особый отпечаток», которым гордился Фамусов.

Общечеловеческие образцы, конечно, остаются всегда, хотя и те превращаются в неузнаваемые от временных перемен типы, так что, на смену старому, художникам иногда приходится обновлять, по прошествии долгих периодов, являвшиеся уже когда-то в образах основные черты нравов и вообще людской натуры, облекая их в новую плоть и кровь в духе своего времени. Тартюф, конечно, – вечный тип, Фальстаф – вечный характер, – но и тот и другой, и многие еще знаменитые подобные им первообразы страстей, пороков и прочее, исчезая сами в тумане старины, почти утратили живой образ и обратились в идею, в условное понятие, в нарицательное имя порока, и для нас служат уже не живым уроком, а портретом исторической галереи.

И. А. Гончаров. «Мильон терзаний»

I. Литературная и историческая судьба комедии Грибоедова.

II. Жанровое своеобразие «Горя от ума».

III. Язык и стиль пьесы.

IV. Сюжет и композиция, сценичность комедии.

V. Образ Чацкого.

1. Роль Чацкого – главная в пьесе.

2. Сопоставление героя комедии Грибоедова с «лишними людьми» (Онегиным и Печориным).

3. Единство личных и общественных мотивов в драме Чацкого («мильон терзаний» героя).

VI. Образ Софьи.

VII. Чацкий – победитель или побеждённый?

VIII. Реализм комедии и типичность Чацких.

I. Гончаров отмечает, что комедия «Горе от ума» стоит «особняком в литературе». Признавая, что творение Грибоедова нельзя ставить в один ряд с бессмертным «Евгением Онегиным» и другими произведениями «гения Пушкина», автор статьи говорит, что «Онегин» стал для нас историей, а герои «Горя от ума» будут жить до тех пор, «пока будет существовать стремление к почестям помимо за­слуг, пока будут водиться мастера и охотники угод­ничать и «награжденья брать и весело пожить», пока будут господствовать карьеризм, чинопочитание, сплетни, безделье как социальные пороки, пока мож­но будет встретить Фамусовых, Молчаливых, Репетиловых, Загорецких.

Пьеса вынесла испытание популярностью (публи­ка «буквально истаскала комедию до пресыщения»). Наконец, она была признана «образцовым произведе­нием» как «грамотной массой», так и критикой.

Что же привлекает поклонников пьесы к ней? Отвечая на этот вопрос, Гончаров пишет, что одни видят достоинство комедии в том, что в ней с поразительной достоверностью переданы основные черты таких социальных типов, как Фамусов, Молчалин, Скалозуб, другие же «дорожат более эпиграмматической солью языка, живой сатирой – моралью» пьесы.

II. Автор статьи полностью согласен с теми, кто признаёт, что «комедия «Горе от ума» есть и картина нравов, и галерея живых типов, и вечно острая, жгу­чая сатира, и вместе с тем и комедия... больше всего комедия». В этих особенностях пьесы Гончаров видит её жанровое своеобразие, подчёркивая, что «Горе от ума» более всего «тонкая, умная, изящная и страстная комедия». Комичны не только представители фамусовского круга, комичен и Чацкий с его наивным по­ведением в гостиной фамусовского дома.

В пьесе воссоздаётся «длинный период русской жизни – от Екатерины до императора Николая. В группе двадцати лиц отразилась... вся прежняя Москва, её рисунок, тогдашний её дух, исторический момент и нравы». Гончаров считает, что в комедии нет ни одного надуманного персонажа, ни одной лиш­ней детали; всё – «от Фамусова до мелких штрихов, до князя Тугоуховского и до лакея Петрушки» – взя­то из жизни и перенесено в пьесу.

III. Гончаров высоко оценивает язык и стиль комедии, в частности такие её стороны, как «ум, юмор, шутка и злость русского ума и языка». Автор статьи указывает на «разговорный стих» пьесы, отмечает, что язык её героев – это «естественная, простая... взятая из жизни речь».

