Литературный быт пушкинской поры. Сергей Зенкин. Литературный быт Общая характеристика работы

Понятие литературного быта придумали в 20-х годах XX века русские формалисты. Их называют формалистами — на самом деле они были не такими уж формалистами. Они интересовались формой постольку, поскольку она чему-то противостоит, с чем-то борется, поскольку эта форма динамична. И в качестве иного по отношению к этой форме, того, с чем она борется и взаимодействует, они пытались сформулировать понятие быта.

Понятие «быт» было очень актуальным в советской культуре в то время, большевистская власть боролась за новый быт, а поэты говорили о «развороченном бурей быте» (Есенин) или о том, что «любовная лодка разбилась о быт» (Маяковский). Быт представлялся непослушной внешней средой, которая трудно поддается культурному упорядочению.

Примерно так мыслил быт и один из лидеров русской формальной школы, писатель и литературовед Виктор Шкловский. Он писал: «Мы, футуристы, раскрепостили искусство от быта, сделали его свободным от быта». Для него быт — это внешняя жизненная среда, которую искусство осваивает своими приемами, это пассивный материал искусства, который поддается колонизации посредством искусства. Это односторонняя активная преобразовательная деятельность, свойственная эстетике русского авангарда.

Товарищи Шкловского по формальной школе мыслили быт иначе. Они называли его собственно литературным бытом, имея в виду, что в социальной жизни, в быту, за рамками литературы есть какие-то вещи, которые взаимодействуют с литературой и могут усваиваться с нею. Это двустороннее взаимодействие, когда то, что было литературой, может стать бытом, и наоборот.

Здесь было два варианта понимания этого самого быта. Одно решение предлагал Борис Михайлович Эйхенбаум в нескольких своих статьях, одна из которых так и называется — «Литературный быт». По мысли Эйхенбаума, история литературы должна заниматься не только тем, что такое литература, но и тем, как быть писателем, как писатель живет и осуществляет себя в общественной структуре. И поэтому Эйхенбаума на сравнительно позднем этапе развития русской формальной школы заинтересовали институциональные формы существования литературы, те способы организации литературной среды, в которой возникают и циркулируют литературные произведения. Эйхенбаум предложил различать две такие институционализации, две формы. Это, во-первых, литературный кружок или салон и, во-вторых, литературный журнал и издательство.

Они различаются тем, что в салоне или кружке писатели совпадают с читателями, люди пишут тексты фактически для самих себя, для своих ближайших коллег, товарищей, для тех, с кем они встречаются в этом самом салоне. Соответственно, тексты часто получаются небольшими, их удобно читать даже публично. Эти тексты свободно циркулируют между участниками кружка, обсуждаются, в такой ситуации даже частные письма могут превращаться в литературные тексты. И такая деятельность, разумеется, не носит никакого коммерческого характера. Люди пишут ради собственного удовольствия, ради удовольствия тех, с кем они дружат.

Вторая институционализация литературы, которую различал Борис Эйхенбаум, — это, как он выражался, «журнал с редакцией и бухгалтерией», совсем другая форма, в которой писатель и читатель четко отделены друг от друга. Писатель может совсем не видеть своих читателей — их много, они живут в разных местах, он их не знает. Он общается с другими людьми, с немногими профессиональными редакторами самого журнала. Более того, его отношения с читателями опосредованы деньгами: читатель подписывается на журнал, а писатель получает гонорар — отсюда бухгалтерия. Кстати говоря, именно от журнала, по-видимому, идет привычная впоследствии форма полистной оплаты литературного творчества, когда устанавливается ставка гонорара за текст определенной длины.

Таким образом, журнал и кружок образуют две формы литературного быта, легко прослеживающиеся в русской литературе XIX века, которой занимался Эйхенбаум. Если для начала XIX века, условно говоря, пушкинской эпохи, преобладающим является именно светский кружок — светский или чисто литературный кружок, — то во второй половине XIX века отчетливое преобладание получила именно форма литературного журнала, который мы с тех пор знаем на протяжении более чем столетия. Как видим, Эйхенбаум предлагал понимать литературный быт через социальные институциональные понятия, категории.

Совсем другое понимание литературного быта предложил третий участник русской формальной школы — третий из ее признанных лидеров — Юрий Тынянов. Для него литературный быт складывается не из институций, не из социальных структур, а из текстов. Примером могут служить, например, уже упомянутые мной частные письма. В принципе, это не литературный текст, они обычно функционируют независимо от литературы. Но в некоторых ситуациях они могут превратиться в литературный факт — так называл это Тынянов — литературный быт, литературный факт. Они могут переписываться, циркулировать между разными людьми, даже незнакомыми между собой, и рассматриваться не с точки зрения конкретного жизненного содержания, которое в них излагал автор, а с точки зрения той формы, того стиля языка, которым они написаны, как факты настоящей литературы. И в некоторой эпохе русской литературы именно так и происходило. В ту же самую пушкинскую эпоху многие частные письма писателей функционировали как настоящие литературные тексты. Тогда как позднее они вышли из этой сферы, и современные читатели, если читают переписку писателей — она, бывает, публикуется, — читают ее преимущественно как вспомогательный текст по отношению к романам или стихам, а не для того, чтобы насладиться стилем и мыслью данного писателя.

Сами субъекты литературного быта в этих двух институциализациях — эйхенбаумовской и тыняновской — тоже различаются. Потому что если для Эйхенбаума типичным субъектом литературного быта было то, что он называл литературным поколением, то есть большая, необязательно тесно сплоченная группа людей, которые разделяют общий исторический опыт и привыкли работать в одной и той же социальной среде — например, в той же самой среде кружков или среде журналов и издательств, то Тынянов предложил в качестве субъекта литературного быта так называемую литературную личность — человека, который либо вообще ничего не пишет, либо пишет мало и, может быть, не самые интересные вещи, но своим поведением в литературе, общаясь с другими писателями, становясь, бывает, предметом их сочинений, обеспечивает некоторый постоянный литературный сюжет.

Тынянов приводил в качестве любопытного примера знаменитого стихотворца-графомана пушкинской эпохи графа Хвостова, над которым любили потешаться молодые поэты-романтики в своих стихах — несообразно преувеличенные похвалы этому поэту, «любимому небесами», как выражался Пушкин в «Медном всаднике». По мысли Тынянова, граф Хвостов был вовсе не глупым человеком. Он понимал, что над ним смеются, он понимал, что его стихи плохие, но он соглашался играть роль такого литературного шута. Это странно, потому что он был сенатором и очень знатным вельможей и не потерпел бы над собой насмешек в нелитературной среде. Но, вступая в литературу, он принимал на себя роль шута, становился литературной личностью. И на основе его личности создавались литературные тексты. Вот как работает литературный быт в тыняновском понимании.

ЭЙХЕНБАУМ, БОРИС МИХАЙЛОВИЧ (1886–1959), русский литературовед. Родился 4 (16) октября 1886 в Воронеже в семье врачей. В автобиографии Мой временник (1929) Эйхенбаум писал, что в его жизни «литература не была задумана». По окончании гимназии в 1905 он приехал в Петербург и поступил в Военно-медицинскую академию. Его первая статья Пушкин-поэт и бунт 1825 года (Опыт психологического исследования ) была опубликована в 1907.

В период русской революции 1905 Военно-медицинская академия была закрыта, и Эйхенбаум поступил на биологическое отделение Вольной высшей школы П.Ф.Лесгафта. Занимался также музыкой – роялем, скрипкой, вокалом. В 1907 оставил Академию и школу Лесгафта и поступил в Музыкальную школу Е.П.Рапгофа и на историко-филологический факультет Петербургского университета. В течение двух лет Эйхенбаум учился на славяно-русском отделении, затем перешел на романо-германское, в 1911 вновь вернулся на славяно-русское, испытывая «необычайный и живой интерес к русскому языку и вообще к славянству». В годы учебы общался с тогдашними студентами В.М.Жирмунским, В.В.Гиппиусом и др., посещал семинар С.Венгерова.

В 1909 Эйхенбаум оставил профессиональные занятия музыкой, чтобы полностью посвятить себя филологии. Его внимание как филолога привлекало в те годы творчество И.С.Тургенева, Ф.М.Достоевского, Л.Н.Толстого и Ф.И.Тютчева. Занимался также текстологической, библиографической и архивной работой, писал и публиковал стихи.

В 1912 Эйхенбаум окончил университет и занялся филологической, в основном критико-библиографической работой. В 1913–1914 его статьи и заметки печатались во многих периодических изданиях, он вел обозрение иностранной литературы в газете «Русская молва». В течение нескольких лет выходили его статьи О мистериях Поля Клоделя , О Чехове и др., был опубликован перевод с французского рассказов Ш.-Л.Филиппа.

Эйхенбаум принимал деятельное участие в литературной жизни Петербурга: посещал заседания гумилевского «цеха поэтов» и вечера футуристов, полемизировал в печати с Д.С.Мережковским, приветствовал издание книги И.Розанова Русская лирика , совместно с философом С.Франком стремился реорганизовать литературный отдел журнала «Русская мысль». В основе его взглядов лежал поиск «культурной цельности», которая позволила бы связать воедино филологические исследования и потребности современной литературы.

В 1914 Эйхенбаум был приглашен в гимназию Я.Гуревича. Преподавательская работа дала материал для статьи О принципах изучения литературы в средней школе . В 1910-х годах были также написаны статьи Поэтика Державина , Карамзин и др.

В 1917 началось сближение Эйхенбаума с членами кружка ОПОЯЗ, в который он вступил в 1918. По воспоминаниям Эйхенбаума, в опоязовцах «всколыхнуло и потянуло именно то, что я увидел тягу к новой культуре, к новому социальному строю». Наиболее творчески близок ему был В.Б.Шкловский. Не оставляя работы над проблемами теории стиха, Эйхенбаум обратился к поэтике прозы. Его первыми работами в этот период стали статьи 1919 О Льве Толстом (впоследствии эта и другие статьи стали основой большого исследования Молодой Толстой , 1922, Как сделана «Шинель », О художественном слове и др.).

Наиболее значительные из статей, написанных в 1916–1922, Эйхенбаум издал в сборнике Сквозь литературу (1924). В рецензии на сборник Г.О.Винокур писал: «И вот перед нами два Эйхенбаума: то мореплаватель, то плотник. Широким жестом скользит Эйхенбаум по морям российской поэзии тогда, когда он критик. И плотничает, когда становится историком литературы, ученым... Эволюция эта не закончена еще: в ней не хватает последнего, синтетического звена». В письме Винокуру Эйхенбаум не соглашался с оценкой своей научной позиции как двойственной и защищал свое «право на перелом», который произошел в 1918, в начале опоязовского периода.

В 1924 Эйхенбаум писал Шкловскому: «История утомила меня, а отдыхать я не хочу и не умею. У меня тоска по поступкам, тоска по биографии». В дневнике 1925 ученый отмечал: «Научная работа прежнего типа не привлекает – скучно и ненужно. О педагогической работе и говорить нечего – ее следовало бы бросить, оставив только кружок близких учеников. Во всей своей остроте и простоте стоит вопрос – что мне дальше делать в жизни? Куда направить свой темперамент, ум, силы? Как найти новое живое дело, которое увлекало бы и в котором я мог бы видеть для себя перспективу?» Несмотря на сомнения, в 1924 Эйхенбаум опубликовал фундаментальный труд Лермонтов. Опыт историко-литературной оценки , а в 1925 написал статьи Лесков и современная проза , О.Генри и теория новеллы и др. В статье Теория формального метода (1925) он подвел итоги сделанного ОПОЯЗом. Новой темой научного творчества Эйхенбаума стала тема «литературного быта», которой он посвятил статью Литературный быт (1927). В 1928 начал работать над книгой о Толстом.

Эйхенбаум видел новый ресурс современной беллетристики в сближении литературы и филологии, которое впоследствии получило название «филологическая проза». Его привлекало писательское творчество. В 1933 он издал книгу Маршрут в бессмертие. Жизнь и подвиги чухломского дворянина и международного лексикографа Николая Петровича Макарова , однако ее появление осталось незамеченным критиками. Эйхенбаум сосредоточился на текстологической работе – издании М.Ю.Лермонтова, М.Е.Салтыкова-Щедрина, Я.П.Полонского, Л.Н.Толстого. Продолжалась и работа над книгой о Толстом. В 1931 вышла книга Лев Толстой. Кн. 2. 60-е годы , в которой Эйхенбаум больше внимания уделял биографии писателя, нежели теоретическим проблемам его творчества. Третий том исследования, Семидесятые годы , был завершен в 1940 (опубл. в 1960). Эйхенбаум продолжал работу над книгами о Толстом и после войны, видя в этом труде «спасение и лечение» от мрачных событий общественной жизни – репрессий, травли А.А.Ахматовой и М.М.Зощенко, «борьбы с космополитами» и т.д. В 1949 он писал в дневнике: «Литературоведческого языка нет, п.ч. научной мысли в этой области нет – она прекратила течение свое (как нет и литературы в прежнем смысле – романтизм, реализм и пр.). Труды Эйхенбаума почти перестали издавать. Он перенес тяжелую болезнь сердца. Тем не менее ученый много занимался текстологической, редакторской и комментаторской работой. В 1959 он собирался писать книгу о текстологии и новую книгу о Лермонтове, но этим планам не суждено было осуществиться.

, Смоленская губерния , Российская империя

Место работы
  • Гимназия и реальное училище Гуревича
  • Русская молва
  • Высшие женские историко-литературные курсы Н. П. Раева
  • филологический факультет СПбГУ
  • Народный комиссариат просвещения РСФСР
  • Пушкинский Дом
Известные ученики И. Л. Андроников , Б. Я. Бухштаб ,
Э. Г. Герштейн , Л. Я. Гинзбург ,
Е. А. Маймин, Э. Э. Найдич ,
И. М. Семенко

Биография

Родился в семье земских врачей в уездном городе Смоленской губернии . Отец, выпускник Медико-хирургической академии (1880), с января 1880 года служил земским врачом в Белозёрском, Тихвинском и Боровичском уездах Новгородской губернии , с января 1885 года - в Краснинском уезде Смоленской губернии ; мать, окончив в Петербурге врачебные женские курсы при Николаевском военном госпитале, занималась частной практикой в области женских и детских болезней. В 1890 году отца перевели в Землянск Воронежской губернии , а семья переехала в Воронеж , где прошли детство и юность Бориса Эйхенбаума. С детства, как и его старший брат Всеволод , он свободно владел французским и немецким языками.

