Собачье сердце читать по главам полное. ~ Собачье сердце (иллюстрированное) ~
Зимой в 1924-1925 годах, учёный Филипп Филиппович Преображенский нашёл метод, как омолодить человека с помощью трансплантации желёз животного организма. Как-то раз, профессор подобрал бездомного пса с больной внешностью. В течение недели он вылечивает собачку, и пёс становится дружелюбным, нежным и покладистым животным. Затем Филипп Филиппович задумывает провести операцию над животным и пересадить ему человеческие железы, а именно Клима Чугункина, двадцати пяти летнего, сидевшего за воровство уже три раза и к это времени умершего от ножевого ранения. Операция проходит успешно, и собака медленно превращается в человека. У Шарика прибавляется рост и вес, он теряет шерсть и неожиданно заговорил!
Проходит несколько недель, и собака стала несимпатичным мужчиной, скорее всего, похожа на человека с именем Клим Чугункин, даже характером. От собаки у него теперь только то, что он не любит кошек. Этот персонаж выбирает себе имя Полиграф Полиграфович Шариков. У Шарикова появляется свободомыслие и все вредные, отвратительные привычки Клима Чугункина достаются Шарикову, он начинает пьянствовать. Шариков показывает Преображенскому бумагу, по которой он уже стал членом жилого сообщества, и ему предлагается доля в квартире Преображенского. Соответственно его «создатель» приходит в ужас от того, кого он сотворил.
Проходит время, Шариков приводит в дом к Филиппу Филипповичу девушку, хочет жениться на ней и проживать вместе в занимаемой им квартире. Учёный естественно рассказывает избраннице Шарикова о том, кем на самом деле он является.
Затем один из пациентов Преображенского приносит на него донос, который написал Шариков. Тут уже он не выдерживает и говорит, чтоб его бывший пес убирался из его дома. Но не тут-то было. Шариков показал ему кулак, а другой рукой достал пистолет. В общем всё заканчивается тем, что, помощник профессора, доктор Борменталь, запирает главный и запасный входы и уходит вместе с Преображенским в смотровой кабинет. Домой к учёному заявляется представитель полиции с ордером на обыск и хочет арестовать Преображенского и его помощника за то, что их обвиняют в смерти Шарикова.
Борменталь и профессор объясняют, что нет никакого Шарикова, что это всего лишь пёс, над которым они проводили эксперименты. И представляют ему доказательства: пёс с залысинами, у которого отрастает шерсть, ходит на задних лапах, садится в кресло. Представитель полиции теряет сознание. В итоге, пёс превратился обратно в послушного животного.
Данный рассказ учит нас довольствоваться тем, что нам дано. Что нельзя быть наглыми и нахальными. Иначе мы можем потерять всё, что имеем.
Краткое содержание Собачье сердце Булгакова по главам
Глава 1
Сюжет произведения разворачивается в столице в 1924-1925 годах. На дворе ужасный холод. В уголку подворотни сидит бесприютная собака и мучается от голода и боли в боку. Пес по кличке Шарик подвергся нападению повара-тирана, который кипяченой водой облил его. Вдруг из магазина, который находился поблизости, вышел интеллигентный, аккуратно одетый господин. Пес был удивлен, когда этот человек начал кормить его колбасой. Шарик, по велению своего спасителя, следует за ним. Он любыми способами хотел показать господину благодарность за свое спасение. Они пришли к неизвестному дому и вошли внутрь. Пес с любопытством наблюдал за этим человеком, который вел беседу с самым популярным собаконенавистником швейцаром жилого дома по имени Федор. От этого человека господин узнает, что в третью квартиру заселяются люди, которые будут работать над планом по заселению дома. Господин сильно расстраивается, хотя никто не претендовал на его квартиру.
Глава 2
Влиятельный господин с псом зашли в роскошную семи комнатную квартиру. Спасателя Шарика звали Филипп Филиппович Преображенский, профессор медицины. Шарика завели в смотровую, которая оказалась ему не по душе. Пса усыпили хлороформом и провели перевязку раны. Когда Шарик пришел в себя, бок совсем не болел. Теперь он с интересом наблюдал, как профессор принимал пациентов у себя на дому. Эти люди были совершенно разные, но все они желали моложе выглядеть собственных лет. Филипп Филиппович соглашается оказать данную услугу за очень большие деньги. Вечером к Преображенскому пришли новые жильцы дома. Они должны были заселять людей в квартиры, в которых были «лишние» комнаты. Главный из них Швондер утверждал, что для профессора это очень большая квартира и требовал освободить 2 комнаты для новых жильцов. Филипп Филиппович позвонил одному из влиятельных знакомых, который разнес Швондера в пух и прах. «Жилтоварищи» уходят ни с чем.
Глава 3
Профессор с помощником сели ужинать и подкармливали Шарика. Еда была очень вкусная. В этот день подавали жареную рыбу и ростбиф, он так наелся, что даже думать о пище не хотел, такого прежде с ним не было. Профессор думал о современном времени и о новом устройстве государства. Шарик тихонечко спал в уголку и опасался, что это все может быть сном. Пса одолевал страх, что он может проснуться и снова очутиться на улице, без крова и пищи. Но все было просто замечательно. Он хорошел на глазах и в конце концов стал откормленной собакой. Шарик занимался своими делами, ел, спал, наслаждался жизнью.
Филипп Филиппович рассказывал приятелю, как утром слышал пение «жилтоварищей». Песня была об уничтожении разрухи. Профессор утверждал, что заселение пролетариата в их дом приведет к упадку все окружающее. Рабочие люди должны трудиться на благо государства, а не тратить драгоценное время на распевание политических песен и посещение лекций.
Глава 4
Шарик начинает хорошо жить, питаться. Теперь он стал ухоженным псом. Его водили гулять в парки, кормили разными лакомствами. Даже один бродячий пес позавидовал ему и назвал «барской сволочью». Шарик хорошо сдружился поваром профессора Дарьей Петровной, которая постоянно давала ему вкусности.
Но в один неблагоприятный день все пошло не так как обычно. Раздался звонок, это был помощник профессора Борменталь, который сообщил, что умер человек около трех часов назад. В скором времени вернулся приятель профессора с интересным чемоданом. Пса повели в смотровую комнату и дали наркоз. Затем состоялась сложнейшая операция по пересадке семенных желез и гипофиза, которые были взяты со свежего трупа. Профессор надеялся таким образом добиться омоложения. Но ученый был уверен, что после такой операции Шарик не выживет, как и предыдущие животные, на которых был проведен этот опыт.
Глава 5
Профессор с приятелем начали вести запись по наблюдениям за Шариком, который все-таки выжил после сложной операции. Перемены, которые проходили с организмом собаки были ошеломляющими. Шерсть у пса начала выпадать, а рос и вес стал приблизительно как у средне статического человека. Изменения также наблюдались и в температуре тела и пульсе. Шарик научился стоять на одних задних лапах, а затем и ходить. Он начал разговаривать на понятном человеку языке. В лексиконе Шарика преобладали нецензурные слова. Затем у него выпал хвост. По городу начали распространяться слухи о странном существе. Даже в газете были статьи о чудо звере.
Филипп Филиппович начал замечать, что Шарик научился читать некоторые слова, отчетливо был слышан смех
Профессор понял, что пересадка мозговой железы гипофиза приводит не к омоложению, а приобретению человеческих черт. Борменталь настаивал на том, чтобы Шарика воспитывали и занимались его обучением. Но профессор уже осознавал, что все эти усилия просто-напросто бесполезные, так как Шарик полностью дублировал повадки человека, гипофиз которого ему пересадили. Этого человека звали Клима Чугункин – вор, алкаш забияка и шкодник.
Глава 6
Шарик стал обычным человеком среднего роста, мужского пола. Надевал галстук бледно голубого цвета и штиблеты. Начал общаться с Швондером и каждый день удивлял профессора и Борменталя своим поведением. Выходки непонятного существа были жестокими и наглыми. Он сорил, плевал на пол, пугал Зину, мог прийти домой поддатым и лечь спать прям на коврик в кухне.
Филипп Филиппович хотел побеседовать с Шариком, но тот еще предъявил свои требования – на имя Полиграфа Полиграфовича Шарикова.
«Жилтоварищи» требовали сделать прописку мужчине. Профессор сначала возмущался. Так как Шариков не был биологическим человеком. Но вынужден был сделать ему прописку, потому что закон был на стороне Полиграфа.