Гончаров подчёркивает, что ни одно произведение русской литературы до комедии «Горе от ума», ещё задолго даже до её напечатания, не проникло в такой степени в широкие слои тогдашних читателей: «...гра­мотная масса... сразу поняв её красоты и не найдя не­достатков... разнесла рукопись на клочья, на стихи, полустишья, развела всю соль и мудрость пьесы в разговорной речи, точно обратила мильон в гривенники... испестрила грибоедовскими поговорками разговор...»

IV. Гончаров тонко анализирует сюжет и композицию «Горя от ума», критикуя при этом тех, кто отка­зывал комедии в сценичности, в присутствии движе­ния, действия: «Как нет движения? Есть – живое, непрерывное, от первого появления Чацкого на сцене до последнего его слова: «Карету мне, карету!» «то движение, которое идёт через всю пьесу, как неви­димая, но живая нить, связывающая все части и лица комедии между собою».

Гончаров обстоятельно прослеживает «ход пьесы», её сюжетное развитие, динамику, внутренний меха­низм – от сцены к сцене, от акта к акту, впервые уста­новив, что в сценическом движении комедии перепле­таются между собою две интриги – личная и общест­венная. Автор статьи обращает внимание на то, что в сценах третьего акта, посвящённых изображению бала у Фамусова, картины бала на время «вытесняют из памяти зрителя интригу Чацкого, но и сам Чацкий как будто забывает о ней и мешается в толпу». Каж­дое лицо или группа лиц на балу «образует свою от­дельную комедию, с полной обрисовкой характеров, успевших в нескольких словах разыграться в закон­ченное действие».

«Разве не полную комедию разыгрывают Горичи? Этот муж, недавно ещё бодрый и живой человек, те­перь опустившийся, облёкшийся, как в халат, в мос­ковскую жизнь, барин; «муж-мальчик, муж-слуга, иде­ал московских мужей», по меткому определению Чац­кого, – под башмаком приторной, жеманной светской супруги, московской дамы?

А эти шесть княжен и графиня-внучка – весь этот контингент невест, «умеющих, – по словам Фамусо­ва, – принарядить себя тафтицей, бархатцем и дым­кой», «поющих верхние нотки и льнущих к военным людям»?

Эта Хлестова, остаток екатерининского века, с мось­кой, с арапкой-девочкой, – эта княгиня и князь Пётр Ильич – без слова, но такая говорящая руина про­шлого; Загорецкий, явный мошенник, спасающийся от тюрьмы в лучших гостиных и откупающийся угодли­востью... и эти N.N., и все толки их, и всё занимающее их содержание!»

Гончаров высоко оценивает мастерство Грибоедо­ва-реалиста, нарисовавшего правдивую картину мос­ковского быта и нравов той эпохи.

V. Особенно много нового внёс Гончаров в интер­претацию образа Чацкого. Автор статьи замечает, что «о Чацком многие недоумевают: что он такое? Он как будто... какая-то загадочная карта в колоде. Если было мало разногласия в понимании других лиц, то о Чацком, напротив, разногласия не кончились до сих пор и, может быть, не кончатся ещё долго». Гончаров подчёркивает реалистическую многосторонность образа Чацкого, остроумие героя, честность и прогрессивность его убеждений, выражает к нему тёплое сочувствие, как к живому лицу.

1. По мысли Гончарова, «главная роль, конечно, – роль Чацкого, без которой не было бы комедии, а бы­ла бы, пожалуй, картина нравов». Столкновение ге­роя с окружающим его обществом определяет «гро­мадный, настоящий смысл», «главный разум» произ­ведения, даёт ему то живое, непрерывное движение, которое пронизывает его от начала до конца. В коме­дии «два века сходятся лицом к лицу». Чацкий дей­ствительно «умнее всех прочих лиц... Речь его кипит умом, остроумием». По при всём этом он поступает так «неумно», что «это подало Пушкину повод отка­зать ему в уме». («Пушкин... вероятно, всего более имел в виду последнюю сцену 4-го акта, в сенях, при разъезде». Здесь Чацкому изменяет «не только ум, но и здравый смысл, даже простое приличие... ни Оне­гин, ни Печорин, эти франты, не сделали бы того, что проделал в сенях Чацкий».)