После окончания с золотой медалью Воронежской гимназии в 1905 году Эйхенбаум поступил петербургскую в Военно-медицинскую академию , а в 1906 году (пока академия была закрыта из-за студенческих беспорядков) учился на биологическом отделении Вольной высшей школы П. Ф. Лесгафта (где познакомился со своей будущей женой). Параллельно занимался музыкой (скрипка, рояль, вокал). В 1907 году Эйхенбаум покинул академию и поступил в Музыкальную школу Е. П. Рапгофа и на историко-филологический факультет Императорского Санкт-Петербургского университета . В 1909 году Эйхенбаум оставил профессиональные занятия музыкой, сделав выбор в пользу филологии . В этом же году, после двух лет учёбы на славяно-русском отделении, Эйхенбаум перешёл на романо-германское, однако в 1911 году вернулся на славяно-русское. В 1912 году Эйхенбаум окончил университет. Был участником Пушкинского семинария С. А. Венгерова .

В 1913-1914 годах Эйхенбаум печатался во многих периодических изданиях, вёл обозрение иностранной литературы в газете «Русская молва ».

В апреле 1918 года был приглашён в Литературно-издательский отдел Наркомпроса для подготовки сочинений русских классиков. С этого началась деятельность Эйхенбаума в области текстологии .

Ключевой момент биографии Эйхенбаума - сближение с участниками кружка ОПОЯЗ в 1917 году. В 1918 году Эйхенбаум присоединяется к ОПОЯЗу и участвует в его исследованиях до середины 1920-х годов. Также его увлекает проблема «литературного быта», при обсуждении которой ему приходится полемизировать с Ю. Н. Тыняновым .

Уволенный также из , Эйхенбаум потерял всякую возможность печататься. Лишь через несколько месяцев после смерти Сталина , в сентябре 1953 года, он смог вернуться к редакторской деятельности.

24 ноября 1959 года на вечере скетчей Анатолия Мариенгофа Эйхенбаум произнёс вступительное слово и скоропостижно скончался. Похоронен на Богословском кладбище Санкт-Петербурга.

Семья

Адреса в Ленинграде

Труды

  • Пушкин-поэт и бунт 1825 года (Опыт психологического исследования), (первая опубликованная работа Б. М. Эйхенбаума).
  • Как сделана «Шинель» Гоголя , . (Текст: Как сделана «Шинель» Гоголя.)
  • Мелодика русского лирического стиха, П., . (Текст: Мелодика русского лирического стиха (фрагмент).)
  • Молодой Толстой, .
  • Анна Ахматова. Опыт Анализа, 1923.
  • Лермонтов. Опыт историко-литературной оценки. Л., .
  • Сквозь литературу. Л., 1924.
  • Лесков и современная проза, .
  • О. Генри и теория новеллы, . (Текст: О. Генри и теория новеллы.)
  • Теория «формального метода», . (Текст: Теория «формального метода».)
  • Литературный быт, .
  • Лев Толстой: пятидесятые годы, .
  • Лев Толстой: шестидесятые годы, .
  • Маршрут в бессмертие (Жизнь и подвиги чухломского дворянина и международного лексикографа Николая Петровича Макарова),
  • Лев Толстой: семидесятые годы, .
  • Переписка Б. М. Эйхенбаума и В. М. Жирмунского / Публ. Н. А. Жирмунской и О. Б. Эйхенбаум; Вступ. ст. Е. А. Тоддеса; Прим. Н. А. Жирмунской и Е. А. Тоддеса // Тыняновский сборник. Третьи Тыняновские чтения. Рига, 1988. С. 256-329.
  • Письма Б. М. Эйхенбаума к А. С. Долинину / Подгот. текста, вступ. заметка, прим. А. А. Долининой // Звезда. 1996. № 5. С. 176-189.
  • «Цель человеческой жизни - творчество» (Письма Б. М. Эйхенбаума к родным) / Публ. Г. Д. Эндзиной // Встречи с прошлым. Вып. 5. М., 1984. С. 117-138.
  • Эйхенбаум Б. М. Письма к брату Всеволоду / Предисл., публ. и прим. А. Н. Акиньшина и О. Г. Ласунского // Филологические записки (Воронеж). 1997. Вып. 8. С. 191-230.
  • Эйхенбаум Б. М. Страницы дневника. Материалы к биографии Б. М. Эйхенбаума / Предисл., публ. и прим. А. С. Крюкова // Филологические записки (Воронеж). 1997. Вып. 8. С. 230-251.
  • Эйхенбаум Б. М. Дневник / Публ. и прим. А. С. Крюкова // Филологические записки (Воронеж). 1998. Вып. 11. С. 207-220.
  • Эйхенбаум Б. М. Мой временник. Маршрут в бессмертие. М., 2001.
  • Эйхенбаум Б. М. Новое о Гончарове: Из писем И. А. Гончарова к М. М. Стасюлевичу // Запросы жизни, 1912, № 47. Стр. 2695-2702.
  • Эйхенбаум Б. М. О литературе / Сост. О. Б. Эйхенбаум, Е. А. Тоддеса ; Вступ. ст. М. О. Чудаковой , Е. А. Тоддеса; Комм. Е. А. Тоддеса, М. О. Чудаковой, А. П. Чудакова . - М., 1987.

Награды

Примечания

  1. Т. 4: Брасос - Веш - М. . - Т. 4.
  2. Эйхенбаум Борис Михайлович // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / под ред. А. М. Прохоров - 3-е изд. - М. : Советская энциклопедия , 1969.
Эстетика и теория искусства XX века [Хрестоматия] Мигунов А. С.

Эйхенбаум Б.М. Теория «формального метода»

Эйхенбаум Б.М.

Теория «формального метода»

Эйхенбаум Борис Михайлович (1886–1959) – литературовед, литературный критик, теоретик и историк культуры, один из ведущих представителей русской «формальной школы». Окончил историко-филологический факультет Петербургского университета (1912); в 1914 году оставлен при университете на кафедре русского языка и словесности. После окончания университета преподавал литературу в гимназии, выступал в периодике Петербурга как литературный критик эстетико-философского направления. В 1918 году вступил в ОПОЯЗ (Общество изучения поэтического языка), что предопределило его поворот к «конкретной филологии», прежде всего к поэтике. С 1918 года он профессор Петроградского (с 1924 года Ленинградского) университета; одновременно (с 1920) – один из руководителей Государственного института истории искусств (1920–1931).

В 1919 году Б.М. Эйхенбаум написал свою самую знаменитую статью, «Как сделана „Шинель“ Гоголя», в которой практически продемонстрировал методы и приемы формального анализа конкретного литературного текста и сделал важное теоретическое открытие – феномена сказа – субъектной организации литературного произведения, обладающей своими речевыми, стилевыми, композиционными и интонационными особенностями. В это же время Эйхенбаум занимался изучением и других сторон поэтики – анализом стиха, типологией литературных жанров, задачами литературной критики. Вышли в свет его монографии, посвященные мелодике русского стиха, творчеству раннего Л. Толстого, М. Лермонтова, А. Ахматовой. Подчеркнутый объективизм анализа художественной формы Эйхенбаум полемически противопоставлял субъективизму эстетической эссеистики символистов и политико-идеологической заданности ученых марксистской ориентации.

16 июля 1923 года в главной газете СССР – «Правде» – была опубликована статья члена Политбюро ЦК РКП(б) Л.Д. Троцкого «Формальная школа поэзии и марксизм», в дальнейшем вошедшая в его книгу «Литература и революция» (М., 1923; 1924). В ней «формальная школа» была квалифицирована не только как «поверхностная» и «реакционная», но и как «единственная теория, которая на советской почве за эти годы» «противопоставляет себя марксизму теоретически» (Троцкий Л. Литература и революция. М., 1991. С. 130). Приписанная «формальной школе» оппозиционность марксизму как советской идеологии и единственно верной методологии научного анализа общественных явлений (включая культуру) сделала «формальную школу» главным философским оппонентом и классовым противником советской власти внутри страны. «Формальной школе» инкриминировались обывательская безыдейность, идеализм, замаскированная «поповщина», «эстетическая мания величия» (Там же. С. 144) и т. п. Использование формальных методов и приемов Троцкий считал допустимым лишь как прикладных инструментов анализа (статистические подсчеты, анализ этимологии, синтаксиса и т. п.). Эйхенбаум сразу понял, что главный упрек вождя состоял в том, что формалисты «не хотят мириться на вспомогательном, служебно-техническом значении своих приемов», претендуя на мировоззренческую роль.

Статья Троцкого прозвучала как команда, призвавшая к идеологическим проработкам и политическим преследованиям «формальной школы». Журнал «Печать и революция» организовал на своих страницах дискуссию о «формализме» (1924. Кн. 5). В ней выступили: от лица «формальной школы» – Б.М. Эйхенбаум; от имени советской гуманитарной науки – А.В. Луначарский, П.Н. Сакулин, П.С. Коган, Вал. Полянский [П.И. Лебедев]. От обсуждения вопросов методологии науки о литературе и искусстве (на что делал акцент Эйхенбаум) дискуссия перетекла в чисто политическое русло, а затем и перешла на личности. Завершил дискуссию «теоретик партии» Н.И. Бухарин (Красная новь. 1925. Кн. 3). Все оппоненты осудили «формалистов», обозвав их «эсерствующей и меньшевиствующей интеллигенцией», «врагами марксизма», а «формальный метод» – «реакционным», «особой болезнью спецовского гурманства», «самообороной от марксизма», «кадетизмом». Эйхенбаум сдержанно объяснил, что в отличие от марксистов «формалисты» изучают не «социальное содержание» литературы, а само искусство слова, не политический «генезис» литературных явлений, а их эволюцию в истории культуры. В результате социологического подхода к изучению литературы, писал ученый, происходит подмена: вместо произведения искусства осмысляется его тенденциозная интерпретация, во многом привнесенная самим интерпретатором; литература превращается в «иллюстрацию» или «эстетический придаток» политики и идеологии; рассматривается лишь содержание искусства, а не оно само; различные феномены культуры унифицируются в качестве явлений социальных, вне анализа их формы. Марксизм, отмечал он, экстраполирует общие социально-экономические проблемы в область искусства, тем самым игнорируя его специфику, и совершает над ним насилие, схоластически перенося «общие схемы» из одной научной области в другую. Но противопоставлять марксизм и «формализм», по мнению Эйхенбаума, некорректно: марксизм – это «философско-историческое учение», а «формализм» – «система частной науки» (как теория относительности). Не менее показательно отождествление марксистами поэтики как науки о поэтическом языке и самой поэзии, характерное для статей Троцкого и Бухарина. «Исторический параллелизм разных рядов культуры», писал ученый, не может быть превращен в «функциональную (причинно-следственную) связь», иначе как схематично и тенденциозно.

На марксистскую критику философ ответил новыми трудами. В книге «О литературном быте» (Л., 1927) ученый, опираясь на биографические факты творчества Толстого, Лермонтова, Некрасова и др. русских классиков, построил своеобразную «социологию литературы», отвечающую на вопрос, «как быть писателем» в каждую конкретно-историческую эпоху. Такое понимание социологии литературы расходилось с общепринятым советским взглядом на нее, заключавшимся в приложении догм исторического материализма к истории литературы. Другим опытом достижения целостного стиля культурной деятельности стала книга Б.М. Эйхенбаума «Мой временник» (Л., 1929), представлявшая научно-беллетристический жанр. Последним шансом ученого изложить свою оригинальную научную концепцию стал сборник его статей «Литература: Теория. Критика. Полемика» (Л., 1929).

В статье «Теория „формального метода“» (1925) Борис Михайлович бросил «прощальный взгляд» на теоретические достижения формалистов как представителей литературной науки. По существу, написанный им обзор трудов – собственных и своих товарищей по «формальной школе» (Р. Якобсона, Л. Якубинского, В. Шкловского, О. Брика, Б. Томашевского, Ю. Тынянова, отчасти В. Жирмунского и др.) – представлял собой своего рода отчет школы о проделанной научной работе. Ученый подчеркивал новизну этих исследований – по сравнению с предшественниками: А.А. Потебней, А.Н. Веселовским, А. Белым, В. Брюсовым, К. Чуковским и не упоминаемыми по цензурным соображениям Д. Мережковским и Ю. Айхенвальдом. Сознательно игнорируя политические наветы противников, отказываясь от претензий создать особую эстетическую теорию и научную методологию, Б.М. Эйхенбаум перечислял реальные заслуги представителей формального метода: в изучении поэтического языка в отличие от практического («прозаического»), в том числе специфики стихотворного языка, роли звуковых повторов, ритмики и метрики в стихе и прозе; в анализе сюжета и фабулы, сказа, поэтики жанров, соотношения материала и формы; в осмыслении путей литературной эволюции, вызванной текучестью и изменяемостью самой формы и различными функциями того или иного приема, борьбой старого и нового, нередко принимающей форму пародии, полемикой старших и младших литературных школ, взаимодействием жанров – в том числе «второстепенной» и «массовой» литературы; в изучении «литературного факта» и «литературного быта», позволяющих понять литературу как «своеобразное социальное явление» – именно в его своеобразии.

Однако никакая осторожность и корректность самопрезентации Б.М. Эйхенбаума «формального метода» не могли компенсировать его «чужеродность» марксизму. После начала 1930-х упоминание «формальной школы», как и работа в русле «формализма» стали опасными и ассоциировались с «левым» или «правым» уклонами в советской культуре. Ученый сознательно ушел в традиционную филологию, посвятив себя истории русской литературы XIX века и текстологии. Он выступал как редактор и комментатор собраний сочинений Лермонтова, Тургенева, Некрасова, Л. Толстого, Салтыкова-Щедрина. Но «формалистическое» прошлое продолжало преследовать ученого, как позорное клеймо «антимарксиста». В 1936 г., в разгар кампании против формализма ему пришлось «каяться» и признаваться в ошибках. В 1949 году – в связи с развязанной кампанией против космополитизма – Б.М. Эйхенбаума уволили из Пушкинского дома (по болезни) и Ленинградского университета (за ошибки в работе), практически перестали печатать. Правда, в 1956 году ему разрешили вернуться в Пушкинский дом. Последние книги Б.М. Эйхенбаума – третья в цикле исследований о творчестве Л. Толстого, посвященная деятельности писателя в 1870-е годы, и сборник «Статей о Лермонтове» – вышли уже посмертно (1960 и 1961), в сильно сокращенном виде.