Собачьи выходки все же остались у Шарикова. Когда в дом забежала кошка, он бросился что есть силы за ней в ванну. Дверь захлопнулась. В результате та выскочила в окно, а Шариков остался в запертой комнате с большим количеством воды, так как он открыл краны во время погони. Профессор, Борменталь и Зина начали спасательную операцию. Затем освободив Шарика, все принялись делать уборку в ванной. Соседи без конца приходили с жалобами в адрес Шарика, что он бьет стекла и бегает за поварами.
Глава 7
Шариков употребляет спиртное в таком количестве, как настоящий алкоголик. Он не любит культурные места – театры, кино, единственно с большим удовольствием посещает цирк. Посещать это заведение с Шариковым можно было в том случае, когда в сценарии представления не было котов.
Преображенский предлагает ему почитать книгу, но тот уже занят чтением другой информации, которую дал ему Швондер. Из прочитанного, Шариков понял лишь, что все необходимо делить. Профессор, шутя, говорит ему, что нужно рассмотреть дело, которое произошло в недавнем времени – случай в ванне и предлагает вернуть деньги за поломанный кран и технику, а также за потерянный рабочий день. Профессор просит Зину жечь дневник с записями. В то время, когда Борменталь с Полиграфом находились в цирке, профессор достал сосуд с гипофизом пса, разглядывал его будто, что задумал.
Глава 8
Шариков получает долгожданные документы. Теперь он стал еще нахальнее, чем прежде. Профессор быстро утихомиривает Полиграфа, угрожая ему голодом. Шариков успокаивается, но это дело времени. Он совместно со своими товарищами украл личные вещи профессора и деньги, на которые купил спиртное и напился.
Помощник профессора предлагает ему отравить Шарикова, но Филипп Филиппович против такого поступка, так как это деяние несет уголовную ответственность. Он признает свою ошибку и обещает что-нибудь предпринять. Профессор расстроен, так как из такого замечательного пса, получилась такая мразь, что даже дурно становится.
Утром Шариков вернулся и сообщил всем, что нашел работу – заведующим отделом по очистке столицы от бездомных животных.
Помощник профессора настаивал на том, чтобы Шариков попросил извинение у Зины и поварихи, а также заставил вести себя подобающим образом с Преображенским и не разводить бардак в квартире.
Шариков приводит в квартиру девушку и заявляет, что женится на ней. Требует у профессора, чтобы тот выделил комнату для них и прописать барышню. Профессор рассказывает незнакомке всю правду о Шарикове. Девушка узнает, что он далеко не командир Красной армии и его рана не боевое ранение. Она плачет. О свадьбе не может быть и речи. Шариков угрожает ей, Борменталь обещает девушке защиту со своей стороны.
Глава 9
К профессору приходит один из его знакомых, бывший пациент, в полицейской форме. По рассказу этого человека, Филипп Филиппович узнает, что Шариков написал жалобу на него и его помощника Борменталя. Будто бы они угрожали Шарикову и Швондеру убийством, хранят огнестрельное оружие без разрешения на него и обвинения, что они контрреволюционеры. Затем Шарикова пытаются прогнать с квартиры, но это бесполезно. Он наглеет и в конце концов достает пистолет. Врачи скручивают ему руки и забирают оружие. После этого усыпляют его и ведут в смотровую. Остальным рекомендуют не выходить из квартиры. В операционной происходит какая-то деятельность.
Эпилог
Спустя 10 дней, Преображенского посещают работники следственных органов по сигналу Швондера. Они имеют документ, подтверждающий право на обыск жилья и арест по обвинению в убийстве гражданина Шарикова П.П. Профессор разъясняет следователям, что это вовсе не человек, а собака, которая на время приобрела человеческий вид, а теперь снова вернула привычный ей облик. В это время из комнаты выходит странный пес, которому уже назад пересадили собачий гипофиз. Шерсть кое-где есть, кое-где нет, шрам на лобовой части головы. Собака то стоит на четвереньках, то ходит на двух лапах. Милиционеры в шоке от увиденного. Они покидают квартиру профессора. Профессор начинает жить привычной жизнью, а Шарик довольный, тем что его приютил такой замечательный человек.
Пересказ очень кратко для читательского дневника
Профессор Филипп Филиппович Преображенский решает провести сложнейшую операцию по пересадке гипофиза человека собаке. Для осуществления своих целей он находит милейшего пса по кличке Шарик и свежий труп преступника Клима Чугункина.
Операция проходит успешно на удивление даже самого профессора. Все данные ученые заносят в дневник наблюдений. Собака постепенно становится мужчиной и ведет себя по-хамски: мусорит, выражается нецензурными словами, пугает Зину. В итоге, Шариков прописывается в квартире профессора и приводит туда девушку. Объявляет всем о своей женитьбе и требует отдать часть жилья молодой семье. Преображенский осознает свою ошибку и решает исправить дело.
Повесть учит человека не вмешиваться в то, что создано природой, иначе это может привести к необратимым печальным последствиям.
Картинка или рисунок Собачье сердце
Цирковой борец Арбузов почувствовал себя плохо и пошел к доктору. Доктор осмотрел его и сказал, что надо беречь здоровье и на время отказаться от тренировок и выступлений, иначе это может плохо закончиться. Арбузов сказал, что у него подписан контракт
Михаил Булгаков
У-у-у-у-у-у-гу-гу-гугу-уу! О, гляньте на меня, я погибаю! Вьюга в подворотне ревет мне отходную, и я вою с нею. Пропал я, пропал! Негодяй в грязном колпаке, повар в столовой нормального питания служащих Центрального совета народного хозяйства, плеснул кипятком и обварил мне левый бок. Какая гадина, а еще пролетарий! Господи Боже мой, как больно! До костей проело кипяточком. Я теперь вою, вою, вою, да разве воем поможешь?
Чем я ему помешал? Чем? Неужли же я обожру Совет народного хозяйства, если в помойке пороюсь? Жадная тварь. Вы гляньте когда-нибудь на его рожу: ведь он поперек себя шире! Вор с медной мордой. Ах, люди, люди! В полдень угостил меня колпак кипятком, а сейчас стемнело, часа четыре приблизительно пополудни, судя по тому, как луком пахнет из пожарной Пречистенской команды. Пожарные ужинают кашей, как вам известно. Но это последнее дело, вроде грибов. Знакомые псы с Пречистенки, впрочем, рассказывали, будто бы на Неглинном в ресторане «Бар» жрут дежурное блюдо – грибы соус пикан по три рубля семьдесят пять копеек порция. Это дело на любителя – все равно что калошу лизать… У-у-у-у…
Бок болит нестерпимо, и даль моей карьеры видна мне совершенно отчетливо: завтра появятся язвы, и, спрашивается, чем я их буду лечить? Летом можно смотаться в Сокольники, там есть особенная очень хорошая трава, и, кроме того, нажрешься бесплатно колбасных головок, бумаги жирной набросают граждане, налижешься. И если бы не грымза какая-то, что поет на кругу при луне – «милая Аида», – так что сердце падает, было бы отлично. А теперь куда же пойдешь? Не били вас сапогом? Били. Кирпичом по ребрам получали? Кушано достаточно. Все испытал, с судьбою своею мирюсь и если плачу сейчас, то только от физической боли и от голода, потому что дух мой еще не угас… Живуч собачий дух.
Но вот тело мое – изломанное, битое, надругались над ним люди достаточно. Ведь главное что: как врезал он кипяточком, под шерсть проело, и защиты, стало быть, для левого бока нет никакой. Я очень легко могу получить воспаление легких, а получив его, я, граждане, подохну с голоду. С воспалением легких полагается лежать на парадном ходе под лестницей, а кто же вместо меня, лежащего холостого пса, будет бегать по сорным ящикам в поисках питания? Прохватит легкое, поползу я на животе, ослабею, и любой спец пришибет меня палкой насмерть. И дворники с бляхами ухватят меня за ноги и выкинут на телегу…
Дворники из всех пролетариев самая гнусная мразь. Человечьи очистки – самая низшая категория. Повар попадается разный. Например, покойный Влас с Пречистенки. Скольким он жизнь спас! Потому что самое главное во время болезни перехватить кус. И вот, бывало, говорят старые псы, махнет Влас кость, а на ней с осьмушку мяса. Царство ему небесное за то, что был настоящая личность, барский повар графов Толстых, а не из Совета нормального питания. Что они там вытворяют в нормальном питании, уму собачьему непостижимо! Ведь они же, мерзавцы, из вонючей солонины щи варят, а те, бедняги, ничего и не знают! Бегут, жрут, лакают!