3. Гончаров убедительно показывает единство лич­ных и общественных мотивов в драме Чацкого, что позволяет ему доказать социальную и психологиче­скую оправданность поведения героя.

Чацкий приехал в Москву только ради Софьи. «Его поразили две перемены: она необыкновенно по­хорошела и охладела к нему – тоже необыкновенно». Чацкий надеется найти ответ прежнему чувству – «всё напрасно: нежные воспоминания, остроты – ничто не помогает. Он терпит от неё одни холодности. Между ней и Чацким завязался горячий поединок, самое живое действие, комедия в тесном смысле, в которой принимают участие два лица – Молчалин и Лиза».

Вскоре линия Чацкий – Софья значительно расши­ряется, она уже не является единственной в комедии. Борьба героя за сердце любимой девушки перераста­ет в «другую борьбу, важную и серьёзную, целую бит­ву» – между Чацким и фамусовским кругом. «Обра­зовались два лагеря, или, с одной стороны, целый ла­герь Фамусовых и всей братии «отцов и старших», с другой – один пылкий и отважный боец... Если Фа­мусов хочет быть «тузом», «есть на серебре и золоте» только за то, что «он подписывает бумаги, не читая» их, то Чацкий требует «службы делу, а не лицам» и т. д.

Столкновение едино: любовная тема вбирает в се­бя огромное социальное содержание (личная драма героя определяется социальными мотивами), и, в свою очередь, общественная драма осложняется личной. В результате для героя сложился «мильон терзаний», под влиянием которых он только и мог сыграть ука­занную ему Грибоедовым роль, роль гораздо больше­го, высшего значения, нежели неудачная любовь, сло­вом, роль, для которой и родилась вся комедия».

С исключительным искусством раскрывая сцени­ческое развитие образа Чацкого, Гончаров указывает, в частности, что в обстановке борьбы герой становится «желчен, придирчив... впадает в преувеличения... пе­рестал владеть собой и даже не замечает, что он сам составляет спектакль на бале». Борьба «его исто­мила. Он очевидно ослабел от этого «мильона терза­ний»... Чацкий упрекает Софью, «зачем она его «надеж­дой завлекла», зачем прямо не сказала, что прошлое забыто. Тут что ни слово – то неправда. Никакой на­деждой она его не завлекала. Она только и делала, что уходила от него, едва говорила с ним, призналась в равнодушии». Чацкий «ей бросает жестокое и неспра­ведливое слово: «С вами я горжусь моим разрывом»...

Действительно, в последних словах и упреках Чац­кого, обращённых к Софье, далеко не всё отвечает ис­тине. Но если и «неправда» слова героя, зато праве­ден самый его гнев. Гнев не на одну Софью, но на весь московский «свет», нелепый и страшный: «Мечтанья с глаз долой и спала пелена»… «В «неправде» слов Чацкого сильно выражена правда его характера, пылкого, непосредственного, способного на глубокие переживания. В порыве страсти герой не раз грешит про­тив частной логики, но он всегда прав в самом главном. В гневных и порой неточных словах Чацко­го – правда его отношений с окружающим общест­вом. И в этом смысле Гончаров, полемизируя с Пуш­киным, подчёркивает: «Чацкий умнее всех прочих лиц»... его ум сверкает, «как луч света, в целой пьесе».

VI. Говоря о Софье, Гончаров, по сути, первым по­казал, насколько противоречив и сложен духовный мир героини: «Это смесь хороших инстинктов с ло­жью, живого ума с отсутствием всякого намека на идеи и убеждения, – путаница понятий, умственная и нравственная слепота –всё это не имеет в ней ха­рактера личных пороков, а является, как общие черты её круга. В собственной, личной её физиономии пря­чется в тени что-то своё, горячее, нежное, даже мечтательное. Остальное принадлежит воспитанию». Са­ма по себе Софья не безнравственна. Она воспитана так, что «мысль безмолвствовала, говорили одни инс­тинкты». Её представления о жизни почерпнуты из французских сентиментальных романов. Приученная воображать и чувствовать, но не приученная мыслить, Софья слепа в своей любви. Не видит, что сама вызва­ла Молчалина на эту любовь, о которой он не смел и думать. Как замечает Гончаров, «она грешит грехом неведения». Глаза ей раскрывает Чацкий. Только он заставляет Софью почувствовать весь «ужас и стыд» положения. Но при всём этом автор статьи отмечает, что «в чувстве её к Молчалииу есть много искренно­сти, сильно напоминающей Татьяну Пушкина... влече­ние покровительствовать любимому человеку, бедно­му, скромному...».