И.В. Кондаков

Так называемый «формальный метод» образовался не в результате создания особой «методологической» системы, а в процессе борьбы за самостоятельность и конкретность литературной науки. Понятие «метода», вообще, несоответственно расширилось и стало обозначать слишком многое. Принципиальным для «формалистов» 1 является вопрос не о методах изучения литературы, а о литературе как предмете изучения. Ни о какой методологии мы, в сущности, не говорим и не спорим. Мы говорим и можем говорить только о некоторых теоретических принципах, подсказанных нам не той или другой готовой методологической или эстетической системой, а изучением конкретного материала в его специфических особенностях. Теоретические и историко-литературные работы формалистов выражают эти принципы с достаточной определенностью, но вокруг них за эти 10 лет накопилось так много новых вопросов и старых недоразумений, что не мешает сделать попытку некоторой их сводки – не в виде догматической системы, а в виде исторического итога. Важно показать, как началась работа формалистов и как и в чем она эволюционирует.

Момент эволюции очень важен в истории формального метода. Наши противники и многие из наших последователей упускают это из виду. Мы окружены эклектиками и эпигонами, превращающими формальный метод в некую неподвижную систему «формализма», которая служит им для выработки терминов, схем и классификаций. Эта система очень удобна для критики, но совершенно не характерна для формального метода. Никакой такой готовой системы или доктрины у нас не было и нет. В своей научной работе мы ценим теорию только как рабочую гипотезу, при помощи которой обнаруживаются и осмысливаются факты, т. е. осознаются как закономерные и становятся материалом для исследования. Поэтому мы не занимаемся определениями, которых так жаждут эпигоны, и не строим общих теорий, которые так любезны эклектикам. Мы устанавливаем конкретные принципы и держимся их в той мере, в какой они оправдываются на материале. Если материал требует усложнения или изменения мы их усложняем или изменяем. В этом смысле мы достаточно свободны от собственных теорий, как и должна быть свободна наука, поскольку есть разница между теорией и убеждением. Готовых наук нет – наука живет не установлением истин, а преодолением ошибок.

Задача этой статьи – не полемическая. Первоначальный период научной борьбы и журнальной полемики закончен. На такого рода «полемику», какой удостоила меня «Печать и Революция» (1924 год, № 5), можно отвечать только новыми научными работами. Главная моя задача – показать, как формальный метод, постепенно эволюционируя и расширяя область изучения, совершенно выходит за пределы того, что обычно называется методологией, и превращается в особую науку о литературе как о специфическом ряде фактов. В пределах этой науки возможно развитие самых разнообразных методов, если только при этом в центре внимания остается специфичность изучаемого материала. Таково было, в сущности, стремление формалистов с самого начала, и именно такой смысл имела их борьба со старыми традициями. Присвоенное этому движению и прочно утвердившееся за ним наименование «формального метода» следует понимать условно – как исторический термин и не исходить из него как из действительного определения. Для нас характерен не «формализм», как эстетическая теория, и не «методология», как законченная научна система, а только стремление к созданию самостоятельной литературной науки на основе специфических свойств литературного материала. Нам нужно только теоретическое и историческое осознание фактов словесного искусства, как такового.

Представителей формального метода неоднократно и с разных сторон упрекали в неясности или в недостаточности их принципиальных положений – в равнодушии к общим вопросам эстетики, психологии, философии, социологии и т. д. Упреки эти, несмотря на их качественные различия, одинаково справедливы в том отношении, что они правильно схватывают характерный для формалистов и, конечно, не случайный отрыв как от «эстетики сверху», так и от всех готовых или считающих себя такими общих теорий. Этот отрыв (особенно от эстетики) – явление более или менее типичное для всей современной науки об искусстве. Оставив в стороне целый ряд общих проблем (вроде проблемы красоты, цели искусства и т. д.), она сосредоточилась на конкретных проблемах искусствознания (Kunstwissenschaft). Заново, вне связи с обще-эстетическими предпосылками, выдвинулся вопрос о понимании художественной «формы» и ее эволюции, а отсюда – целый ряд конкретных теоретических и исторических вопросов. Явились характерные лозунги – вроде Вёльфлиновского «история искусства без имен» (Kunstgeschichte ohne Namen), характерные опыты конкретного анализа стилей и приемов – вроде «опыта сравнительного изучения картин» К. Фолля. В Германии именно теория и история изобразительных искусств, наиболее богатая опытом и традициями, заняла центральное положение в искусствознании и стала оказывать влияние как на общую теорию искусства, так и на отдельные науки – в частности, например, на изучение литературы 2 .

В России, очевидно в силу местных исторических причин, аналогичное положение заняла литературная наука.

Формальный метод обратил на себя общее внимание и стал одним из злободневных вопросов, конечно, не по своим частным методологическим особенностям, а по своему принципиальному отношению к вопросу о понимании и изучению искусства. В работах формалистов резко выступали такие принципы, которые нарушали казавшиеся устойчивыми традиции и «аксиомы» не только науки о литературе, но и науки об искусстве в целом. Благодаря этой остроте принципов расстояние между частными проблемами литературной науки и общими проблемами искусствознания сократилось. Выдвинутые формалистами и поставленные в основу их работ понятия и принципы, при всей их конкретности, острием своим естественно направлялись в сторону теории искусства вообще. Возрождение поэтики, совершенно вышедшей из употребления, имело, поэтому вид не простого восстановления частных проблем, а набега на всю область искусствознания. Положение это создалось в результате целого ряда исторических событий, на которых самые главные – кризис философской эстетики и крутой перелом в искусстве (в России резче и определеннее всего в поэзии). Эстетика оказалась голой, а искусство намеренно предстало обнаженным – во всей условности примитива. Формальный метод и футуризм оказались исторически связанными между собой.

Но этот общий исторический смысл выступления формалистов составляет особую тему – здесь мне важно говорить о другом, поскольку я имею в виду дать представление об эволюции принципов и проблем формального метода и о положении его в данный момент.

Ко времени выступления формалистов «академическая» наука, совершенно игнорировавшая теоретические проблемы и вяло пользовавшаяся устарелыми эстетическими, психологическими и историческими «аксиомами», настолько потеряла ощущение собственного предмета исследования, что самое ее существование стало призрачным. С ней почти не приходилось бороться: не зачем было ломиться в двери, потому что никаких дверей не оказалось – вместо крепости мы увидели проходной двор. Теоретическое наследие Потебни и Веселовского, перейдя к ученикам, осталось лежать мертвым капиталом – сокровищем, к которому боялись прикоснуться и тем самым обесценивали его значение. Авторитет и влияние постепенно перешло от академической науки к науке, так сказать, журнальной – к работам критиков и теоретиков символизма. Действительно, в годы 1907-12 гораздо большее влияние имели книги и статьи Вяч. Иванова, Брюсова, А. Белого, Мережковского, Чуковского и пр., чем ученые исследования и диссертации университетских профессоров. За этой «журнальной» наукой, при всей ее субъективности и тенденциозности, стояли те или другие теоретические принципы и лозунги, усиливаемые опорой на новые художественные течения и их пропаганду. Естественно, что для молодого поколения такие книги, как «Символизм» А. Белого (1910 г.), значили неизмеримо больше, чем беспринципные монографии историков литературы, лишенные всякого научного темперамента, всякой точки зрения.

Вот почему – когда назрела историческая встреча двух поколений, на этот раз чрезвычайно напряженная и принципиальная, она определилась не по линии академической науки, а по линии этой журнальной науки – по линии теорий символистов и методов импрессионистической критики. Мы вступили в борьбу с символистами, чтобы вырвать из их рук поэтику и, освободив ее от связи с их субъективными эстетическими и философскими теориями, вернуть ее на путь научного исследования фактов. Воспитанные на их работах, мы с тем большей ясностью видели их ошибки. Определившееся к этому времени восстание футуристов (Хлебников, Крученых, Маяковский) против поэтической системы символизма было опорой для формалистов, потому что придавало их борьбе еще более актуальный характер.

Основным лозунгом, объединившим первоначальную группу формалистов, был лозунг раскрепощения поэтического слова от оков философских и религиозных тенденций, все более и более овладевавших символистами. Раскол среди теоретиков символизма (1910-11 гг.) и появление акмеистов подготовили почву для решительного восстания. Все компромиссы должны были быть устранены. История требовала от нас настоящего революционного пафоса – категорических тезисов, беспощадной иронии, дерзкого отказа от каких бы то ни было соглашательств. При этом важно было противопоставить субъективно-эстетическим принципам, которыми вдохновлялись в своих теоретических работах символисты, пропаганду объективно-научного отношения к фактам. Отсюда – новый пафос научного позитивизма, характерный для формалистов: отказ от философских предпосылок от психологических и эстетических истолкований и т. д. Разрыв с философской эстетикой и с идеологическими теориями искусства диктовался самым положением вещей. Надо было обратиться к фактам и, отойдя от общих систем и проблем, начать с середины – с того пункта, где нас застает факт искусства. Искусство требовало, чтобы к нему подошли вплотную, а наука – чтобы ее сделали конкретной.

Принцип спецификации и конкретизации литературной науки явился основным для организации формального метода. Все усилия направились на то, чтобы прекратить прежнее положение, при котором, по словам А. Веселовского, литература была «res nullius». Именно это и сделало позицию формалистов столь непримиримой по отношению к другим «методам» и столь неприемлемой для эклектиков. Отрицая эти «другие» методы, формалисты на самом деле отрицали и отрицают не методы, а беспринципное смешение разных наук и разных научных проблем. Основное их утверждение состояло и состоит в том, что предметом литературной науки, как таковой, должно быть исследование специфических особенностей литературного материала, отличающих его от всякого другого, хотя бы материал этот своими вторичными, косвенными чертами давал повод и право пользоваться им, как подсобным, и в других науках. С полной определенностью это было формулировано Р. Якобсоном («Новейшая русская поэзия». Набросок первый. Прага, 1921. стр. 11): «предметом науки о литературе является не литература, а литературность, т. е. то, что делает данное произведение литературным произведением. Между тем, до сих пор историки литературы преимущественно уподоблялись полиции, которая, имея целью арестовать определенное лицо, захватила бы на всякий случай всех и все, что находилось в квартире, а также случайно проходивших по улице мимо. Так и историкам литературы все шло на потребу – быт, психология, политика, философия. Вместо науки о литературе создавался конгломерат доморощенных дисциплин. Как бы забывалось, что эти статьи отходят к соответствующим наукам – истории философии, истории культуры, психологии и т. д., и что последние могут естественно использовать и литературные памятники, как дефектные, второстепенные документы».

Для того, чтобы осуществить на деле и укрепить этот принцип спецификации, не обращаясь к умозрительной эстетике, надо было сопоставить литературный ряд с другим рядом фактов, выбрав из беспредельного разнообразия существующих рядов тот, который, соприкасаясь с литературным, вместе с тем отличался бы по функциям. Таким методологическим приемом и являлось сопоставление «поэтического» языка с языком «практическим», разработанное в первых сборниках «Опояза» (статьи Л. Якубинского) и послужившее исходным принципом работы формалистов над основными проблемами поэтики. Так, вместо обычной дли литературоведов ориентации на историю культуры или общественности, на психологию или эстетику и т. д. у формалистов явилась характерная для них ориентация на лингвистику, как на науку, по материалу своего исследования соприкасающуюся с поэтикой, но подходящую к нему с иной установкой и с иными задачами. С другой стороны, лингвисты тоже заинтересовались формальным методом, поскольку факты поэтического языка, обнаруживающиеся при сопоставлении его с практическим, могли рассматриваться в сфере чисто лингвистических проблем, как факты языковые вообще. Получилось нечто аналогичное тем отношениям взаимного пользования и разграничения, какие существуют, например, между физикой и химией. На этом фоне заново ожили и получили новый смысл проблемы, некогда поставленные Потебней и принятые его учениками на веру.

Сопоставление поэтического языка с практическим в общей форме было сделано Л. Якубинским в его первой статье – «О звуках стихотворного языка» («Сборник по теории поэтического языка». Выпуск первый. Птгр. 1916) – и разница сформулирована следующим образом: «Явления языка должны быть классифицированы с точки зрения той цели, с какой говорящий пользуется своими языковыми представлениями в каждом данном случае. Если говорящий пользуется ими с чисто практической целью общения, то мы имеем дело с системой практического языка (языкового мышления), в которой языковые представления (звуки, морфологические части и пр.) самостоятельной ценности не имеют и являют лишь средством общения. Но мыслимы (и существуют) другие языковые системы, в которых практическая цель отступает на задний план (хотя может и не исчезать вовсе) и языковые представления приобретают самоценность».

Установление этой разницы было важно не только для построения поэтики, но и для понимания тенденций футуристов к «заумному языку», как и предельному обнажению «самоценности», частично наблюдаемому в детском языке, в глоссолалии сектантов и пр. «Заумные» опыты футуристов получали большое принципиальное значение, как демонстрация против символизма, не решавшегося идти дальше «инструментовки», аккомпанирующей смыслу, и опошлявшего, таким образом, роль звуков в стиховой речи. Вопрос о звуках в стихе приобрел особенную остроту – именно в этом пункте формалисты, объединяясь с футуристами, лицом к лицу сталкивались с теоретиками символизма. Естественно, что первый бой был дан формалистами именно на этих позициях: вопрос о звуках нужно было пересмотреть, прежде всего, чтобы противопоставить философским и эстетическим тенденциям символистов систему точных наблюдений и сделать надлежащие научные выводы. Отсюда – самый состав первого сборника, целиком посвященного проблеме звуков и «звукового языка».

Рядом с Якубинским Виктор Шкловский, в статье «О поэзии и заумном языке», показывал на целом ряде разнообразных примеров, что «людям нужны слова и вне смысла». Заумность обнаруживалась как распространенный языковый факт и как явление, характерное для поэзии: «Поэт не решается сказать „заумное слово“, обыкновенно заумность прячется под личиной какого-то содержания, часто обманчивого, мнимого, заставляющего самих поэтов признаться, что они сами не понимают содержания своих стихов». В статье Шкловского, между прочим, центр вопроса переносится с чисто-звуковой, акустической плоскости, дававшей повод для импрессионистических истолкований связи между звуком и описываемым предметом или изображаемой эмоцией, на плоскость произносительную, артикуляционную: «В наслаждении ничего не значащим „заумным словом“, несомненно, важна произносительная сторона речи. Может быть, что даже вообще в произносительной стороне, в своеобразном танце органов речи и заключается большая часть наслаждения, приносимого поэзией». Вопрос об отношении к заумному языку приобрел, таким образом, значение серьезной научной проблемы, освещение которой способствует уяснению многих фактов стиховой речи вообще. Шкловский так и формулировал общий вопрос: «Если мы впишем, как требование для слова как такового, то, что оно должно служить, для обозначения понятия, вообще быть значимым, то, конечно, „заумный язык“ отпадает, как что-то внешнее относительно языка. Но отпадает не он один; приведенные факты заставляют подумать, имеют ли и в не явно-заумной, а в просто поэтической речи слова всегда значение, или это мнение – только фикция и результат нашей невнимательности».