Иная машинисточка получает по девятому разряду четыре с половиной червонца, ну, правда, любовник ей фильдеперсовые чулочки подарит. Да ведь сколько за этот фильдеперс ей издевательств надо вынести! Прибежит машинисточка, ведь за четыре с половиной червонца в «Бар» не пойдешь! Ей и на кинематограф не хватает, а кинематограф у женщин единственное утешение в жизни. Дрожит, морщится, а лопает. Подумать только – сорок копеек из двух блюд, а они, оба эти блюда, и пятиалтынного не стоят, потому что остальные двадцать пять копеек заведующий хозяйством уворовал. А ей разве такой стол нужен? У нее и верхушка правого легкого не в порядке, и женская болезнь, на службе с нее вычли, тухлятиной в столовке накормили, вон она, вон она!! Бежит в подворотню в любовниковых чулках. Ноги холодные, в живот дует, потому что шерсть на ней вроде моей, а штаны она носит холодные, так, кружевная видимость. Рвань для любовника. Надень-ка она фланелевые, попробуй. Он и заорет:
– До чего ты неизящна! Надоела мне моя Матрена, намучился я с фланелевыми штанами, теперь пришло мое времечко. Я теперь председатель, и сколько ни накраду – все, все на женское тело, на раковые шейки, на «Абрау-Дюрсо»! Потому что наголодался в молодости достаточно, будет с меня, а загробной жизни не существует.
Жаль мне ее, жаль. Но самого себя мне еще больше жаль. Не из эгоизма говорю, о нет, а потому, что действительно мы в неравных условиях. Ей-то хоть дома тепло, ну, а мне, а мне! Куда пойду? Битый, обваренный, оплеванный, куда же я пойду? У-у-у-у!..
– Куть, куть, куть! Шарик, а Шарик! Чего ты скулишь, бедняжка? А? Кто тебя обидел?.. Ух…
Ведьма – сухая метель загремела воротами и помелом съездила по уху барышню. Юбчонку взбила до колен, обнажила кремовые чулочки и узкую полосочку плохо стиранного кружевного бельишка, задушила слова и замела пса.
– Боже мой… какая погода… ух… и живот болит. Это солонина, это солонина! И когда же это все кончится?
Наклонив голову, бросилась барышня в атаку, прорвалась за ворота, и на улице ее начало вертеть, рвать, раскидывать, потом завинтило снежным винтом, и она пропала.
А пес остался в подворотне и, страдая от изуродованного бока, прижался к холодной массивной стене, задохся и твердо решил, что больше отсюда никуда не пойдет, тут и издохнет, в подворотне. Отчаяние повалило его. На душе у него было до того горько и больно, до того одиноко и страшно, что мелкие собачьи слезы, как пупырыши, вылезли из глаз и тут же засохли. Испорченный бок торчал свалявшимися промерзшими комьями, а между ними глядели красные зловещие пятна от вара. До чего бессмысленны, тупы, жестоки повара! «Шарик» она назвала его! Какой он, к черту, Шарик? Шарик – это значит круглый, упитанный, глупый, овсянку жрет, сын знатных родителей, а он лохматый, долговязый и рваный, шляйка поджарая, бездомный пес. Впрочем, спасибо ей на добром слове.
Дверь через улицу в ярко освещенном магазине хлопнула, и из нее показался гражданин. Именно гражданин, а не товарищ, и даже вернее всего – господин. Ближе – яснее – господин. Вы думаете, я сужу по пальто? Вздор. Пальто теперь очень многие и из пролетариев носят. Правда, воротники не такие, об этом и говорить нечего, но все же издали можно спутать. А вот по глазам – тут уж ни вблизи, ни издали не спутаешь! О, глаза – значительная вещь! Вроде барометра. Все видно – у кого великая сушь в душе, кто ни за что ни про что может ткнуть носком сапога в ребра, а кто сам всякого боится. Вот последнего холуя именно и приятно бывает тяпнуть за лодыжку. Боишься – получай! Раз боишься, значит, стоишь… Р-р-р… гау-гау.
Господин уверенно пересек в столбе метели улицу и двинулся в подворотню. Да, да, у этого все видно. Этот тухлой солонины лопать не станет, а если где-нибудь ему ее и подадут, поднимет та-акой скандал, в газеты напишет – меня, Филиппа Филипповича, обкормили!
Вот он все ближе, ближе. Этот ест обильно и не ворует. Этот не станет пинать ногой, но и сам никого не боится, а не боится потому, что вечно сыт. Он умственного труда господин, с культурной остроконечной бородкой и усами седыми, пушистыми и лихими, как у французских рыцарей, но запах по метели от него летит скверный, – больницей и сигарой.
Какого же лешего, спрашивается, носило его в кооператив центрохоза? Вот он рядом… Чего ищет? У-у-у-у… Что он мог покупать в дрянном магазинишке, разве ему мало Охотного ряда? Что такое?! Кол-ба-су. Господин, если бы вы видели, из чего эту колбасу делают, вы бы близко не подошли к магазину. Отдайте ее мне!
Пес собрал остаток сил и в безумии пополз из подворотни на тротуар. Вьюга захлопала из ружья над головой, взметнула громадные буквы полотняного плаката «Возможно ли омоложение?».
Натурально, возможно. Запах омолодил меня, поднял с брюха, жгучими волнами стеснил двое суток пустующий желудок, запах, победивший больницу, райский запах рубленой кобылы с чесноком и перцем. Чувствую, знаю, в правом кармане шубы у него колбаса. Он надо мной. О, мой властитель! Глянь на меня. Я умираю. Рабская наша душа, подлая доля!
Пес полз, как змея, на брюхе, обливаясь слезами. Обратите внимание на поварскую работу. Но ведь вы ни за что не дадите. Ох, знаю я очень хорошо богатых людей. А в сущности, зачем она вам? Для чего вам гнилая лошадь? Нигде кроме такой отравы не получите, как в Моссельпроме. А вы сегодня завтракали, вы – величина мирового значения, благодаря мужским половым железам… У-у-у-у… Что ж это делается на белом свете? Видно, помирать-то еще рано, а отчаяние, и подлинно, грех? Руки ему лизать, больше ничего не остается.
Загадочный господин наклонился ко псу, сверкнул золотыми ободками глаз и вытащил из правого кармана белый продолговатый сверток. Не снимая коричневых перчаток, размотал бумагу, которой тотчас овладела метель, и отломил кусок колбасы, называемой «Особенная краковская». И псу этот кусок! О, бескорыстная личность. У-у-у-у!
Опять «Шарик»! Окрестили! Да называйте как хотите. За такой исключительный ваш поступок…
Пес мгновенно оборвал кожуру, с всхлипыванием вгрызся в краковскую и сожрал ее в два счета. При этом подавился колбасой и снегом до слез, потому что от жадности едва не заглотал веревочку. Еще, еще лижу вам руку. Целую штаны, мой благодетель!
– Будет пока что, – господин говорил так отрывисто, точно командовал. Он наклонился к Шарику, пытливо глянул ему в глаза и неожиданно провел рукой в перчатке интимно и ласково по Шарикову животу.
– Ага, – многозначительно молвил он, – ошейника нету, ну, вот и прекрасно, тебя-то мне и надо. Ступай за мной, – он пощелкал пальцами, – фить-фить!
За вами идти? Да на край света, пинайте меня вашими фетровыми ботиками в рыло, я слова не вымолвлю.
По всей Пречистенке сияли фонари. Бок болел нестерпимо, но Шарик временами забывал о нем, поглощенный одною мыслью, как бы не утратить в сутолоке чудесного видения в шубе и чем-нибудь выразить ему любовь и преданность. И раз семь на протяжении Пречистенки до Обухова переулка он ее выразил. Поцеловал в ботик, у Мертвого переулка, расчищая дорогу, диким воем так напугал какую-то даму, что она села на тумбу, раза два подвыл, чтобы поддержать жалость к себе.