Гончаров относится к Софье с сочувствием, защи­щает её, видя в ней черты жертвы патриархально-дво­рянского уклада: «Софья Павловна вовсе не так ви­новна, как кажется». Автор статьи отмечает в ней «сильные задатки недюжинной натуры, живого ума, страстности и женской мягкости. Она загублена в ду­хоте, куда не проникал ни один луч света, ни одна струя свежего воздуха. Недаром любил её и Чацкий». Одновременно Гончаров подчёркивает, что не только Чацкий, но и Софья переживает трагедию, когда видит любимого ею человека в настоящем свете: «Ей, конечно, тяжелее всех, тяжелее даже Чацкого, и ей достаётся свой «мильон терзаний».

VII. Гончаров впервые ставит вопрос: кто же Чацкий – победитель или побеждённый? Чацкий побеждённый, ибо он оклеветан, оскорб­лён; «мучителей толпа» истерзала его. Его вера в то, что «нынче свет уж не таков», разбита и развеяна. То, что казалось герою «веком минувшим», обернулось жестоким и беспощадным «веком нынешним». Чацкий вынужден бежать из Москвы...

Но вместе с тем Чацкий и победитель. Гончаров справедливо пишет: «Чацкий сломлен количеством старой силы, нанеся ей в свою очередь смертельный удар качеством силы свежей». Автор статьи утверж­дает, что образ Чацкого опровергает пословицу: «Один в поле не воин». «Нет, воин, если он Чацкий, и притом победитель, но передовой воин, застрельщик и – всег­да жертва». Иначе говоря, «Чацкого роль – роль стра­дательная... хотя она в то же время и всегда победительная». Чацкие «не знают о своей победе, они сеют только, а пожинают другие – и в этом их главное страдание, то есть в безнадежности успеха». Чацкие – «передовые курьеры неизвестного будущего».

По мнению Гончарова, Чацкий «не даром бился», бился «для будущего». Он не сломлен духовно, не из­менил своим идеалам, не смирился со злом. И в этом проявилась оптимистическая сущность великой ко­медии.

Для фамусовской Москвы не пройдёт бесследно столкновение с Чацким. Произойдёт то, чего больше всего боялся Фамусов, – огласка, и, может быть, «он едва ли даже кончит свою жизнь таким „тузом”»; «сдёрнута маска» с Молчалина; «попали под град его выстрелов» Горичи, Загорецкий, княжны... Чацкий «породил раскол... брызнул сам на заглохшую почву живой водой»... Последствия боя, упорного и горяче­го, данного героем «неприятельскому лагерю» в один день и в одном доме, «отразились на всей Москве и России».

VIII. Гончаров высказывает мысль, что «Чацкий больше всего обличитель лжи и всего, что отжило, что заглушает новую жизнь, «жизнь свободную»... Его воз­мущают безобразные проявления крепостного права, безумная роскошь и отвратительные нравы «разливанья в пирах и мотовстве» – явления умственной и нравственной слепоты и растления. Автор статьи утверждает типичность Чацких для своего времени. В то же время Гончаров подчёркивает, что «Чацкий неизбежен при каждой смене одного века другим», утверждая тем самым типичность Чацких и для буду­щих времён. «Каждое дело, требующее обновления, вызывает тень Чацкого... Чацкие живут и не перево­дятся в обществе... где... длится борьба свежего с от­жившим, больного со здоровым... Вот отчего не соста­рился до сих пор и едва ли состарится когда-нибудь грибоедовский Чацкий, а с ним и вся комедия». Сход­ство с героем Грибоедова автор статьи обнаруживает в Белинском, в горячих импровизациях которого зву­чат те же мотивы, что и у Чацкого, и которому в жизни тоже достался «мильон терзаний», а также в молодом Герцене: «В его сарказмах слышится эхо грибоедовского смеха и бесконечное развитие острот Чацкого». Статью Гончаров заключает словами: «Чацкий, по нашему мнению, из всех наиболее живая личность... Но... натура его сильнее и глубже прочих лиц и пото­му не могла быть исчерпана в комедии». А главное то, что в образе Чацкого утверждается тенденция «ново­го века», которую он начинает.