Естественным выводом из всех этих наблюдений и принципов было то, что поэтический язык не есть только язык «образов» и что звуки в стихе вовсе не являются только элементами внешнего благозвучия и не играют только роль «аккомпанемента» смыслу, а имеют самостоятельное значение. Намечался пересмотр общей теории Потебни, построенной на утверждении, что поэзия есть «мышление образами». Это понимание поэзии, принятое теоретиками символизма, обязывало относиться к звукам стиха, как к «выражению» чего-то за ним стоящего, и интерпретировать их либо как звукоподражание, либо как «звукопись». Особенно типичны были в этом отношении работы А. Белого, нашедшего в двух строках Пушкина полное «живописание звуками» того, как шампанское переливается из бутылки в бокал, а в повторении группы рдт у Блока – «трагедию отрезвления» 3 . Такие попытки «объяснения» аллитераций, стоявшие на границе пародии, должны были вызвать с нашей стороны принципиальный отпор и попытку показать на материале, что звуки в стихе существуют вне всякой связи с образом и имеют самостоятельную речевую функцию.

Статьи Л. Якубинского служили лингвистическим обоснованием «самоценности» звуков в стихе. Статья О. Брика «Звуковые повторы» («Сборн. по теории поэтич. языка». Вып. II. Птгр., 1917) показывала самый материал (на цитатах из Пушкина и Лермонтова) и располагала его по разным типовым группам. Выразив сомнение в правильности ходячего взгляда на поэтический язык как на язык «образов», Брик приходит к следующему выводу: «Как бы ни смотреть на взаимоотношение образа и звука, несомненно одно: звуки, созвучия не только эвфонический придаток, но результат самостоятельного поэтического устремления.

Инструментовка поэтической речи не исчерпывается внешними приемами благозвучия, а представляет из себя в целом сложный продукт взаимодействия общих законов благозвучия. Рифма, аллитерация и пр. только видимое проявление, частный случай основных эвфонических законов». В противоположность работам А. Белого, в статье Брика нет никаких истолкований смысла тех или других аллитераций, а высказывается только предположение, что явление повторов в стихе аналогично приему тавтологии в фольклоре, т. е. что повторение само по себе играет в этих случаях какую-то эстетическую роль: «По-видимому, мы имеем здесь различные формы проявления одного общего поэтического принципа, принципа простого сочетания, причем материалом сочетания служат или звуки слов, или их значение, или же и то и другое». Такое распространение одного приема на разнообразный материал очень характерно для начального периода работы формалистов. После статьи Брика вопрос о звуках стиха потерял свою специальную особую остроту и вдвинулся в общую систему проблем поэтики.

Формалисты начали свою работу с вопроса о звуках стиха, как наиболее боевого и принципиального для того времени. За этим частным вопросом поэтики стояли, конечно, более общие тезисы, которые и должны были обнаружиться. Различение систем поэтического и прозаического языков, с самого начала определившее работу формалистов, должно было сказаться на постановке целого ряда основных вопросов. Понимание поэзии как «мышления образами» и вытекающая отсюда формула «поэзия = образности» явно не соответствовали наблюдаемым фактам и противоречили намеченным общим принципам. Ритм, звуки, синтаксис – все это при такой точке зрения оказывалось второстепенным, не характерным для поэзии и должно было выпадать из системы. Символисты, принявшие общую теорию Потебни, потому что она оправдывала господство образов-символов, не могли преодолеть и пресловутую теорию «гармонии формы и содержания», хотя она явно противоречила их же склонности к формальным экспериментам и опорочивала ее, придавая ей характер «эстетизма». Вместе с отходом от потебнианской точки зрения формалисты освобождали себя от традиционной соотносительности «форма-содержание» и от понимания формы как оболочки – как сосуда, в который наливается жидкость (содержание). Факты искусства свидетельствовали о том, что специфичность его выражается не в самых элементах, входящих в произведение, а в своеобразном пользовании ими. Тем самым понятие «формы» приобретало иной смысл и не требовало рядом с собой никакого другого понятия, никакой соотносительности.

Еще до объединения в «Опоязе», в 1914 г., в эпоху демонстративных выступлений футуристов перед публикой, В. Шкловский издал брошюру «Воскрешение слова», в которой, частично ссылаясь на Потебню и Веселовского (вопрос об образности еще не имел тогда принципиального значения), выдвигал принцип ощутимости формы, как специфический признак художественного восприятия. «Мы не переживаем привычное, не видим его, а узнаем. Мы не видим стен наших комнат, нам так трудно увидать опечатку в корректуре, особенно если она написана на хорошо знакомом языке, потому что мы не может заставить себя увидать, прочесть, а не „узнать“ привычное слово. Если мы захотим создать определение „поэтического“ и вообще „художественного“ восприятия, то несомненно натолкнемся на определение: „художественное“ восприятие – это такое восприятие, при котором переживается форма (может – быть и не только форма, но форма непременно)». Ясно, что восприятие фигурирует здесь не как простое психологическое понятие (восприятие, свойственное тому или другому человеку), а как элемент самого искусства, вне восприятия не существующего. Понятие «формы» явилось в новом значении – не как оболочка, а как полнота, как нечто конкретнодинамическое, содержательное само по себе, вне всяких соотносительностей. В этом выражался решительный отход от принципов символизма, для которого «сквозь форму», должно было просвечивать нечто уже «содержательное». Тем самым преодолевался и «эстетизм», как любование некоторыми элементами формы, сознательно оторванными от «содержания».

Но этого было недостаточно для конкретной работы. Вместе с признанием различия между поэтическим и практическим языком и признанием того, что специфичность искусства выражается в особом пользовании материалом, нужно было конкретизировать принцип ощутимости формы так, чтобы он давал возможность войти в анализ самой формы, понимаемой как содержание. Нужно было показать, что ощутимость формы возникает в результате особых художественных приемов, заставляющих переживать форму. Статья В. Шкловского «Искусство, как прием» («Сборники по теории поэтического языка», вып. II. 1917), явившаяся своего рода манифестом формального метода, открыла перспективу для конкретного анализа формы. Здесь уже совершенно ясен отход от Потебни и потебнианства, а тем самым – и от теоретических принципов символизма. Статья начинается возражениями против основных положений Потебни об образности и об отношении образа к объясняемому. Шкловский указывает, между прочим, на то, что образы почти неподвижны: «Чем больше уясняете вы эпоху, тем больше убеждаетесь в том, что образы, которые вы считали созданными данным поэтом, употребляются им взятыми от других и почти неизменными. Вся работа поэтических школ сводится к накоплению и выявлению новых приемов расположения и обработки словесных материалов и, в частности, гораздо больше к расположению образов, чем к созданию их. Образы даны, и в поэзии гораздо больше воспоминания образов, чем мышления ими. Образное мышление не есть во всяком случае то, что объединяет все виды искусства или даже все виды словесного искусства, не есть то, изменение чего составляет сущность движения поэзии». Далее указывается на разницу между поэтическим и прозаическим образом. Поэтический образ определяется как одно из средств поэтического языка: параллелизму простому и отрицательному сравнению, повторению, симметрии, гиперболе и т. д. Понятие образа вдвигалось в общую систему поэтических приемов и теряло свою господствующую в теории роль. Вместе с тем отвергался принцип художественной экономии, прочно утвердившийся в теории искусства. В противовес ему, выдвинуты прием «остранения» и прием затрудненной формы, «увеличивающий трудность и долготу восприятия, так как воспринимательный процесс в искусстве самоцелен и должен быть продлен». Искусство понимается как способ разрушения автоматизма в восприятии, целью образа признается не приближение значения его к нашему пониманию, а создание особого восприятия предмета, создание «виденья» его, а не «узнаванья». Отсюда – обычная связь образа с остранением.

Разрыв с потебнианством окончательно формулирован В. Шкловским в статье «Потебня» (Поэтика. «Сборники по теории поэтического языка». Птгр., 1919). Еще раз повторено, что образность, символичность не составляют специфического отличия поэтического языка от прозаического (практического): «Язык поэтический отличается от языка прозаического ощутимостью своего построения. Ощущаться может или акустическая, или произносительная, или же семасиологическая сторона. Иногда же ощутимо не строение, а построение слов, расположение их. Одним из средств создать ощутимое, переживаемое в самой своей ткани построение является поэтический образ, но только одним из средств… Создание научной поэтики должно быть начато с фактического, на массовых фактах построенного, признания, что существуют „поэтический“ и „прозаический“ языки, законы которых различны, и с анализа этих различий».

Эти статьи следует считать итогом начального периода работы формалистов. Главное достижение этого периода заключалось в установлении ряда теоретических принципов, послуживших рабочими гипотезами для дальнейшего конкретного исследования фактов, и в преодолении ходячих теорий, построенных на потебнианстве. Как видно из приведенных статей, основные усилия формалистов были направлены не на изучение так называемой «формы» и не на построение особого «метода», а на обоснование того, что словесное искусство должно изучаться в его специфических чертах и что для этого необходимо исходить из различных функций поэтического и практического языка. Что касается «формы», то формалистам было важно только повернуть значение этого запутанного термина так, чтобы он не мешал постоянной своей ассоциацией с понятием «содержания», еще более запутанным и совершенно ненаучным. Важно было уничтожить традиционную соотносительность и тем самым обогатить понятие формы новыми смыслами. В дальнейшей эволюции гораздо большее значение имело понятие «приема», потому что оно прямо вытекало из признания разницы между поэтическим и практическим языками.

Предварительная стадия теоретической работы была пройдена. Были намечены общие теоретические принципы, при помощи которых можно было ориентироваться в фактах. Теперь нужно было подойти ближе к материалу и конкретизировать самые проблемы. В центре стояли вопросы теоретической поэтики, только в общем виде намеченные в первых работах. От вопроса о звуках стиха, имевшего, в сущности, значение иллюстрации к общему положению о разнице между поэтическим и практическим языками, надо было перейти к общей теории стиха; от вопроса о приеме вообще – к изучению приемов композиции, к вопросу о сюжете и т. д. Рядом с вопросом о Потебне, вырастал вопрос об отношении к воззрениям А. Веселовского и к его теории сюжета.

Естественно, что в этот момент литературные произведения брались формалистами только как материал для проверки и утверждения теоретических тезисов – вне вопроса о традициях, об эволюции и пр. Важно было добиться, возможно, более широкого охвата материала, установить своего рода «законы» и произвести предварительный обзор фактов. Таким путем формалисты освобождали себя от необходимости прибегать к абстрактным предпосылкам и, с другой стороны, овладевали материалом, не теряясь в деталях.

Особенное значение в этот период имеют работы В. Шкловского по теории сюжета и романа. На самом разнообразном материале – сказки, восточные повести, «Дон Кихот» Сервантеса, Толстой, «Тристрам Шенди» Стерна и пр. – Шкловский демонстрирует наличность особых приемов «сюжетосложения» и их связь с общими приемами стиля. Не касаясь подробностей, о которых следует говорить не в общей статье о формальном методе, а в специальных работах, я остановлюсь только на тех пунктах, которые имеют теоретическое значение вне связи с вопросом о сюжете, как таковом, и от которых имеются следы в дальнейшей эволюции формального метода.

В первой из этих работ Шкловского – «Связь приемов сюжетосложения с общими приемами стиля» («Поэтика» 1919) имелся целый ряд таких пунктов. Во-первых, самое утверждение наличности особых приемов сюжетосложения, иллюстрированное огромным количеством примеров, изменяло традиционное представление о сюжете, как о сочетании ряда мотивов, и переводило его из области тематических понятий в область понятий конструктивных. Тем самым понятие сюжета приобретало новый смысл, не совпадающий с понятием фабулы, а самое сюжетосложение естественно входило в сферу формального изучения, как специфическая особенность литературных произведений. Понятие формы обогащалось новыми признаками и, постепенно теряя свою прежнюю абстрактность, теряло вместе с тем свое принципиально-полемическое значение. Становилось ясно, что понятие формы постепенно начинало совпадать для нас с понятием литературы как таковой – с понятием литературного факта. Далее, большое теоретическое значение имело установление аналогии между приемами сюжетосложения и приемами стиля. Обычное для эпоса ступеньчатое построение оказывалось в одном ряду с звуковыми повторами, с тавтологией, тавтологическим параллелизмом, повторениями и т. д. – как общий принцип словесного искусства, построенного на раздроблении, торможении.

Таким образом, три удара Роланда по камню («Песнь о Роланде») и подобные тройные повторения, обычные для сказочных сюжетов, сопоставляются, как однородные явления, с употреблением синонимов у Гоголя, с такими языковыми построениями, как «куды-муды», «плюшки-млюшки» и т. д. «Все эти случаи замедленного ступеньчатого построения обыкновенно не сводятся вместе, и каждому из таких случаев пытаются давать отдельное объяснение». Здесь ясно обнаруживается стремление утвердить единство приема на разнообразном материале. Здесь же и произошло характерное столкновение с теорией Веселовского, прибегавшего в таких случаях не к теоретической, а к историко-генетической гипотезе, и объяснявшего эпические повторения механизмом первоначального исполнения (амебейное пение). Такого рода объяснение, даже если оно верно, как генетическое, не уясняет этого явления, как факта литературного. Общая связь литературы с бытом, служившая для Веселовского и других представителей этнографической школы способом объяснения особенностей сказочных мотивов и сюжетов, не отвергается Шкловским, а только отводится в качестве объяснения этих особенностей как литературного факта. Генезис может уяснить только происхождение – не больше, а для поэтики важно уяснение литературной функции. При генетической точке зрения не учитывается именно прием, как своеобразное пользование материалом, – не учитывается отбор бытового материала, не учитывается его трансформация, его конструктивная роль, не учитывается, наконец, то, что быт исчезает, а литературная его функция остается не как простой пережиток, а как литературный прием, сохраняющий свое значение и вне связи с бытом. Характерно, что Веселовский впадает в противоречие с самим собой, считая авантюры греческого романа чисто стилистическим приемом.