Какой-то сволочной, под сибирского деланный, кот-бродяга вынырнул из-за водосточной трубы и, несмотря на вьюгу, учуял краковскую. Пес Шарик свету невзвидел при мысли, что богатый чудак, подбирающий раненых псов в подворотне, чего доброго, и этого вора прихватит с собой, и придется делиться моссельпромовским изделием. Поэтому на кота он так лязгнул зубами, что тот с шипением, похожим на шипение дырявого шланга, взодрался по трубе до второго этажа.
Фр-р-р… гау… вон! Не напасешься Моссельпрома на всякую рвань, шляющуюся по Пречистенке!
Господин оценил преданность и у самой пожарной команды, у окошка, из которого слышалось приятное ворчание валторны, наградил пса вторым куском, поменьше, золотников на пять. Эх, чудак. Это он меня подманивает. Не беспокойтесь, я и сам никуда не уйду. За вами буду двигаться, куда ни прикажете.
– Фить-фить-фить, сюда!
В Обухов? Сделайте одолжение. Очень хорошо известен нам этот переулок.
– Фить-фить!
Сюда? С удово… Э, нет! Позвольте. Нет! Тут швейцар. А уж хуже этого ничего нет на свете. Во много раз опаснее дворника. Совершенно ненавистная порода. Гаже котов. Живодер в позументе!
– Да не бойся ты, иди!
– Здравия желаю, Филипп Филиппович.
– Здравствуйте, Федор.
Вот это личность! Боже мой, на кого же ты нанесла меня, собачья моя доля? Что это за такое лицо, которое может псов с улицы мимо швейцара вводить в дом жилищного товарищества? Посмотрите, этот подлец ни звука, ни движения. Правда, в глазах у него пасмурно, но в общем он равнодушен под околышем с золотыми галунами. Словно так и полагается. Уважает, господа, до чего уважает! Ну-с, а я с ним и за ним. Что, тронул? Выкуси. Вот бы тяпнуть за пролетарскую мозолистую ногу. За все издевательства вашего брата. Щеткой сколько раз ты морду уродовал мне, а?
– Иди, иди.
Понимаем, понимаем, не извольте беспокоиться. Куда вы, туда и мы. Вы только дорожку указывайте, а я уж не отстану, несмотря на отчаянный мой бок. С лестницы вниз:
– Писем мне, Федор, не было?
Снизу на лестницу – почтительно:
– Никак нет, Филипп Филиппович. (Интимно вполголоса вдогонку): А в третью квартиру жилтоварищей вселили.
Важный песий благотворитель круто обернулся на ступеньке и, перегнувшись через перила, в ужасе спросил:
Глаза его округлились и усы встали дыбом. Швейцар снизу задрал голову, приложил ладошку к губам и подтвердил:
– Точно так. Целых четыре штуки.
– Бо-же мой! Воображаю, что теперь будет в квартире. Ну, и что же они?
– Да ничего-с!
– А Федор Павлович?
– За ширмами поехали и за кирпичом. Перегородки будут ставить.
– Черт знает что такое!
– Во все квартиры, Филипп Филиппович, будут вселять, кроме вашей. Сейчас собрание было, постановление вынесли, новое товарищество. А прежних в шею.
– Что делается! Ай-яй-яй… Фить-фить…
Иду-с, поспешаю. Бок, изволите ли видеть, дает себя знать. Разрешите лизнуть сапожок.
Галун швейцара скрылся внизу, на мраморной площадке повеяло теплом от труб, еще раз повернули, и вот бельэтаж.
Учиться читать совершенно не к чему, когда мясо и так пахнет за версту. Тем не менее, ежели вы проживаете в Москве и хоть какие-нибудь мозги у вас в голове имеются, вы волей-неволей выучитесь грамоте, и притом безо всяких курсов. Из сорока тысяч московских псов разве уж какой-нибудь совершенный идиот не умеет сложить из букв слово «колбаса».
Шарик начал учиться по цветам. Лишь только исполнилось ему четыре месяца, по всей Москве развесили зелено-голубые вывески с надписью «М.С.П.О. Мясная торговля». Повторяем, все это не к чему, потому что и так мясо слышно. И путаница раз произошла: равняясь по голубоватому едкому цвету, Шарик, обоняние которого зашиб бензинным дымом мотор, вкатил вместо мясной в магазин электрических принадлежностей братьев Голубизнер на Мясницкой улице. Там, у братьев, пес отведал изолированной проволоки, а она будет почище извозчичьего кнута. Этот знаменитый момент и следует считать началом шариковского образования. Уже на тротуаре, тут же, Шарик начал соображать, что «голубой» не всегда означает «мясной», и, зажимая от жгучей боли хвост между задними лапами и воя, припомнил, что на всех мясных первой слева стоит золотая или рыжая раскоряка, похожая на санки, – «М».
Изразцовые квадратики, облицовывавшие угловые места в Москве, всегда и неизбежно означали «С-ы-р». Черный кран от самовара, возглавлявший слово, обозначал бывшего хозяина Чичкина, горы голландского красного, зверей-приказчиков, ненавидящих собак, опилки на полу и гнуснейший, дурно пахнущий бакштейн.
Если играли на гармонике, что было немногим лучше «милой Аиды», и пахло сосисками, первые буквы на белых плакатах чрезвычайно удобно складывались в слово «Неприли…», что означало: «Неприличными словами не выражаться и на чай не давать». Здесь порою винтом закипали драки, людей били кулаком по морде, правда, в редких случаях, – псов же постоянно – салфетками или сапогами.
Если в окнах висели несвежие окорока ветчины и лежали мандарины – гау-гау… га… строномия. Если темные бутылки с плохой жидкостью… Ве-и – ви, нэ-а – вина… Елисеевы братья бывшие…
Неизвестный господин, притащивший пса к дверям своей роскошной квартиры, помещающейся в бельэтаже, позвонил, а пес тотчас поднял глаза на большую, черную с золотыми буквами карточку, висящую сбоку широкой, застекленной волнистым и розоватым стеклом двери. Три первых буквы он сложил сразу: пэ-ер-о – «Про…». Но дальше шла пузатая двубокая дрянь, неизвестно что обозначающая.
За розовым стеклом вспыхнул неожиданный и радостный свет, еще более оттенив черную карточку. Дверь совершенно бесшумно распахнулась, и молодая красивая женщина в белом фартучке и кружевной наколочке предстала перед псом и господином. Первого из них обдало божественным теплом, и юбка женщины запахла, как ландыш.
«Вот это да. Это я понимаю», – подумал пес.
– Пожалуйте, господин Шарик, – иронически пригласил господин, и Шарик благоговейно пожаловал, вертя хвостом.
Великое множество предметов загромождало богатую переднюю. Тут же запомнилось зеркало до самого полу, немедленно отразившее второго истасканного и рваного Шарика, страшные оленьи рога в высоте, бесчисленные шубы и калоши и опаловый тюльпан с электричеством под потолком.
– Где же вы такого взяли, Филипп Филиппович? – улыбаясь, спрашивала женщина и помогала снимать тяжелую шубу на черно-бурой лисе с синеватой искрой. – Батюшки, до чего паршивый!
– Вздор говоришь. Где же он паршивый? – строго и отрывисто спрашивал господин.
По снятии шубы он оказался в черном костюме английского сукна, и на животе у него радостно и неярко засверкала золотая цепь.
– Погоди-ка, не вертись, фить… да не вертись, дурачок. Гм… Это не парши… да стой ты, черт… Гм… А-а! Это ожог. Какой же негодяй тебя обварил? А? Да стой ты смирно!
«Повар, каторжник. Повар!» – жалобными глазами молвил пес и слегка подвыл.
– Зина, – скомандовал господин, – в смотровую его сейчас же и мне халат!
Женщина посвистала, пощелкала пальцами, и пес, немного поколебавшись, последовал за ней. Они вдвоем попали в узкий, тускло освещенный коридор, одну лакированную дверь миновали, пришли в конец, а затем попали налево и оказались в темной комнате, которая мгновенно не понравилась псу своим зловещим запахом. Тьма щелкнула и превратилась в ослепительный день, причем со всех сторон засверкало, засияло и забелело.
«Э… нет… – мысленно взвыл пес, – извините, не дамся! Понимаю! О, черт бы взял их и с колбасой! Это меня в собачью лечебницу заманили. Сейчас касторку заставят жрать и весь бок изрежут ножиками, а до него и так дотронуться нельзя!»
– Э, нет! Куда?! – закричала та, которую называли Зиной.