Литература

Озеров Ю. А. Раздумья перед сочинением. (Практические советы поступающим в вузы): Учебное пособие. – М.: Высшая школа, 1990. – С. 100–107.

Комедия "Горе от ума" держится каким-то особняком в литературе и отличается моложавостью, свежестью и более крепкой живучестью от других произведений слова. Она, как столетний старик, около которого все, отжив по очереди свою пору, умирают и валятся, а он ходит, бодрый и свежий, между могилами старых и колыбелями новых людей. И никому в голову не приходит, что настанет когда-нибудь и его черед.
Главная роль, конечно, - роль Чацкого, без которой не было бы комедии, а была бы, пожалуй, картина нравов. Чацкий не только умнее всех прочих лиц, но и положительно умен. Речь его кипит умом, остроумием. У него есть и сердце, и притом он безукоризненно честен. Словом - это человек не только умный, но и развитой, с чувством, или, как рекомендует его горничная Лиза, он "чувствителен, и весел, и остер". Чацкий, как видно, готовился серьезно к деятельности. Он "славно пишет, переводит", говорит о нем Фамусов, и о его высоком уме. Он, конечно, путешествовал недаром, учился, читал, принимался, как видно, за труд, был в сношениях с министрами и разошелся - не трудно догадаться почему. "Служить бы рад, - прислуживаться тошно", - намекает он сам.
Он любит серьезно, видя в Софье будущую жену. Он и в Москву, и к Фамусову приехал, очевидно, для Софьи и к одной Софье.
Две комедии как будто вложены одна в другую: одна, так сказать, частная, мелкая, домашняя, между Чацким, Софьей, Молчалиным и Лизой: это интрига любви, вседневный мотив всех комедий. Когда первая прерывается, в промежутке является неожиданно другая, и действие завязывается снова, частная комедия разыгрывается в общую битву и связывается в один узел.
Между тем Чацкому досталось выпить до дна горькую чашу - не найдя ни в ком "сочувствия живого", и уехать, увозя с собой только "мильон терзаний". Чацкий рвется к "свободной жизни", "к занятиям" наукой и искусству и требует "службы делу, а не лицам". Он обличитель лжи и всего, что отжило, что заглушает новую жизнь, "жизнь свободную". Весь ум его и все силы уходят в эту борьбу. Не только для Софьи, но и для Фамусова и всех его гостей, "ум" Чацкого, сверкавший, как луч света в целой пьесе, разразился в конце в тот гром, при котором крестятся, по пословице, мужики. Нужен был только взрыв, бой, и он завязался, упорный и горячий - в один день в одном доме, но последствия его отразились на всей Москве и России.
Чацкий, если и обманулся в своих личных ожиданиях, не нашел "прелести встреч, живого участья", то брызнул сам на заглохшую почву живой водой - увезя с собой "мильон терзаний" - терзаний от всего: от "ума", от "оскорбленного чувства".Чацкого роль - роль страдательная: оно иначе и быть не может. Такова роль всех Чацких, хотя она в то же время и всегда победительная. Но они не знают о своей победе, они сеют только, а пожинают другие. Чацкий сломлен количеством старой силы, нанеся ей в свою очередь смертельный удар качеством силы свежей. Он вечный обличитель лжи, запрятавшейся в пословицу: "один в поле не воин". Нет, воин, если он Чацкий, и притом победитель, но передовой воин, застрельщик и - всегда жертва.
Чацкий неизбежен при каждой смене одного века другим. Едва ли состареется когда-нибудь грибоедовский Чацкий, а с ним и вся комедия. Чацкий, по нашему мнению, - из всех героев комедии наиболее живая личность. Натура его сильнее и глубже прочих лиц и потому не могла быть исчерпана в комедии.