«Этнографизм» Веселовского встретил естественный отпор со стороны формалистов, как игнорирование специфичности литературного приема, как замена теоретической и эволюционной точки зрения точкой зрения генетической. Его взгляд на «синкретизм», как на явление только первобытной поэзии, порожденное бытом, подвергся позже критике в работе Б. Казанского «Идея исторической поэтики» (Поэтика. Временник Слов. От. Гос. Инст. Иск. I ЛНГР. «Академия», 1926); Казанский утверждает наличность синкретических тенденций в самой природе каждого искусства, в некоторые периоды проявляющихся особенно резко, и тем самым отвергает «этнографическую» точку зрения. Естественно, что формалисты не могли согласиться с Веселовским в тех случаях, когда он касался общих вопросов литературной эволюции. Из столкновения с потебнианством выяснились основные принципы теоретической поэтики; из столкновения с общими воззрениями Веселовского и его последователей должны были, естественно, определиться взгляды формалистов на литературную эволюцию и тем самым – на построение истории литературы.

Начало этому и было положено в той же статье Шкловского. Встретившись с формулой Веселовского, построенной на том же в широком смысле этнографическом принципе, – «Новая форма является для того, чтобы выразить новое содержание», – Шкловский выдвигает иную точку зрения: «произведение искусства воспринимается на фоне и путем ассоциирования с другими произведениями искусства. Форма произведения искусства определяется отношением к другим, до него существовавшим формам… Не пародия только, но и всякое вообще произведение искусства создается, как параллель и противоположение какому-нибудь образцу. Новая форма является не для того, чтобы выразить новое содержание, а для того, чтобы заменить старую форму, уже потерявшую свою художественность». Для укрепления этого тезиса Шкловский пользуется указанием Б. Христиансена на особые «дифференциальные ощущения» или «ощущения различий» – этим обосновывается характерный динамизм искусства, выражающийся в постоянных нарушениях создаваемого канона. В конце статьи Шкловский приводит цитату из Ф. Брюнетьера, гласящую, что «из всех влияний, действующих в истории литературы, главное – влияние произведения на произведение», и что «не следует бесполезно умножать причины или, под предлогом того, что литература есть выражение общества, смешивать историю литературы с историей нравов. Это две совершенно разные вещи».

Этой статьей намечался, таким образом, выход из области теоретической поэтики в историю литературы. Первоначальное представление о форме осложнялось новыми чертами эволюционной динамики, непрерывной изменяемости. Переход к истории литературы явился результатом не простого расширения тем исследования, а результатом эволюции понятия формы. Оказалось, что литературное произведение воспринимается не как изолированное – форма его ощущается на фоне других произведений, а не сама по себе. Тем самым формалисты окончательно вышли за пределы того «формализма», который понимается как изготовление схем и классификаций (обычное представление о формальном методе у мало осведомленных критиков) и который с таким усердием применяется некоторыми схоластами, всегда с радостью встречающими всякую догму. Этот схоластический «формализм» ни исторически, ни по существу не связан с работой «Опояза» – и мы за него не отвечаем, а наоборот, являемся самыми непримиримыми и принципиальными его врагами.

автора Лем Станислав

(b) Формулировка метода В последнее время появилось много научных работ, посвященных рассматриваемой нами проблеме, однако, рассеянные по журналам, они, как правило, труднодоступны. Этот пробел заполнила книга советского астрофизика И. С. Шкловского «Вселенная, жизнь,

Из книги Антология философии Средних веков и эпохи Возрождения автора Перевезенцев Сергей Вячеславович

МЕТАФИЗИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ БЫТИЯ И ТЕОРИЯ ПОЗНАНИЯ …Первичная сущность по необходимости должна быть всецело актуальной и не допускать в себе ничего потенциального. Правда, когда один и тот же предмет переходит из потенциального состояния в актуальное, по времени потенция

Из книги Обоснование интуитивизма [ёфицировано] автора Лосский Николай Онуфриевич

I. Теория интуитивизма (теория непосредственного усмотрения связи основания и следствия) Суждение есть акт дифференциации объекта путём сравнения. В результате этого акта, при успешном выполнении его, мы имеем предикат P, т. е. дифференцированную сторону

Из книги Далекое будущее Вселенной [Эсхатология в космической перспективе] автора Эллис Джордж

17.5.2.3. Текучее время в физике: специальная теория относительности, общая теория относительности, квантовая механика и термодинамика Беглый обзор четырех областей современной физики: специальной теории относительности (СТО), общей теории относительности (ОТО), квантовой

Из книги Эмпириомонизм автора Богданов Александр Александрович

А. Основы метода 1. Схема психоэнергетики IПоставленная нами задача заключается в том, чтобы показать, в каком направлении должно развиваться психическое исследование, если в основу его будет сознательно положена идея принципиального единства опыта. Задача эта целиком

Из книги Философия. Книга третья. Метафизика автора Ясперс Карл Теодор

Принципы формального трансцендирования 1. Трансцендирование от мыслимого к немыслимому - Всеобщие формы мыслимого - это категории. Бытие, как сущее в себе абсолютное, я в своем мышлении как таковом тоже неизбежно мыслю в категориях. Но тем самым я имею его пред собой

Из книги Философия случая автора Лем Станислав

Ограничение метода Энтузиасты, которые очень хотели бы повсеместно применить в гуманитарных областях так называемые кибернетические установки, часто не отдают себе отчета в том, что применение этих установок (и не только на его начальном этапе) сопряжено со

Из книги Сумма технологии автора Лем Станислав

Формулировка метода В ПОСЛЕДНЕЕ время появилось много научных работ, посвященных рассматриваемой нами проблеме, однако, рассеянные по специальным журналам, они, как правило, труднодоступны. Этот пробел заполнила книга советского астрофизика И.С. Шкловского «Вселенная,

Из книги Системная технология автора Телемтаев Марат Махметович

4.1. Структура метода * Предпосылкой метода системной технологии являются теоретические результаты, описанные в главах 1–3. Метод системной технологии представляет собой обобщенный способ деятельности по созданию и реализации проектов системных технологий. Целью метода

Из книги Расовый смысл русской идеи. Выпуск 2 автора Авдеев В. Б.

Три метода дьявола Наше сознание медлительно. А вот подсознание реагирует молниеносно. Причем реагирует, прежде всего, на «ключевые слова» и «образы». Такова особенность человеческого мозга.При последовательности слов типа «хаотичная россыпь» мозг человека отсеивает

Из книги Макс Вебер за 90 минут автора Митюрин Д.

Зарождение метода. «Протестантская этика и дух капитализма» не только принесла Веберу широкое признание, но и стала для автора своеобразным «опытным полем», на котором он разрабатывал собственную методологию социологического познания.Не случайно наиболее знаковая

Глава первая. Характеристика "малой прессы" и цензуры 1870-80-х годов

1.1. Периодика в 1870-1890-е годы.

1.2. Издатель и редактор в 1870-1890-е годы.

1.3. Читатель «малой прессы».

1.5. Тематика и жанры «малой прессы».

1.6. Плагиат и заимствование как нормы литературного быта.

1.7. Конкуренция как норма литературного быта «малой прессы».

1.8. «Малая пресса» и цензура.

Глава вторая. А.П. Чехов и «малая пресса». Литературный быт и текст конец 1870 - середина 1880-х годов).

2.1. «Стрекоза».

2.2. «Зритель».

2.3. «Будильник».

2.4. «Москва», «Волна».

2.5. «Свет и тени», «Мирской толк».

2.6. «Развлечение».

2.7. «Московский листок».

2.8. «Новости дня».

2.9. «Осколки».

2.10. «Петербургская газета».

Глава третья. Особенности отражения литературного быта эпохи в текстах авторов «малой прессы» 1880-х годов и А.П. Чехова.

3.1. Тексты, в которых представлен процесс создания произведений.

3.2. Тексты, в которых представлен образ автора - сотрудника «малой прессы»

3.3. Тексты, используемые как средство борьбы с изданиями-конкурентами

3.4. Восприятие «малой прессы» читателем и образ читателя.

3.5. «Комплексные тексты».

Глава четвертая. «Малая пресса» и «большая» литература 1880-90-х годов. (К вопросу об их соотношении).

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Литературный быт 1880-х годов. Творчество А.П. Чехова и авторов "малой прессы"»

В разное время исследователи отмечали, что понять творчество Чехова вне литературной среды «малой прессы» и «физиономии» изданий массовой литературы, где начинал Чехов-писатель, нельзя. «Всякий писатель пишет в определённой среде и для определённой среды, и поэтому изучать его надо в его естественном окружении» - писала Л.М. Мышковская ещё в 1929 году, когда в отечественном литературоведении начал определяться интерес к проблеме литературного быта как теоретической проблеме.

Сама генеалогия новаций Чехова-писателя, особенно в ранний период, предстаёт гораздо нагляднее в сопоставлении с произведениями наиболее близкого Чехову литературного ряда - «малой прессы», тексты и быт которого строились по своим законам. При этом оказываются интересны тексты авторов различной творческой одарённости и судьбы. Только в таком контексте и можно пытаться понять, в каких условиях и на каком фоне происходило формирование Чехова-писателя на раннем этапе, за счёт чего его тексты почти с самого начала выбиваются из этого ряда. Но всё это чрезвычайно важно и для понимания литературной ситуации конца XIX века - изменений в литературной иерархии и взаимозависимости, взаимопроникновения разных пластов литературы, а значит, и взаимоотношений писателя и читателя.

Изучить литературный фон необходимо ещё и потому, что невниманье к нему приводит к неточностям, граничащим иногда с историко-литературными

Г) заблуждениями» - отмечал А.П. Чудаков. Сегодня совершенно очевидно, что важно исследовать не только литературный фон, но и литературно-бытовой материал в целом, вбирающий в себя и литературный фон, и литературную среду, без чего трудно надеяться исторически верно оценить новаторство Чехова. Многие процессы в литературе предыдущих эпох не прекращаются с переходом в другую эпоху, а имеют тенденцию к повторению.

1 Мышковская Л. Чехов п юмористические журналы 80-х годов. М.: Московский рабочий, 1929. С.27.

2 Чудаков А.П. Мир Чехова: возникновение и утверждение. М.: Наука, 1986. С. 7.

Введение понятия «литературный быт» позволяет выйти за рамки только литературной среды, литературного фона, так как оно оказывается шире. Классическое определение понятию дано Ю.М. Лотманом в словарной статье «Литературного энциклопедического словаря»: «Литературный быт - особые формы быта, человеческих отношений и поведения, порождаемых литературным процессом и составляющие один из его исторических контекстов. <.> Л.6., не являясь определяющим фактором литературной эволюции, может играть весьма существенную роль в динамике литературного процесса»3. В этой статье отмечены значимые для понятия «литературный быт» связи литературы и поведения, литературы и бытового контекста, дано определение понятию «литературный факт», введённому в научный обиход Ю.Н. Тыняновым.

В настоящее время в словарях литературоведческих терминов как правило статья «литературный быт» отсутствует вовсе или понятию даётся определение, оторванное от его функционального применения в рамках 4 истории или социологии литературы.

Говоря сегодня о литературном быте, можно рассматривать его как некий поведенческий текст (в широком смысле), который может определять стиль писателя или существенно влиять на него, иногда просто заставляет писать и жить по уже созданным шаблонам-клише (как поведенческим, так и литературным) или же, наоборот (как в случае с Чеховым), может стать точкой «отталкивания», стимулируя развитие писателя и человека через отрицание и пародирование устоявшихся клише, побуждать к их разрушению и отказу от них. Впрочем, по мнению Д.Н. Овсянико-Куликовского, никакие шаблоны и клише (жанровые, языковые, поведенческие) не страшны настоящему таланту, так как «психологические условия художественной работы таковы, что, вопреки всяким шаблонам, выдвигают вперёд индивидуальность писателя: если она

3 Лотман Ю.М. Литературный быт//Литературный энциклопедический словарь. М., 1987. С. 194.

4 Ср., например, определение, данное понятию «литературный быт» Ю.Б. Боревым: «.жизненные обстоятельства и детали (вплоть до мельчайших) повседневной жизни автора в окружающей его среде (в первую очередь литературной среде); общие особенности и конкретные детали повседневной жизни литераторов» (Борее Ю.Б. Эстетика. Теория литературы: Энциклопедический словарь терминов. М., 2003. С. 224). сильна и оригинальна, то никакой шаблон ей не страшен; если она слаба и бесцветна, то, всё равно, и без шаблона она не создаст ничего оригинального и значительного» 5.

Условия газетно-журнальной работы в рамках «малой прессы» чеховского времени были таковы, что шаблоны и клише на разных уровнях воспринимались как своеобразная норма, эталон для вновь приходящих литераторов и «подёнщиков» со стажем. Выход за пределы представлений о поведенческом или литературном эталоне вызывал, по признанию Чехова, неприятие: «Нужно дуть в рутину и шаблон, строго держаться казёнщины, а едва журнал или писатель позволит себе проявить хоть на пустяке свою свободу, как поднимается лай» (П., 3, 64).

Чтобы не потерять своё лицо и каким-либо образом вырваться из сетей шаблона, «настоящий талант», который оказывался в этой среде, просто вынужден был искать свой путь, свои формы, свой язык (как литературный, так и поведенческий). И новаторство писателя в этом случае очень часто бывает связано именно с разрушением устоявшихся литературных форм и клише, а также стереотипов, связанных с определённым положением писателя на иерархической лестнице. Так, В.В. Билибин в письме от 7 марта 1887 года убеждал Чехова: «.Вам необходимо немедленно писать крупное, чтобы выйти из роли, Вам не подобающей, «подающего большие надежды» (курсив мой - Э.О.). Такая роль долго не должна продолжаться для истинно талантливого человека, каким я считаю Вас» б.

Попыткой выхода на иной уровень в литературной иерархии среди писателей чеховского окружения можно считать эксперименты того же В.В. Билибина в области драматургии (преимущественно он писал фарсы, водевили и одноактные пьесы), а также опыты H.A. Лейкина в жанре романа. Вопрос в том, всегда ли написание «крупной вещи», само по себе способно повлиять на положение автора в литературной иерархии? Представляется, что

5 Овсянико-Куликовский Д.Н. История русской интеллигенции T.9. 4.3. СПб, 1911. С.53.