Пес извернулся, спружинился и вдруг ударил в дверь здоровым правым боком так, что хрястнуло по всей квартире. Потом, отлетев назад, закрутился на месте, как кубарь под кнутом, причем вывернул на пол белое ведро, из которого разлетелись комья ваты. Во время верчения кругом него порхали стены, уставленные шкафами с блестящими инструментами, запрыгал белый передник и искаженное женское лицо.
– Куда ты, черт лохматый?! – кричала отчаянно Зина. – Вот окаянный!
«Где у них черная лестница?..» – соображал пес. Он размахнулся и комком ударился наобум в стекло в надежде, что это вторая дверь. Туча осколков вылетела с громом и звоном, выпрыгнула пузатая банка с рыжей гадостью, которая мгновенно залила весь пол и завоняла. Настоящая дверь распахнулась.
– Стой! С-скотина! – кричал господин, прыгая в халате, надетом в один рукав, и хватая пса за ноги, – Зина, держи его за шиворот, мерзавца!
– Ба… Батюшки!.. Вот так пес!
Еще шире распахнулась дверь, и ворвалась еще одна личность мужского пола в халате. Давя битые стекла, она кинулась не ко псу, а к шкафу, раскрыла его, и всю комнату наполнило сладким и тошным запахом. Затем личность навалилась на пса сверху животом, причем пес с увлечением тяпнул ее повыше шнурков на ботинке. Личность охнула, но не потерялась. Тошнотворная мерзость неожиданно перехватила дыхание пса, и в голове у него завертелось, потом ноги отвалились и он поехал куда-то криво и вбок.
«Спасибо, кончено, – мечтательно думал он, валясь прямо на острые стекла, – прощай, Москва! Не видать мне больше Чичкина и пролетариев и краковской колбасы! Иду в рай за собачье долготерпение. Братцы живодеры, за что ж вы меня?»
И тут он окончательно завалился на бок и издох.
* * *
Когда он воскрес, у него легонько кружилась голова и чуть-чуть тошнило в животе, бока же как будто и не было, бок сладостно молчал. Пес приоткрыл правый томный глаз и краем его увидал, что он туго забинтован поперек боков и живота. «Все-таки отделали, сукины дети, – подумал он смутно, – но ловко, надо отдать им справедливость».
– «От Севильи до Гренады… в тихом сумраке ночей», – запел над ним рассеянный и фальшивый голос.
Пес удивился, совсем открыл оба глаза и в двух шагах увидал мужскую ногу на белом табурете. Штанина и кальсоны на ней были подвернуты, и голая желтая голень вымазана засохшей кровью и йодом.
«Угодники! – подумал пес. – Это, стало быть, я его кусанул, моя работа. Ну, будут драть!»
– «Р-раздаются серенады, раздается стук мечей!..» Ты зачем, бродяга, доктора укусил? А? Зачем стекло разбил? А?..
– У-у-у-у, – жалобно заскулил пес.
– Ну, ладно. Опомнился – и лежи, болван.
– Как это вам удалось, Филипп Филиппович, подманить такого нервного пса? – спросил приятный мужской голос, и триковые кальсоны откатились книзу. Запахло табаком, и в шкафу зазвенели склянки.
– Лаской-с. Единственным способом, который возможен в обращении с живым существом. Террором ничего поделать нельзя с животным, на какой бы ступени развития оно ни стояло. Это я утверждал, утверждаю и буду утверждать. Они напрасно думают, что террор им поможет. Нет-с, нет-с, не поможет, какой бы он ни был: белый, красный или даже коричневый! Террор совершенно парализует нервную систему. Зина! Я купил этому прохвосту краковской колбасы на один рубль сорок копеек. Потрудись накормить его, когда его перестанет тошнить.
– Краковской! Господи, да ему обрезков нужно было купить на двугривенный в мясной. Краковскую колбасу я сама лучше съем.
– Только попробуй! Я тебе съем! Это отрава для человеческого желудка. Взрослая девушка, а, как ребенок, тащит в рот всякую гадость. Не сметь! Предупреждаю, ни я, ни доктор Борменталь не будем с тобой возиться, когда у тебя живот схватит. «Всех, кто скажет, что другая здесь сравняется с тобой!..»
Мягкие дробные звоночки сыпались в это время по всей квартире, а в отдалении из передней то и дело слышались голоса. Звенел телефон. Зина исчезла.
Филипп Филиппович бросил окурок папиросы в ведро, застегнул халат, перед зеркальцем на стене расправил пушистые усы и окликнул пса:
– Фить, фить… ну, нечего, нечего! Идем принимать.
Пес поднялся на нетвердые ноги, покачался и подрожал, но быстро оправился и пошел следом за развевающейся полой Филиппа Филипповича. Опять пес пересек узкий коридор, но теперь увидал, что он ярко освещен сверху розеткой. Когда же открылась лакированная дверь, он вошел с Филиппом Филипповичем в кабинет, и тот ослепил пса своим убранством. Прежде всего, он весь полыхал светом: горело под лепным потолком, горело на столе, горело на стене, в стеклах шкафов. Свет заливал целую бездну предметов, из которых самым занятным оказалась громаднейшая сова, сидящая на стене на суку.
– Не сразу, не сразу, мой дорогой! – бормотал Филипп Филиппович. Наклоняясь, он блестящими глазками исследовал голый живот пациента. – Ну, что ж, прелестно, все в полном порядке… Я даже не ожидал, сказать по правде, такого результата… «Много крови, много песен!..» Одевайтесь, голубчик!
– «Я же той, кто всех прелестней!..» – дребезжащим, как сковорода, голосом подпел пациент и, сияя, стал одеваться. Приведя себя в порядок, он, подпрыгивая и распространяя запах духов, отсчитал Филиппу Филипповичу пачку белых денег и нежно стал жать ему обе руки.
– Две недели можете не показываться, – сказал Филипп Филиппович, – но все-таки, прошу вас, будьте осторожны.
Краткое содержание Собачье сердце
Глава 1
Действие происходит в Москве зимой 1924/25 года. В заснеженной подворотне страдает от боли и голода бездомный пес Шарик , которого обидел повар столовой. Он обварил бедняге бок, и теперь пес боялся у кого-либо просить еды, хотя и знал, что люди попадаются разные. Он лежал у холодной стены и покорно ждал своего часа. Внезапно из-за угла потянуло краковской колбасой. Из последних сил он поднялся и выполз на тротуар. От этого запаха он словно воспрял духом и осмелел. Шарик подошел к загадочному господину, который угостил его куском колбасы. Пес готов был благодарить своего спасителя бесконечно. Он последовал за ним и всячески демонстрировал свою преданность. За это господин дал ему второй кусок колбасы. Вскоре они дошли до какого-то приличного дома и вошли туда. К удивлению Шарика, швейцар по имени Федор пропустил и его. Обратившись к благодетелю Шарика, Филиппу Филипповичу , он сказал, что в одну из квартир въехали новые жильцы, представители домкома, которые будут составлять новый план по заселению.
Глава 2
Шарик был необычайно умным собакой. Он умел читать и думал, что это под силу каждому псу. Читал он в основном по цветам. Так, например, он точно знал, что под зелено-голубой вывеской с надписью МСПО торговали мясом. Но после того как, ориентируясь по цветам, он попал в магазин электрических приборов, Шарик решил выучить буквы. Быстро запомнились «а» и «б» в слове «рыба», а точнее «Главрыба» на Моховой. Так он научился ориентироваться на улицах города.
Благодетель привел его в свою квартиру, где дверь им открыла молодая и очень симпатичная девушка в белом переднике. Шарика поразило убранство квартиры, в особенности электрическая лампа под потолком и длинное зеркало в передней. Осмотрев рану на боку, загадочный господин решил отвести его в смотровую. Псу сразу не понравилась эта ослепительная комната. Он попытался бежать и даже тяпнул какого-то мужчину в халате, но все тщетно. К его носу поднесли что-то тошнотворное, отчего он сразу завалился на бок.
Когда он проснулся, рана совсем не болела и была перебинтована. Он прислушался к разговору профессора и тяпнутого им человека. Филипп Филлипович говорил что-то про животных и о том, что террором ничего не добиться, на какой стадии развития они не находились бы. Затем он отправил Зину за очередной порцией колбасы для Шарика. Когда пес оправился, нетвердыми шагами он последовал в комнату своего благодетеля, к которому вскоре начали один за другим приходить различные пациенты. Пес понял, что это не простая комната, а место, куда люди приходили с различными болезнями.
Так продолжалось до позднего вечера. Последними пришли 4 гостя, отличные от предыдущих. Это были молодые представители домуправления: Швондер , Пеструхин, Шаровкин и Вяземская. Они хотели отобрать у Филиппа Филипповича две комнаты. Тогда профессор позвонил какому-то влиятельному человеку и потребовал содействия. После этого разговора новый председатель домкома Швондер отступил от своих претензий и ушел вместе со своей группой. Это понравилось Шарику и он зауважал профессора за умение осаживать наглецов.
Глава 3
Сразу после ухода гостей Шарика ждал роскошный ужин. Наевшись досыта большим куском осетрины и ростбифа, он больше не мог смотреть на еду, чего раньше с ним не случалось. Филипп Филиппович рассуждал о былых временах и новых порядках. Пес, тем временем, блаженно дремал, но его все не покидала мысль, что это все сон. Он боялся однажды проснуться и снова оказаться на холоде и без еды. Но ничего страшного так и не случилось. С каждым днем он хорошел и поправлялся, в зеркале видел довольного жизнью, откормленного пса. Он ел, сколько хотел, делал, что хотел, а его ни за что не ругали, купили даже красивый ошейник соседским псам на зависть.
Но в один ужасный день, Шарик сразу почувствовал неладное. После звонка доктора все засуетились, приехал Борменталь с портфелем, набитым чем-то, Филипп Филиппович волновался, Шарику запретили есть и пить, заперли в ванной. Одним словом, страшная суматоха. Вскоре Зина поволокла его в смотровую, где по фальшивым глазам тяпнутого им ранее Борменталя он понял, что сейчас произойдет нечто страшное. К носу Шарика снова поднесли тряпку противным запахом, после чего он потерял сознание.
Глава 4
Шарик лежал, раскинувшись, на узком операционном столе. Ему выстригли клок волос на голове и на животе. Сначала профессор Преображенский удалил ему семенники и вставил какие-то другие, обвисшие. Затем он вскрыл череп Шарика и сделал пересадку мозгового придатка. Когда Борменталь почувствовал, что пульс у пса стремительно падает, становясь нитевидным, то сделал какой-то укол в область сердца. После проведенной операции ни доктор, ни профессор уже не надеялись увидеть Шарика живым.
Глава 5
Несмотря на сложность операции, пес пришел в себя. Из дневника профессора было понятно, что была проведена экспериментальная операция по пересадке гипофиза в целях выяснения влияния такой процедуры на омоложение организма людей. Да, пес шел на поправку, но вел себя довольно странно. Клочками выпадала шерсть с его тела, менялись пульс и температура и он начинал походить на человека. Вскоре Борменталь заметил, что вместо привычного лая, Шарик пытается выговорить какое-то слово из букв «а-б-ы-р». Сделали вывод, что это «рыба».
1 января профессор сделал запись в дневнике, что пес уже мог смеяться и счастливо лаять, а иногда говорил «абыр-валг», что, видимо, значило «Главрыба». Постепенно он становился на две лапы и ходил как человек. Пока у него получалось продержаться в таком положении полчаса. Также, он стал ругаться по матери.
5 января у него отпал хвост, и он выговорил слово «пивная». С этого момента он стал часто обращаться к нецензурной речи. Тем временем, по городу ходили слухи о странном существе. В одной газете напечатали миф о чуде. Профессор осознал свою ошибку. Теперь он знал, что пересадка гипофиза ведет не к омоложению, а к очеловечиванию. Борменталь рекомендовал заняться воспитанием Шарика и развитием его личности. Но Преображенский уже знал, что пес ведет себя как человек, чей гипофиз ему пересадили. Это был орган покойного Клима Чугункина – условно осужденного вора-рецидивиста, алкоголика, дебошира и хулигана.
Глава 6
В итоге Шарик превратился в обыкновенного мужчину невысокого роста, стал носить лаковые штиблеты, галстук ядовито-голубого цвета, завел знакомство с товарищем Швондером и день ото дня шокировал Преображенского и Борменталя. Поведение новоявленного существа было дерзким и хамоватым. Он мог плюнуть на пол, напугать Зину в темноте, прийти пьяным, завалиться спать на полатях в кухне и т.д.
Когда профессор попытался с ним поговорить, ситуация только ухудшилась. Существо потребовало паспорт на имя Полиграфа Полиграфовича Шарикова . Швондер потребовал прописать нового жильца в квартире. Преображенский сначала возражал. Ведь Шариков не мог быть полноценным человеком с точки зрения науки. Но прописать все же пришлось, так как формально закон был на их стороне.
Повадки собаки дали о себе знать, когда в квартиру незаметно пробрался какой-то кот. Шариков метнулся за ним в ванную, как очумелый. Предохранитель защелкнулся. Так он оказался в ловушке. Коту удалось сбежать в окно, а профессор отменил всех пациентов, чтобы вместе с Борменталем и Зиной спасти его. Оказалось, что во время погони за котом, он свернул все краны, отчего вода стала заливать весь пол. Когда дверь открыли, все дружно стали убирать воду, но Шариков при этом отпускал нецензурные словечки, за что был выгнан профессором. Соседи жаловались, что он бьет у них стекла и носиться за кухарками.
Глава 7
Во время обеда профессор пытался научить Шарикова правильным манерам, но все напрасно. У него, как и у Клима Чугункина, была тяга к алкоголю, дурным манерам. Он не любил читать книги, ходить в театр, а только в цирк. После очередной перепалки Борменталь отправился с ним цирк, чтобы в доме воцарился временный покой. В это время профессор обдумывал какой-то план. Он зашел в кабинет и долго разглядывал стеклянную банку с гипофизом собаки.
Глава 8
Вскоре принесли документы Шарикова. С тех пор он стал вести себя еще развязнее, требовал комнату в квартире. Когда профессор пригрозил, что больше не будет его кормить, тот на время присмирел. Однажды вечером с двумя неизвестным Шариков ограбил профессора, украв у него пару червонцев, памятную трость, малахитовую пепельницу и шапку. До последнего в содеянном не признавался. К вечеру ему стало плохо и все с ним возились как с маленьким. Профессор с Борменталем решали, как с ним быть дальше. Борменталь был даже готов придушить наглеца, но профессор пообещал сам все исправить.
На следующий день Шариков исчез с документами. В домкоме сказали, что не видели его. Тогда решили обратиться в милицию, но этого не потребовалось. Полиграф Полиграфович сам заявился, объявил, что его приняли на работу, на должность заведующего подотделом по очистке города от бродячих животных. Борменталь заставил его извиниться перед Зиной и Дарьей Петровной, а также не шуметь в квартире и проявлять уважение к профессору.
Через пару дней пришла какая-то дама в кремовых чулках. Оказалось, что это невеста Шарикова, он намерен жениться на ней, и требует свою долю в квартире. Профессор рассказал ей о происхождении Шарикова, чем ее сильно огорчил. Ведь он ей все это время врал. Свадьба наглеца расстроилась.
Глава 9
К доктору пришел один из его пациентов в милицейской форме. Он принес донос, составленный Шариковым, Швондером и Пеструхиным. Делу не дали ход, но профессор понял, что медлить более нельзя. Когда Шариков вернулся, профессор сказал ему собирать вещи и убираться, на что Шариков ответил в привычной ему хамской манере и даже достал револьвер. Этим он еще больше убедил Преображенского в том, что пора действовать. Не без помощи Борменталя заведующий подотделом по очистке вскоре лежал на кушетке. Профессор отменил все свои приемы, выключил звонок и просил его не беспокоить. Доктор и профессор проводили операцию.
Эпилог
Через несколько дней в квартиру профессора заявились милиционеры, а за ними и представители домкома во главе со Швондером. Все дружно обвиняли Филиппа Филипповича в убийстве Шарикова, на что профессор с Борменталем показали им своего пса. Пес хоть и выглядел странно, ходил на двух лапах, местами был лыс, местами покрыт клочкам шерсти, но было совершенно очевидно, что это собака. Профессор назвал это атавизмом и добавил, что невозможно из зверя сделать человека. После всего этого кошмара, Шарик опять счастливо сидел у ног своего хозяина, ничего не помнил и лишь иногда мучился от головной боли.
У-у-у-у-у-гу-гуг-гуу! О, гляньте на меня, я погибаю. Вьюга в подворотне ревёт мне отходную, и я вою с ней. Пропал я, пропал. Негодяй в грязном колпаке – повар столовой нормального питания служащих центрального совета народного хозяйства – плеснул кипятком и обварил мне левый бок.