6 ОР РГБ. Ф. 331. К. 36. Ел. хр. 75-6. Л. 12. далеко не всегда. В конкретной исторической ситуации рубежа 70-80-х годов XIX века, когда начинал Чехов и многие его ровесники, существенным оказывалось уже то, в каких журналах (т.е. в какой среде) дебютировали и закреплялись новые авторы. В эти же годы сформировалась особая иерархия изданий в рамках «малой прессы», и сотрудничество автора с тем или иным изданием нередко играло большую роль в создании его репутации.

Под «литературным бытом» следует также понимать систему поведенческих стереотипов во взаимоотношениях литераторов между собой, в отношениях писателей и власти, писателей и читателей, сами формы существования писателей (в 1880-1900-е годы - это преимущественно форма жизни текущей литературы, проходящей в редакциях газет и журналов, реже литераторские обеды и вечера, кружки и салоны как форма своеобразной коммуникации), а также творческое поведение писателя.

Впервые к проблеме «литературного быта» и необходимости его изучения в рамках истории литературы обратился в 1927 году Б.М. Эйхенбаум в статье «Литература и литературный быт»: «Перед литературной наукой встала новая теоретическая проблема - проблема соотношения фактов литературной эволюции с фактами литературного быта. Проблема эта не входила в построение прежней историко-литературной системы просто потому, что самое положение литературы не выдвигало этих фактов. Теперь их научное освещение стоит на очереди, потому что иначе самый процесс в том виде, как он соверу шается на наших глазах, не может быть понят» .

Л.Я. Гинзбург, ученица Эйхенбаума, вспоминала, как возник сам интерес учителя к явлениям «литературного быта»: «.оказалось, что стоявшие на очереди исторические, эволюционные задачи не поддаются решению имманентным методом. Так начался кризис школы. <.> Для Эйхенбаума первоначальным выходом из переставшей удовлетворять имманентности был выход в

7 Эйхенбаум Б.М. Литература и литературный быт // Эйхенбаум Б.М. Мой временник. Маршрут в бессмертие. М.: Аграф, 2001.С.52. теорию литературного быта, он начинает её разрабатывать с середины 20-х годов» .

В 1928 году вышла составленная В.А. Фейдер книга «А.П. Чехов. Литературный быт и творчество по мемуарным материалам»9, возможно, как ответ на поставленную Эйхенбаумом теоретическую задачу (но и как синхронно возникшая потребность развивающегося уже в самостоятельное литературоведческое направление чеховедения) ,0.

В предисловии к изданию В.А. Фейдер пишет о принципе подбора материала, но не даёт определения понятию «литературный быт». Впрочем, из текста предисловия можно понять, что для Фейдер это прежде всего «материальная и моральная обстановка, окружающая писателя и опреде-ля<ющая> характер его творчества и его литературных замыслов», а также «внешний процесс писательства» 11.

Книга Фейдер сделана в жанре «монтажа» воспоминаний и писем, ставшего после работ Н.С. Ашукина и В.В. Вересаева о Пушкине, по свидетельству С. Рейсера, «необычайно популярной и ходкой формой». В ней выборочно приведён и тематически подобран эпистолярный и мемуарный материал. Практически никаким комментарием этот «монтаж» не снабжён - факты должны говорить сами за себя.

Отбор фактов, доступных Фейдер («свидетельство авторов о самих себе и их современников, переписка, воспоминания, дневники, записные книжки и т.п.» 12), производился жёсткий, о чём она и сообщает в предисловии: «Всё сомнительное, апокрифическое и анекдотическое, не поддающееся проверке,

8 Гинзбург Л.Л. Записки. Воспоминания. М., 2003. C.44I -442.

9 Начиная с 1930-х гг. и до конца 1980-х гг. книга «А.П. Чехов. Литературный быт и творчество по мемуарным материалам» (Л., 1928) и её автор были выведены из научного обихода. Когда же о книге вспомнили, то даже не знали, кто её автор - мужчина пли женщина. (См.: Кузичева А.П. Чехов о себе и современники о Чехове (Легко ли быть биографом Чехова?) // Чеховиана. Чехов и его окружение. М.: Наука, 1996. С.23; Среди великих: Литературные встречи / Сост., предисл. коммент. М.М. Одесской. М.: РГГУ, 2001. С. 7).

10 Нужно заметить, что в это же время возникает музеи А.П. Чехова, собирается материал по истории чеховской литературной эпохи, в том же 1929 году выходит труд И.Ф. Масанова «Чеховиана. Вып.1. Систематический указатель литературы о Чехове и его творчестве».

11 А.П. Чехов. Литературный быт и творчество по мемуарным материалам. / Сост. Вал. Фейдер. Л.: Academia, 1928. C.V1I.

12 Там же. C.VI. мы отбрасываем, как излишний балласт, а если и допускаем, то лишь с соответствующей оговоркой. Но, и из очищенного таким образом биографического архива, мы делаем новый отбор, откладывая в сторону то, что органически не связано с литературной деятельностью Чехова» 13.

С позиций современного знания можно заметить, что критерии отбора материалов в книге сомнительные. Да и сам жанр такого рационального и жёстко ограниченного «монтажа» не может в полной мере отразить картину литературного быта любого времени, любой эпохи.

Принятый Фейдер принцип изложения литературного и биографического материала подвергся критике уже в 1929 году со стороны Цезаря Вольпе, который в статье «Теория литературного быта» оценивал работу Фейдер так: «.читатель, обладая монтажом, к документу не обращается, сохраняя, однако, иллюзию владения документом. Так, напр<имер>, из Чехова, составленного В. Фейдер, читатель вынесет совершенно ложное убеждение своего знакомства именно с Чеховым. Между тем, он только" на шкуре Чехова познакомился с В. Фейдер» 14. Представляется, что это не совсем так.

Задачей В.А. Фейдер было не столько описать жизнь и творчество Чехова, «познакомить» читателя с Чеховым в быту (эту функцию в большей степени выполняют книги в другом жанре - биографии, к тому же к 1929 году было написано несколько биографий Чехова - Ф.Г. Мускатблита, A.A. Измайлова и биографические заметки М.П. Чехова), а попытаться представить общую картину именно литературного быта, в котором существовал Чехов, дать возможность увидеть его характерные черты. Именно об этом В.А. Фейдер написала в предисловии к книге: «Мы воздержимся от искушения "объять необъятное" и не станем писать физиологию творчества. Наша задача - лишь ввести читателя в эту интересную тему и наметить один из путей к возможным обобщениям в области литературного творчества. С этой целью мы попытаемся проследить, как работали наши писатели, как, под влиянием внешних обсто

13 А.П. Чехов, Литературный быт и творчество по мемуарным материалам. С.VII.

14 Вольпе Ц. Теория литературного быта // За марксистское литературоведение. Л.: Academia, 1930. С. 149. ятельств и взаимодействия их с психическим миром художника, создавались тс или иные "творческие сочетания "»

Никак не прокомментированные воспоминания, фрагменты писем, документы, не могут дать полную объективную картину литературного быта. Книга Фейдер и не могла быть полной по ряду причин: многие из известных теперь материалов тогда были просто недоступны её автору (отчасти потому, что некоторые материалы ещё принадлежали современникам Чехова, другие не были найдены, а многие мемуары вообще не были ещё написаны). Однако Фейдер была первой исследовательницей, предпринявшей подобное издание на материале чеховской эпохи. Благодаря этой работе стали, во-первых, в извест ной мере доступны материалы воспоминаний, появившихся в периодике 1910-х годов и потом так и не переиздававшихся *; во-вторых, подобранный тематически материал давал возможность в некоторой степени оценить влияние на творческую эволюцию Чехова «внешних обстоятельств», т.е. газетно-журналь-ного литературного быта, и увидеть хотя бы в первом приближении, каков характер зависимости от него в разные периоды жизни и творчества писателя. А ведь именно это влияние является одним из аспектов изучения литературного быта.

Критика Ц. Вольпе представляется весьма ценной: он отмечает как недостатки, так и достоинства теории «литературного быта», и помогает понять многие положения этой теории, открывает её первоистоки и обнаруживает параллели. Так, Вольпе подробно разбирает теорию Л. Шюккинга о роли социального заказа в литературе, дополняя её важными замечаниями. Разбирает не случайно, а в связи с тем, что «В.М. Жирмунский и Н.Я. Берковский противопоставляют "литературному быту" Б.М. Эйхенбаума с их точки зрения стройную систему шюккинговской социологии» 16.

15 Л.П. Чехов. Литературный быт и творчество по мемуарным материалам. С. V-VI.

Книга «Л.П. Чехов. Литературный быт и творчество по мемуарным материалам» вышла тиражом 5000 экземпляров.

16 Вольпе Ц. Указ. соч. С. 150.

В 1928 году Н.Я. Берковский перевёл ряд статей профессора Лейпциг-ского университета Людвига Шюккинга 1910-1920-х гг. и книгу «Социология литературного вкуса» («Die Soziologie der literarischen Geschmacksbildung»), посвящённых англо-саксонскому эпосу и драме эпохи Шекспира, а В.М. Жирмунский написал к ней предисловие. В нём Жирмунский обозначил основные черты теории Шюккинга: «Автор исходит из факта эволюции художественных вкусов, который обыкновенно объясняют "духом эпохи". Подвергая это понятие социологической критике, Шюккинг устанавливает наличие для каждой эпохи социологически дифференцированных читательских групп, различных по своим художественным симпатиям и вкусам. Изменение вкуса обусловлено

11 борьбой между этими социальными группами» . В.М. Жирмунский, соотнося теорию Шюккинга и теорию «литературного быта», отмечает, что «круг социологических интересов Шюккинга гораздо более широк, и выбор предмета исследования определяется строго продуманной и обоснованной методологической системой: вопросы профессионального быта писателей («литературного быта»), с этой точки зрения, являются лишь одним из элементов быта социального, которым обусловлена для Шюккинга эволюция художественного вкуса в социологически дифференцированных читательских группах» 18.

Понятно, что динамика литературного процесса зависит не только от характера связи «читатель-писатель» и социального заказа или «литературного вкуса» этого читателя. (Хотя изучение этой проблемы необходимо именно в рамках литературного быта, но оно не ставилось Б.М. Эйхенбаумом в качестве основной задачи). Ц. Вольпе справедливо замечает: «Конечно, литературные вкусы влияют на развитие литературы, но здесь вопрос только о роли читателя. Литература в свою очередь строит вкус общества <. .>. Следовательно, налицо только взаимодействие» 19.

17 Жирмунский В.М Предисловие// Шюккинг Л. Социология литературного вкуса. Л.: Academia, 1928. С.8.

18 Там же. С. 11.

19 Вольпе Ц. Указ. соч. С. 150.

Преодоление «теории литературного быта» (а на самом деле дальнейшее развитие и расширение проблематики за счёт введения чёткой исторической или историко-социологической координаты, важность чего спустя многие десятилетия подтвердилась) Вольпе видит «в рассмотрении фактов, изучаемых этой теорией, в ряду всех тех условий и явлений, которые образуют историческую среду, современную изучаемому литературному факту» 20.

Важно, что в своей статье Ц. Вольпе отмечает и неопределённость понятия «литературный быт», предложенного Эйхенбаумом, «ибо нечёткий

21 термин этот объединяет явления в существе различные» . Вероятно, в 1920-е годы дефиниция ещё не сложилась.

Литературный быт - это формы литературной работы и литературной в частности, журнальной) борьбы и формы профессионального быта писателя.

Это вопрос: "Как быть писателем?" В таком виде Эйхенбауму первоначально

00 открылось значение "многообразных исторических связей и соотношений"»"", -вспоминала Л.Я. Гинзбург.

При том, что для каждой литературной эпохи, даже для каждого пласта литературы существует свой литературный быт, своя система кодов и клише, можно дать некое общее определение литературного быта как способа структурирования жизни литераторов, при котором создаются определённые критерии и требования, соблюдаемые или нет в жизни.

Литературный быт <.>- это та повседневная бытийная реальность, в рамках которой происходит непрекращающийся процесс творения литературы как реальности отражённой. <.> Текст жизни, пропущенный сквозь текст литературного быта, превращается в текст литературы, который в свою очередь, может в "отражённом", т.е. обогащенным новыми смыслами виде вновь сделаться текстом жизни», - пишет современный исследователь О.Р. Демидова. Далее она же отмечает: «Процессы подобного рода становятся

20 Вольпе Ц. Указ. соч. С. 168.

21 Там же. С. 157.

22 Гинзбург Л.Я. Указ. соч. С. 441. особенно активными в ситуации повышенной "плотности" и смысловой нагруженности литературного быта, как правило, являющейся результатом социальных и/или культурных сдвигов, переломов, катастроф» 23.

Что как не культурный слом, сдвиг в русском обществе - период 1870- 1880-х годов (т.е. начало творческого пути Чехова и многих его ровесников)? Именно в эти годы происходит смена социокультурных парадигм, меняется восприятие литературы и литературной деятельности, отношение к литературе и её функции в разных слоях общества. На видное место выходят газетно-журнальная литература и, следовательно, быт этой среды.

Особенностью 1870-1880-х годов было то, что именно в эти десятилетия обострился процесс взаимопроникновения на разных уровнях различных социальных групп и слоев, текстов жизненных и литературных, разных платов литературы, что не могло не отразиться на самих участниках литературного процесса, на текстах этой эпохи, принимавших правила игры того пространства деятельности, в которое они оказывались включены, а затем которые оказывались следствием таких, а не других условий. В 1870-1880-е годы меняется система общественных и литературных представлений и критериев. «То, что в одной эпохе является литературным фактом, то для другой будет общеречевым бытовым явлением, и наоборот, в зависимости от всей литературной системы, в которой данный факт обращается» 24, - писал Ю.Н. Тынянов.

В эти годы особое значение приобретает так называемая «малая пресса», привлекшая нового - массового, демократического по статусу - читателя и сформировавшая новый тип писателя, обслуживавшего эту читательскую группу. Литературный быт как необходимое первичное структурирование жизни этого литературного пласта обусловливал и появление определённого типа текстов, со своим языком, со своей образностью.

23 Демидова O.P. Метаморфозы в изгнании: Литературный быт русского зарубежья. СПб., 2003. С. 13, 14-15.

24 Тынянов Ю.Н. О литературной эволюции // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 273.

Интересно изучить как общие закономерности, механизмы взаимовлияния литературного быта и литературы, так и процессы, специфические для чеховской эпохи (прежде всего, в рамках «малой прессы») и связанные с изменившимся статусом писателя, с особой ролью конкуренции и зависти как форм писательского быта, а также с взаимовлиянием и взаимопроникновением текстов «малой прессы» и «большой» литературы на собственно литературном и литературно-бытовом уровнях.