Какая гадина, а ещё пролетарий. Господи, боже мой – как больно! До костей проело кипяточком. Я теперь вою, вою, да разве воем поможешь.
Чем я ему помешал? Неужели я обожру совет народного хозяйства, если в помойке пороюсь? Жадная тварь! Вы гляньте когда-нибудь на его рожу: ведь он поперёк себя шире. Вор с медной мордой. Ах, люди, люди. В полдень угостил меня колпак кипятком, а сейчас стемнело, часа четыре приблизительно пополудни, судя по тому, как луком пахнет из пожарной пречистенской команды. Пожарные ужинают кашей, как вам известно. Но это – последнее дело, вроде грибов. Знакомые псы с Пречистенки, впрочем, рассказывали, будто бы на Неглинном в ресторане «бар» жрут дежурное блюдо – грибы, соус пикан по 3р.75 к. порция. Это дело на любителя всё равно, что калошу лизать… У-у-у-у-у…
Бок болит нестерпимо, и даль моей карьеры видна мне совершенно отчётливо: завтра появятся язвы и, спрашивается, чем я их буду лечить?
Летом можно смотаться в Сокольники, там есть особенная, очень хорошая трава, а кроме того, нажрёшься бесплатно колбасных головок, бумаги жирной набросают граждане, налижешься. И если бы не грымза какая-то, что поёт на лугу при луне – «Милая Аида» – так, что сердце падает, было бы отлично. А теперь куда пойдёшь? Не били вас сапогом? Били. Кирпичом по рёбрам получали? Кушано достаточно. Всё испытал, с судьбой своей мирюсь и, если плачу сейчас, то только от физической боли и холода, потому что дух мой ещё не угас… Живуч собачий дух.
Но вот тело моё изломанное, битое, надругались над ним люди достаточно. Ведь главное что – как врезал он кипяточком, под шерсть проело, и защиты, стало быть, для левого бока нет никакой. Я очень легко могу получить воспаление лёгких, а, получив его, я, граждане, подохну с голоду. С воспалением лёгких полагается лежать на парадном ходе под лестницей, а кто же вместо меня, лежащего холостого пса, будет бегать по сорным ящикам в поисках питания? Прохватит лёгкое, поползу я на животе, ослабею, и любой спец пришибёт меня палкой насмерть. И дворники с бляхами ухватят меня за ноги и выкинут на телегу…
Дворники из всех пролетариев – самая гнусная мразь. Человечьи очистки – самая низшая категория. Повар попадается разный. Например – покойный Влас с Пречистенки. Скольким он жизнь спас. Потому что самое главное во время болезни перехватить кус. И вот, бывало, говорят старые псы, махнёт Влас кость, а на ней с осьмушку мяса. Царство ему небесное за то, что был настоящая личность, барский повар графов Толстых, а не из Совета Нормального питания. Что они там вытворяют в Нормальном питании – уму собачьему непостижимо. Ведь они же, мерзавцы, из вонючей солонины щи варят, а те, бедняги, ничего и не знают. Бегут, жрут, лакают.
Иная машинисточка получает по IX разряду четыре с половиной червонца, ну, правда, любовник ей фильдеперсовые чулочки подарит. Да ведь сколько за этот фильдеперс ей издевательств надо вынести. Ведь он её не каким-нибудь обыкновенным способом, а подвергает французской любви. С… эти французы, между нами говоря. Хоть и лопают богато, и всё с красным вином. Да…
Прибежит машинисточка, ведь за 4,5 червонца в бар не пойдёшь. Ей и на кинематограф не хватает, а кинематограф у женщины единственное утешение в жизни. Дрожит, морщится, а лопает… Подумать только: 40 копеек из двух блюд, а они оба эти блюда и пятиалтынного не стоят, потому что остальные 25 копеек завхоз уворовал. А ей разве такой стол нужен? У неё и верхушка правого лёгкого не в порядке и женская болезнь на французской почве, на службе с неё вычли, тухлятиной в столовой накормили, вот она, вот она…
Бежит в подворотню в любовниковых чулках. Ноги холодные, в живот дует, потому что шерсть на ней вроде моей, а штаны она носит холодные, одна кружевная видимость. Рвань для любовника. Надень-ка она фланелевые, попробуй, он и заорёт: до чего ты неизящна! Надоела мне моя Матрёна, намучился я с фланелевыми штанами, теперь пришло моё времечко. Я теперь председатель, и сколько ни накраду – всё на женское тело, на раковые шейки, на абрау-дюрсо. Потому что наголодался я в молодости достаточно, будет с меня, а загробной жизни не существует.
Жаль мне её, жаль! Но самого себя мне ещё больше жаль. Не из эгоизма говорю, о нет, а потому что мы действительно не в равных условиях. Ей-то хоть дома тепло, ну а мне, а мне… Куда пойду? У-у-у-у-у!..
– Куть, куть, куть! Шарик, а шарик… Чего ты скулишь, бедняжка? Кто тебя обидел? Ух…
Ведьма сухая метель загремела воротами и помелом съездила по уху барышню. Юбчонку взбила до колен, обнажила кремовые чулочки и узкую полосочку плохо стиранного кружевного бельишка, задушила слова и замела пса.
Боже мой… Какая погода… Ух… И живот болит. Это солонина! И когда же это всё кончится?
Наклонив голову, бросилась барышня в атаку, прорвалась в ворота, и на улице начало её вертеть, вертеть, раскидывать, потом завинтило снежным винтом, и она пропала.
А пёс остался в подворотне и, страдая от изуродованного бока, прижался к холодной стене, задохся и твёрдо решил, что больше отсюда никуда не пойдёт, тут и сдохнет в подворотне. Отчаяние повалило его. На душе у него было до того больно и горько, до того одиноко и страшно, что мелкие собачьи слёзы, как пупырыши, вылезали из глаз и тут же засыхали.
Испорченный бок торчал свалявшимися промёрзшими комьями, а между ними глядели красные зловещие пятна обвара. До чего бессмысленны, тупы, жестоки повара. – «Шарик» она назвала его… Какой он к чёрту «Шарик»? Шарик – это значит круглый, упитанный, глупый, овсянку жрёт, сын знатных родителей, а он лохматый, долговязый и рваный, шляйка поджарая, бездомный пёс. Впрочем, спасибо на добром слове.