Как пишет В.Б. Катаев, «Чехов, подобно Пушкину, жил и формировался как писатель в эпоху, когда литературное искусство совершало крутой поворот. Поиски новых героев, сюжетов, жанров, новой манеры разговора с читателем отразились в творчестве целого литературного поколения. В 80-е годы зарождалось и оформлялось многое из того, что позже составило наиболее характерные черты русской литературы XX века (курсив мой - Э.О.)» ~ . Особенно значимой является социальная и функциональная неоднородность литературного поколения 1870-80-х гг., даже количественно создавшая такую иерархию, которую нельзя было не учитывать и не замечать в повседневной литературной жизни, а затем и в истории этого периода.

Весьма важным для истории литературы представляется изучение взаимовлияния литературного быта и текста - бытописания и «текстуализации» быта. O.A. Проскурин в книге «Литературные скандалы пушкинской эпохи» ставит подобную задачу даже шире - не только в контексте литературы, а культуры вообще, что актуально для постановки подобной темы и в отношении

Чехова: «Изучение литературного быта <.> намечает перспективы для демистификации литературы, не для редукции её до пункта пересечения противоборствующих социальных сил, а для изучения путей "текстуализации" культуры - явление, осмысление которого является насущной задачей

26 гуманитарных дисциплин» .

25 Спутники Чехова / Собрание текстов, статьи, комментарии В.Б. Катаева. М., 1982. С. 7.

26 Проскурин O.A. Литературные скандалы пушкинской эпохи. М., 2000. С. 16.

Проблема соотношения литературы и литературного быта определённой эпохи сегодня становится особенно актуальной и в историко-литературном плане. Многие процессы, происходившие в литературе и в литературном быте разных эпох, не прекращаются с переходом в другую эпоху, а имеют тенденцию к повторению. Так же, как меняется фактура, стиль одежды, меняются и формы литературного быта, но действие механизмов, обусловливающих их повторение и функционирование, как и общие схемы, матрицы человеческих отношений, остаются практически неизменными.

Итак, для каждой литературной эпохи характерны свои тексты и, соответственно, свой поведенческий арсенал. Важно отметить, что литература конца XIX века принадлежала в силу разных (прежде всего социальных) причин к трём культурным пластам, которые обслуживали различные социальные группы читателей, различные вкусы. Соответственно, язык, тексты и литературный быт этих трёх пластов литературы - «большого», «срединного» (беллетристика) и «низового» (массовая литература) различались.

В чём же заключается специфика литературного быта в чеховскую эпоху? Какие элементы составляют литературно-бытовые отношения в 1880-1890-е годы?

Это особые взаимоотношения, цепочки микросвязей «читатель - писатель (автор юмористических изданий)», «редактор - читатель» (редакторская политика), «писатель - редактор, издатель», взаимоотношения литераторов между собой (проблемы конкуренции и борьбы за определённую нишу и т.д.), и определявшая многое цепочка взаимоотношений «писатель, редактор - власть (цензура)».

По сложившемуся стереотипу, понятие литературный быт ассоциируется непременно с пушкинской эпохой, с кружками и салонами 1820-1830-х годов. В чеховское время в качестве аналогичных форм литературного быта - при той же их необходимости - продолжали существование литературные вечера, общества, обеды, кружки и салоны. Таким образом реализовывалась потребность, психологическая и социальная, в общении людей одного круга, одного рода деятельности. Но в среде авторов юмористических изданий в 1880-е годы они были во многом формальным элементом литературного быта с его ориентацией на подобные встречи, вечера, салоны авторов «большой» литературы, откуда они брали основные образцы структурирования собственной жизни. Зачастую задачи, стоящие перед членами салонов авторов «большой» литературы, как-то: отбор и обсуждение литературных новинок, полемика по вопросам литературы и искусства, - не являлись первостепенными для участников кружков «малой прессы». Безусловно, «вторники» В.А. Гольцева 18801890-х гг., на которые собирались П.Д. Боборыкин, В.И. Вернадский, И.Ф. Горбунов, H.H. Златовратский, A.A. Мануйлов, П.Н. Милюков, Н.К. Михайловский, Г.И. Успенский, Н.В. Шелгунов, существенно отличались по содержанию от «столешников» В.А. Гиляровского, где бывали JI.H. Андреев, В.Я. Брюсов, И.А. Бунин, В.Г. Короленко, А.И. Куприн, A.C. Суворин, В.М. Дорошевич, Н.М. Ежов, A.C. Лазарев (Грузинский), И.И. Барышев (Мясницкий), A.M. Па-зухин, Н.Д. Телешов, и проходивших в те же годы. И это отличие было связано как с составом участников, так и с характером и целями этих собраний. Судя по большому количеству разнообразных кружков, обществ и т.п., необходимость, потребность в подобных встречах, вообще в объединении литераторов по ремесленному признаку была немалая ~ . Однако перед авторами «малой прессы» (в отличие от авторов «большой» литературы) не стояла проблема качественного отбора публикуемого материала, их отношение к творчеству как ремеслу и преобладание количества литературной продукции над качеством во многом определяли разницу в понимании задач писательских объединений авторами массовой и «серьёзной» литературы.

27 А.Р. Кугель, например, писал: «Взаимная тяга литературных деятелей, а особенно совершенно беспризорных газетных работников, однако, давала себя чувствовать. Необходимость к.-л. солидаризации интересов, профессионального общения - явления настолько неистребимые, что даже толстовско-победоносцевский автократический дух ничего с этим не мог поделать». (Кугель А.Р. Литературные воспоминания (1882- 1896 гг.). Пг.; М., 1923. С. 136).

Но и кружки авторов «большой» литературы конца XIX века не могли выполнять функции кружков, салонов и обществ 1820-1830-х годов. Попытки восстановить прежнее значение кружков и салонов предпринимались особенно активно в 1890-1900-е годы. Даже именование обедов беллетристов «Арзамас» (с очевидной аллюзией на известное общество пушкинского времени), по свидетельству И.Н. Потапенко было «пришпиленным» и «ничем не оправдываемым». Вечера, по воспоминаниям современников, как правило, ограничивались одними разговорами окололитературного характера, изредка обсуждением литературных новинок, т.е. максимально «обытовлялись». Поэт И.А. Белоусов описывает собрания у Д.И. Тихомирова (секретаря «Детского чтения», с 1894 года - редактора-издателя) так: «Никаких чтений и докладов на «Субботах» не было, а просто за ужином велась беседа на темы о литературной и педагогической жизни Москвы. На «Субботах» бывали В. А. Гольцев, В.М.Лавров, лп

Н.Д. Телешов, Баранцевич, Альбов, Мамин-Сибиряк» " . «Субботы» Тихомирова существовали с 1870-х гг. до середины 1900-х гг. в Москве. В.А. Гиляровский отзывался об этих вечерах как «скучнейших, но многолюдных» 29.

Можно вспомнить и проходившие в 1890-е гг. вечера H.A. Лейкина, на которых бывал и А.П. Чехов, описанные Л.А. Авиловой: «Чета Лейкиных была очень гостеприимна. Бывали литературные собрания, т.е. вечера, когда собирались писатели, и тогда много ели, много пили и ещё больше хвалили друг зо друга» .

Часто имели место и разговоры «о литературе», но форм специальной, особой «салонной» литературы, т.е. текстов, создаваемых в рамках этих кружков, вечеров уже не было в 1880-1890-е годы в собраниях и на вечерах авторов «малой прессы». Одним из немногих исключений является «Альбом обеденных

28 Белоусов И.А. Литературная среда. Воспоминания 1880- 1928. М„ 1928. С. 84.

29 Шруба М. Литературные объединения Москвы и Петербурга 1890-1917 годов: Словарь. М., 2004. С. 241.

30 Авилова Л.А. Рассказы. Воспоминания. М., 1984. С. 235. благоглупостей российских беллетристов» , сохранивший многие черты, характерные для жанра «альбома», еще в 1820-1830-е годы.

Впрочем, отсутствие особой роли таких форм литературной жизни, как салоны, обеды и пр. было вполне закономерно. Слишком разными были авторы, обслуживающие «малую прессу», - разными как по социальному происхождению, так и по характеру того, что они писали, интересам и убеждениям. Литература не рассматривалась (не манифестировалась) большинством из них как средство для разрешения социальных проблем, она была средством существования, побочным заработком. Многие авторы были заняты работой на основной службе (В.В. Билибин, служивший с 1886 до конца жизни в Главном управлении почт и телеграфов, А.С.Лазарев, до 1891 года совмещавший преподавательскую деятельность с литературной, Н.М. Ежов, также преподававший и др.), семейными делами, а ещё нужно было успевать сдавать материал в срок. Часто не было времени для регулярных встреч, поэтому и состав кружков, обедов не был постоянным. Или, что ещё хуже, подобные вечера, устраиваемые редактором или издателем, превращались в обязательно-принудительное занятие. Например, А.Р. Кугель в своих «Литературных воспоминаниях» так охарактеризовал «субботы» Худековых, на которых «раза два бывал и Чехов»: «Сотрудники считали эти субботы довольно неприятною обязательною службою и норовили приезжать, кто мог, часам к 12, - к ужину, который был великолепен и тонко сервирован. <.> Несмотря на блеск приёмов, на отличное угощение и на многолюдство этих собраний, - было тоскливо, вернее, холодно, потому что недоставало главного: внутреннего интереса. Тут не было ни политической платформы, объединявшей круг приглашённых, ни артистического или литературного темперамента, ни умственных запросов» 32.

К тому же имел место и политический аспект в организации кружков и салонов в 1880-е годы - правительство традиционно относилось к ним с недоверием и опаской. С Лейкиным в январе - феврале 1884 года Чехов обсуждал

31 ОР РНБ. Ф. 494. Ед.хр. 1.

32 Кугель А.Р. Литературные воспоминания (1882 - 1896 гг.). Пг.; М., 1923. С. 73. вопрос (впрочем, не столько по собственному желанию, сколько по совету Л.И. Пальмина) о своём вступлении в Пушкинский кружок, организованный поэтом Садовниковым: «Был у меня как-то (месяц тому назад) Л.И. Пальмин. Мы, разумеется, выпили. После выпития он умилился и вдруг пришел к заключению, что мне обязательно нужно баллотироваться в Пушкинский кружок. В конце концов пообещал написать о моей баллотировке Вам и на другой день прислал мне устав кружка. Не знаю, писал ли он Вам об этом? Я счел бы, как и каждый простой смертный, за великую честь для себя быть членом литературного кружка. Я честолюбив. Но я живу не в Питере, а в Москве, где, до тех пор пока не будет отделения кружка, придется платить десятирублевку за одно только почетное звание члена - это не дорого, но бесцельно. Быть в Москве членом Пушкинского кружку не полезно ни для себя, ни для ближних. Это во-первых. Во-вторых же, боюсь, грешный человек, чтобы меня не прокатили на вороных. Работаю я недавно (5 лет), неизвестен, а потому нельзя будет упрекнуть оных вороных в отсутствии логики. <.> Не пишите Лиодору Ивановичу. Я с ним, как и подобало, вполне согласился и теперь неловко идти насупротив. Если же, паче чаяния, у Вас поднимется вопрос об открытии в Москве отделения кружка, то поддержите нашу бедную Москву. Тогда я буду убедительнейше просить Вас баллотировать меня в члены и соглашусь не только на десятирублевый, но даже и тридцатирублевый взнос. Недурно бы пропагандировать это отделение для нашей московской братии. Сама братия и пальцем не пошевельнет, если поднимется вышеписанный вопрос. Пьет она водку, ломает шапку перед Пастуховым и знать ничего не хочет (курсив мой - Э.О.)» (П., 1, 99-100).

19 февраля Лейкин ответил: «Кстати, о Пушкинском кружке. Вы писали мне, что желали бы быть членом, но боитесь, что Вас не выберут. Пустяки. Выберут, если предложим, но дело в том, что теперь уже не стоит баллотироваться, сезон собраний кончается 1 мая. Лучше уж в будущем году, с сентября.

Вы пишете: нельзя ли открыть секцию Пушкинского кружка в Москве? Ни за что не позволят. Теперь все литературные общества в загоне. И нас-то хотели прикрыть, да спасибо исходатайствовал нам у градоначальника существование наш сочлен редактор "Русской старины" и товарищ Петербургского городского Головы М.И. Семевский» . Впрочем, «Пушкинский кружок» Лейкина просуществовал недолго34.

Таким образом, встречи, кружки и салоны, возникавшие по аналогии с формами профессионального быта авторов «большой» литературы как некие клише форм профессионального общения, не являлись в чеховскую эпоху определяющими для литературного процесса формами литературного быта, не стали формой продуктивного профессионального общения. Более значительными здесь оказывались цепочки микросвязей, как-то: писатель-читатель, писатель - редактор (издатель), писатель - власть (цензура), взаимоотношения писателей между собой. В основе всех этих различий лежала и разница в отношении авторов «малой прессы» и «большой» литературы к собственному творчеству. Вернее, различия определялись этой разницей.

При обращении к литературно-бытовому материалу появляется возможность более правильной и обоснованной интерпретации того или иного литературного произведения, которое создавалось в этой среде, на этой почве, питалось её языком понятий, нормами, стереотипами. Сама эта литература в своей массовости была набором стереотипов. И почти всегда можно увидеть, как и почему было создано именно такое произведение, чем обусловлены его форма и содержание. Как влиял читательский запрос и редакторская политика, а также предшествующие этому произведению современные авторитетные образцы периодики на жанр (и форму в целом), содержание и язык текстов, создаваемых в эту эпоху и этой эпохой. Насколько значительным оказывалось влияние литературного быта конкретной эпохи на характер создаваемых текстов, их поэтику. Эти вопросы оказываются важными при изучении текстов (в

33 ОР РГБ. Ф.331. К.50. Ед.хр. 1-6. Л. 5.

34 См., напр.: Кугепь А.Р. Литературные воспоминания. С. 135. широком смысле) «малой прессы» чеховской эпохи для понимания того, каким образом, в силу каких закономерностей или их нарушения формируется (прежде всего) поэтика произведений А.П. Чехова.