Собачье сердце
Будто более поседел за последнее время. Преступление созрело и упало, как камень, как это обычно и бывает. С сосущим нехорошим сердцем вернулся в грузовике Полиграф Полиграфович. Голос Филиппа Филипповича пригласил его в смотровую. Удивленный Шариков пришел и с неясным страхом заглянул в дула на лице Борменталя, а затем и Филиппа Филипповича. Туча ходила вокруг ассистента, и левая его рука с папироской чуть вздрагивала на блестящей ручке акушерского кресла. Филипп Филиппович со спокойствием очень зловещим сказал: – Сейчас заберете вещи, брюки, пальто, все, что вам нужно, и вон из квартиры. – Как это так? – искренно удивился Шариков. – Вон из квартиры сегодня, – монотонно повторил Филипп Филиппович, щурясь на свои ногти. Какой-то нечистый дух вселился в Полиграфа Полиграфовича, очевидно, гибель уже караулила его и рок стоял у него за плечами. Он сам бросился в объятия неизбежного и гавкнул злобно и отрывисто: – Да что такое, в самом деле? Что я, управы, что ли, не найду на вас? Я на шестнадцати аршинах здесь сижу и буду сидеть! – Убирайтесь из квартиры, – задушенно шепнул Филипп Филиппович. Шариков сам пригласил свою смерть. Он поднял левую руку и показал Филиппу Филипповичу обкусанный, с нестерпимым кошачьим запахом шиш. А затем правой рукой, по адресу опасного Борменталя, из кармана вынул револьвер. Папироса Борменталя упала падучей звездой, и через несколько секунд прыгающий по битым стеклам Филипп Филиппович в ужасе метался от шкафа к кушетке. На ней, распростертый и хрипящий, лежал заведующий подотделом очистки, а на груди у него помещался хирург Борменталь и душил его белой маленькой подушкой. Через несколько минут доктор Борменталь, не со своим лицом, прошел на парадный ход и рядом с кнопкой звонка наклеил записку: «Сегодня приема по случаю болезни профессора нет. Просят не беспокоить звонками». Блестящим перочинным ножиком он перерезал провод звонка, в зеркале осмотрел исцарапанное в кровь свое лицо и изодранные, мелкой дрожью прыгающие руки. Затем он появился в дверях кухни и настороженным Зине и Дарье Петровне сказал: – Профессор просит вас никуда не уходить из квартиры. – Хорошо, – робко ответили Зина и Дарья Петровна. – Позвольте мне запереть дверь на черный ход и забрать ключ, – заговорил Борменталь, прячась за дверь в тень и прикрывая ладонью лицо. – Это временно, не из недоверия к вам. Но кто-нибудь придет, а вы не выдержите и откроете, а нам нельзя мешать, мы заняты. – Хорошо, – ответили женщины и сейчас же стали бледными. Борменталь запер черный ход, забрал ключ, запер парадный, запер дверь из коридора в переднюю, и шаги его пропали у смотровой. Тишина покрыла квартиру, заползла во все углы. Полезли сумерки, скверные, настороженные, одним словом – мрак. Правда, впоследствии соседи через двор говорили, что будто бы в окнах смотровой, выходящих во двор, в этот вечер горели у Преображенского все огни и даже будто бы они видели белый колпак самого профессора... Проверить это трудно. Правда, и Зина, когда уже все кончилось, болтала, что в кабинете, у камина, после того как Борменталь и профессор вышли из смотровой, ее до смерти напугал Иван Арнольдович. Якобы он сидел в кабинете на корточках и жег в камине собственноручно тетрадь в синей обложке из той пачки, в которой записывались истории болезни профессорских пациентов. Лицо будто бы у доктора было совершенно зеленое и все, ну все, вдребезги исцарапанное. И Филипп Филиппович в тот вечер сам на себя не был похож. И еще, что... Впрочем, может быть, невинная девушка из пречистенской квартиры и врет... За одно можно ручаться. В квартире в этот вечер была полнейшая и ужаснейшая тишина. Конец повести Эпилог Ночь в ночь через десять дней после сражения в смотровой в квартире профессора Преображенского, что в Обуховом переулке, ударил резкий звонок. Зину смертельно напугали голоса за дверью: – Уголовная милиция и следователь. Благоволите открыть. Забегали шаги, застучали, стали входить, и в сверкающей от огней приемной с заново застекленными шкафами оказалась масса народа. Двое в милицейской форме, один в черном пальто с портфелем, злорадный и бледный председатель Швондер, юноша-женщина, швейцар Федор, Зина, Дарья Петровна и полуодетый Борменталь, стыдливо прикрывающий горло без галстуха. Дверь из кабинета пропустила Филиппа Филипповича. Он вышел в известном всем лазоревом халате, и тут же все могли убедиться сразу, что Филипп Филиппович очень поправился в последнюю неделю. Прежний властный и энергичный Филипп Филиппович, полный достоинства, предстал перед ночными гостями и извинился, что он в халате. – Не стесняйтесь, профессор, – очень смущенно отозвался человек в штатском. Затем он замялся и заговорил: – Очень неприятно... У нас есть ордер на обыск в вашей квартире и... – человек покосился на усы Филиппа Филипповича и докончил: – и арест, в зависимости от результатов. Филипп Филиппович прищурился и спросил: – А по какому обвинению, смею спросить, и кого? Человек почесал щеку и стал вычитывать по бумажке из портфеля: – По обвинению Преображенского, Борменталя, Зинаиды Буниной и Дарьи Ивановой в убийстве заведующего подотделом очистки М. К. X. Полиграфа Полиграфовича Шарикова. Рыдания Зины покрыли конец его слов. Произошло движение. – Ничего не понимаю, – ответил Филипп Филиппович, королевски вздергивая плечи, – какого такого Шарикова? Ах, виноват, этого моего пса... которого я оперировал? – Простите, профессор, не пса, а когда он уже был человеком. Вот в чем дело. – То есть он говорил? – спросил Филипп Филиппович. – Это еще не значит быть человеком! Впрочем, это не важно. Шарик и сейчас существует, и никто его решительно не убивал. – Профессор, – очень удивленно заговорил черный человек и поднял брови, – тогда его придется предъявить. Десятый день, как пропал, а данные, извините меня, очень нехорошие. – Доктор Борменталь, благоволите предъявить Шарика следователю, – приказал Филипп Филиппович, овладевая ордером. Доктор Борменталь, криво улыбнувшись, вышел. Когда он вернулся и посвистал, за ним из двери кабинета выскочил пес странного качества. Пятнами он был лыс, пятнами на нем отрастала шерсть. Вышел он, как ученый циркач, на задних лапах, потом опустился на все четыре и осмотрелся. Гробовое молчание застыло в приемной, как желе. Кошмарного вида пес, с багровым шрамом на лбу, вновь поднялся на задние лапы и, улыбнувшись, сел в кресло. Второй милицейский вдруг перекрестился размашистым крестом и, отступив, сразу отдавил Зине обе ноги. Человек в черном, не закрывая рта, выговорил такое: – Как же, позвольте?.. Он же служил в очистке... – Я его туда не назначал, – ответил Филипп Филиппович, – ему господин Швондер дал рекомендацию, если я не ошибаюсь. – Я ничего не понимаю, – растерянно сказал черный и обратился к первому милицейскому: – Это он? – Он, – беззвучно ответил милицейский, – форменно он. – Он самый, – послышался голос Федора, – только, сволочь, опять оброс. – Он же говорил?.. Кхе... Кхе... – И сейчас еще говорит, но только все меньше и меньше, так что пользуйтесь случаем, а то он скоро совсем умолкнет. – Но почему же? – тихо осведомился черный человек. Филипп Филиппович пожал плечами. – Наука еще не знает способа обращать зверей в людей. Вот я попробовал, да только неудачно, как видите. Поговорил и начал обращаться в первобытное состояние. Атавизм! – Неприличными словами не выражаться! – вдруг гаркнул пес с кресла и встал. Черный человек внезапно побледнел, уронил портфель и стал падать на бок, милицейский подхватил его сбоку, а Федор сзади. Произошла суматоха, и в ней отчетливее всего были слышны три фразы: Филиппа Филипповича: «Валерьянки! Это обморок». Доктора Борменталя: «Швондера я собственноручно сброшу с лестницы, если он еще раз появится в квартире профессора Преображенского!» И Швондера: «Прошу занести эти слова в протокол!» Серые гармонии труб грели. Шторы скрыли густую пречистенскую ночь с ее одинокою звездою. Высшее существо, важный песий благотворитель, сидел в кресле, а пес Шарик, привалившись, лежал на ковре у кожаного дивана. От мартовского тумана пес по утрам страдал головными болями, которые мучили его кольцом по головному шву. Но от тепла к вечеру они проходили. И сейчас легчало, легчало, и мысли в голове у пса текли складные и теплые. «Так свезло мне, так свезло, – думал он, задремывая, – просто неописуемо свезло. Утвердился я в этой квартире. Окончательно уверен я, что в моем происхождении нечисто. Тут не без водолаза. Потаскуха была моя бабушка. Царство ей небесное, старушке. Утвердился. Правда, голову всю исполосовали зачем-то, но это заживет до свадьбы. Нам на это нечего смотреть». В отдалении глухо позвякивали склянки. Тяпнутый убирал в шкафах смотровой. Седой же волшебник сидел и напевал: – «К берегам священным Нила...» Пес видел страшные дела. Руки в скользких перчатках важный человек погружал в сосуд, доставал мозги. Упорный человек настойчиво все чего-то добивался в них, резал, рассматривал, щурился и пел: – «К берегам священным Нила...» Январь – март 1925 года Москва Примечания 1 Честное слово (от фр. parole d"honneur). 2 Позже (нем.). 3 Хорошо (нем.). 4 Осторожно (нем.).! https://lbuckshee.com/ Форум Бакши buckshee. Спорт, авто, финансы, недвижимость. Здоровый образ жизни. http://petimer.ru/ Интернет магазин, сайт Интернет магазин одежды Интернет магазин обуви Интернет магазин http://worksites.ru/ Разработка интернет магазинов. Создание корпоративных сайтов. Интеграция, Хостинг. http://filosoff.org/ Философия, философы мира, философские течения. Биография http://dostoevskiyfyodor.ru/ сайт http://petimer.com/ Приятного чтения!