По отношению <.> к своей современности писатель, - как отмечал М. Аронсон, - есть результат сплетения некоторых сложных единств; писательская индивидуальность в конечном счёте сводится к некоторому соотношению участвовавших в её создании объективных литературных, литературно-бытовых и социальных сил» 35. * *

Очевидно, что литературный быт чеховской эпохи неоднороден и сложен. Необходимо говорить о трёх уровнях его функционирования: элитарный быт «большой» литературы, литературный быт беллетристики (если понимать беллетристику как срединный пласт литературы) и литературный быт «малой прессы». А.П. Чехов имел возможность на протяжении своего творческого пути постичь законы литературного быта всех трёх уровней функционирования литературы тех лет. Отчасти именно поэтому его творчество и биография наиболее интересны, примечательны для изучения литературного быта 1880 -1900-х гг., то есть целой эпохи.

В данной работе подробно рассматривается только литературный быт «малой прессы», т.е. «внутренняя жизнь» той газетно-журнальной среды, с которой А.П. Чехов познакомился в начале своего творческого пути. * *

Помещённое в заглавие настоящей диссертационной работы понятие «малая пресса», довольно часто используемое чеховедами и позаимствованное прежде всего из писем А.П. Чехова, а в современном языке получившее уже иной оттенок значения *, также нуждается в некотором определении. Примечательно, что оно не получило в исследовательской литературе

35 Аронсон М. Кружки и салоны // Аронсон М., Рейсер С. Литературные кружки и салоны. Л., 1929. С. 16-17.

В современном русском языке словосочетание «малая пресса» чаще всего употребляется для обозначения региональных или молодёжных периодических изданий. необходимой дефиниции. Ни в одной из работ в предшествующие десятилетия не была предпринята даже попытка определить границы «малой прессы» (или же обозначить проблему их проницаемости) относительно чеховской эпохи. Сделать это в данном исследовании необходимо, хотя бы для того, чтобы обозначить границы анализируемого материала. Под «малой прессой» в рабою понимается ряд еженедельных изданий («тонких» журналов и газет) с относительно небольшим тиражом, рассчитанных в основном на низового читателя, городского обывателя, не только юмористических, но и литературно-политических и пр. Важно, что это все те издания, где сотрудничал А.П. Чехов до его «перехода» в газету «Новое время», которые можно представить в виде закрытого списка: «Стрекоза», «Будильник», «Зритель», «Развлечение», «Свет и тени», «Мирской толк», «Волна», «Москва», «Осколки», «Петербургская газета», «Новости дня», «Московский листок».

Уже современники Чехова обращались к вопросу о влиянии на его творчество «малой прессы», сотрудником которой он был в начале своей литературной работы. И поскольку восприятие «малой прессы» в целом было довольно негативным, то и её роль в становлении Чехова-писателя представлялась незначительной, если не отрицательной.

A.M. Скабичевский, например, в рецензии на «Пёстрые рассказы» Чехова писал о губительности газетно-журнальной работы и превращении литераторов в «легковесных барабанщиков»36. Точно также в статье «Обо всём», JI.E. Оболенский отмечал, что причиной гибели многих талантов была

37 юмористика с её «спешным, ежедневным кропанием» .

В 1905 году критик В.В. Каллаш в «Русской мысли» похожим образом оценивал «малую прессу»: «Непроходимая пошлость нашей юмористической журналистики давно уже вошла в пословицу. <.> Если порою, случайно, на страницах этих журналов появлялось талантливое слово, действительно

36 Цит. по: Фейдер Вал. А.П. Чехов. Литературный быт и творчество по мемуарным материалам. С. 63.

37 Цит. по: Шаталов С.Е. Два таланта (Антоша Чехонте и Виктор Билибин) // Чехов и его время. М., 1977. С. 26. остроумные выходки, они как-то резали глаз благодаря своей необычности и случайности среди целого моря пошлости и бездарности. Такими оазисами, яркими вспышками молодого, заразительного смеха на убогих в общем страницах наших юмористических изданий 80-х годов были очерки и наброски Чехонте. Он знал, над чем смеялся, глубоко забирал в самую гущу всероссийской пошлости, и "веселые картинки" брызжущего смеха юмориста, уже тогда зачастую проникнутые грустью, обращались в знаменательные

->о документы нашей общественной жизни.»

Таковы истоки той идеологической модели, что на десятилетия прочно закрепилась в чеховедении: «малая пресса» - дурное явление, прежде всего из-за отсутствия чёткой общественной позиции и идеалов, - не могла положительно воздействовать на мировоззрение молодого Чехова. Практически в то же время создаётся и идеализированный образ писателя Чехова.

Любая наука (и литературоведение здесь не является исключением) склонна создавать некие модели восприятия, оценки тех или иных явлений, удобные для построения концепций, однако расходящиеся с фактами действительности. Принцип формирования таких моделей прост: в основу их положены лишь некоторые черты, особенности, факты описываемого явления, другими же, дабы не нарушать чёткость построений, приходится пренебрегать.

Так произошло с образом «малой прессы» и оценкой её роли по отношению к творчеству Чехова.

В большинстве работ исследователей творчества Чехова «малая пресса» чеховского времени (и это стереотипное восприятие можно встретить в научной литературе по сей день) представлена как некое единство, обладающее одинаковым набором признаков и характеристик.

Да и причин тому в предшествующие десятилетия было множество: недостаточная изученность материалов, меняющиеся социально-политические

18 Каллаш В.В. Литературные дебюты А.П.Чехова (Критико-библиографический обзор) Н Русская мысль. Кн.З М., 1905. С. 121. условия, провоцирующие нередко исследователей на создание обобщённых и упрощенных моделей взаимовлияния «малой прессы» и А.П. Чехова и т.п.

В 1929 году JI.M. Мышковская в книге «Чехов и юмористические журналы 80-х годов» даёт список частотных жанров юмористических журналов, подробно описывает тематику некоторых из них, характеризует отношения Чехова с редакторами этих изданий (более всего с H.A. Лейкиным) и сотрудниками «малой прессы», обозначает зависимость формы и характера публикуемых текстов от читателя, места чтения и пр.

Однако рассматриваемые в работе юмористические журналы (их тематика, набор используемых жанров и пр.) предстают как тожественные явления, не имеющие между собою никаких различий (а они, что будет показано в настоящей работе далее, были, хотя имели место и сезонная тематика, и шаблонность изображаемых типов, клишированность восприятия многих жизненных явлений).

В главе «Юмористические журналы 80-х годов, их направление», Л.М. Мышковская, останавливаясь лишь на двух изданиях - «Осколках» и «Будильнике», - дает чуть ли не характеристику всей юмористики 1880-х годов в целом: «Направление юмористических журналов 80-х годов, в которых складывалось из двух струй: националистически-шовинистической, весьма близко примыкавшей к официальному патриотизму, и демократически-либеральной. Оба эти начала шли вровень, и это обстоятельство само по себе указывает, что у руководителей журналов не было никаких ясных, твердых принципов и отчетливого общественно-политического мировоззрения». <.> «Безыдейная журнальная среда, в которой не было никаких ясных общественных принципов и никакого общественного мировоззрения, не могла не отразиться вредно на молодом Чехове и на его творчестве». <.> «Малая пресса, которая взрастила Чехова и которая отражала собою общественно-политическую аморфность широких слоев разночинной мещанской интеллигенции переходного времени 80-х годов, не могла выработать в нем устойчивого миросозерцания, а наоборот воспитывала в нем общественный нейтралитет, пассивность и аполитичность». <.> «Надо прибавить, что кроме воздействия журнальной среды, Чехов сам выходец из городского мещанства, долго живший в нем, испытал на себе в достаточной мере влияние этой среды. Вместе с огромным знанием ее быта, он вынес из нее и отрицательные черты, которые ему интеллигенту-писателю, впоследствии приходилось преодоле

Стереотипное представление о «малой прессе» 1880-х годов и её авторах как безыдейных, пассивных и аполитичных укоренилось еще в конце XIX века и оставалось актуальным и после Октябрьской революции, т.к. в основу его положен исключительно идеологический аспект. На деле же, и это подтверждается при знакомстве с текстами «малой прессы» и с биографией авторов, читательский «заказ» и, в терминологии рецептивной эстетики, «горизонт ожиданий» читателя действительно учитывался постоянно, но и читатели, и авторы юмористики были разными (в том числе и по социальному происхождению и по запросам). Юмористика как часть «малой прессы» не ограничивалась беззлобным смехом, имели место и элементы сатиры, но, что особенно важно, «малая пресса» выполняла очень важную просветительскую функцию (в том числе и по отношению к низам общества), которая опять же не сводилась лишь к прививанию практической грамотности.

Впрочем, роль «малой прессы» в становлении Чехова-писателя показана исследовательницей не как однозначно отрицательная. Разносторонняя литературная деятельность Чехова, как отмечает Л.М. Мышковская, «выработала в нём гибкость, почти виртуозность художника, рано овладевшего всевозможными литературными приемами. Впоследствии, когда его талант широко развернулся, эта способность ему весьма пригодилась - для него оказалось под силу решительно всё - и обширный публицистический труд о Сахалине, и совершенные миниаюры-рассказы в две-три страницы, и большие повести, и

39 Мышковская Л. Чехов и юмористические журналы 80-х годов. С. 43^14, 48, 50. драмы, и водевили» 40. Однако в овладении (в силу необходимости, требований, выдвигаемых юмористическими изданиями) приёмом краткости изложения материала и при этом его смысловой насыщенности нельзя видеть истоки жанрового разнообразия творчества Чехова конца 1880-1900-х гг., как это делает Л.М. Мышковская. Хотя попытки реализации своих творческих возможностей в разных жанрах и отбор некоторых из них как продуктивных, конечно же, начались именно в годы сотрудничества Чехова в «малой прессе», о чем спустя десятилетия писал А.П. Чудаков.

Задачей всей художественной литературы 1880-х годов исследовательнице видится необходимость «дать яркое художественное отображение вновь народившимся городским общественным группировкам», «создать новую тематику и влить её в новые формы». При всей узости представленной задачи с этим утверждением нельзя не согласиться. Однако несколько сомнительным кажется следующее утверждение: «Юмористическая журналистика начала эту работу, но делала ее немощно и коряво. Из её среды вырос Чехов. Он взял это дело в свои руки и творческой силой художника-новатора довел его до вершины совершенства» 41.

Действительно, задачей литературы в те годы становится фиксация изменений социального характера, иерархии общества, описание нарождающихся типов и классов, их поведенческие особенности. Но это делали как авторы «малой прессы», так и «большой» литературы. Не один только Чехов «довел до <.> совершенства» выполнение обозначенной Л.М. Мышковской задачи (то же можно с уверенностью сказать, к примеру, и о М.Е. Салтыкове-Щедрине, о П.Д. Боборыкине и многих других писателях, по-разному

40 Мышковская Л. Указ. соч. С.50.

41 Там же. С. 100. решавших проблему фиксации новых явлений в обществе, возникшую как потребность времени).

В 1929 году в «Чеховском сборнике» появилась и статья А.Б. Дермана «Раннее творчество Чехова», включенная им без существенных изменений в книгу «Творческий портрет А.П. Чехова» (1929). «Малая пресса» складывается у исследователя в «сумму неблагоприятных условий», задерживающих развитие Чехова-писателя. Влияние «малой прессы» на Чехова сводится в работе Дермана в основном к проблеме «многописания»: «. при такой машинной деятельности невозможна была не только чисто литературная отделка формы, забота о ней, невозможна была мало-мальски серьёзная работа внутреннего сознания, сосредоточенность, работа мысли. Далее такая работа исключала какое бы то ни было уважение к ней со стороны самого писателя, более того, она и возможна была лишь при наличии неуважения к этого рода литературе. Наконец, характер этой работы сам собою уж обусловливал ту литературную среду, в которой суждено было Чехову провести первые годы своей 1 деятельности» 42. Однако в приведённой цитате исследователь выразил мысль, не получившую, к сожалению, в дальнейшем развития ни в его работах, ни в работах последующих исследователей: отсутствие мессианского отно-шения к литературе у Чехова было выработано благодаря сотрудничеству в «малой прессе» (курсив мой - Э.О.).

В вышедшей в свет десятилетие спустя работе A.B. Коротаева «Чехов и малая пресса 80-х годов» , вопрос о журнальном окружении молодого Чехова, влиянии его на писателя рассмотрен намного подробнее.

Впервые в статье Коротаева были даны социальные портреты некоторых издателей и редакторов газет, в которых сотрудничал Чехов, что дало основание автору статьи сделать следующий вывод: «Все эти издатели <в статье идёт речь о JI.H Уткиной, Г. Корнфелъде, Н.И. Пастухове, А.Я. Липскерове -

42 Дерман А.Б. Раннее творчество Чехова//Чеховский сборник. М., 1929. С. 159, 150.

43 Коротаев A.B. Чехов и малая пресса 80-ч гг. // Ученые записки ЛГПУ им. А.И. Герцена. Т. XXIV. Л., 1939. С. 87-137. прим. Э.О.> выступают перед нами прежде всего как типичные. предприниматели, смотревшие на журнально-газетное дело как на коммерческое предприятие. О наличии у них какой бы то ни было принципиальности, высоты литературного вкуса не могло быть и речи»44. Ограничив число рассматриваемых издателей и издателей-редакторов, автор пришёл к нужному ему обобщению, но не показал истинное положение вещей. При всем стремлении сделать издание газеты или журнала коммерчески выгодным предприятием тот же Н.И. Пастухов, например, вынужден был задумываться и задумывался о просветительской роли своего издания. Стереотип восприятия «Московского листка» и его редактора-издателя, созданный ещё при жизни Пастухова, оказался живучим в исследовательской литературе и по сей день. Следуя логике автора, и издатели, и редакторы (A.B. Коротаев не разграничивает эти два рода деятельности) были исключительно дельцами, имевшими только «две постоянных и единственных заботы - обеспечить себе подписчиков и застраховать издание от цензурного погрома». Эти два условия, к тому же, по словам исследователя, «в основном определили собой и содержание юмористических журналов 80-х годов» 45. Очевидно, впрочем, что издатель и редактор как участники литературного процесса выполняли разные функции (даже если их выполнял один человек), а заботы их часто выходили за пределы обозначенных исследователем рамок.

Впрочем, в отличие от работ предшественников, в статье A.B. Коротаева различаются издания «малой прессы», но лишь по расчёту на определённого читателя: «То обстоятельство, на какие социальные слои городского населения ориентировался журнал или газета, определяло их физиономию. Отсюда и отличительные свойства каждого из органов малой прессы»46. Однако факторов, определявших различия между изданиями, было значительно

44 Коротаев A.B. Указ. соч. С. 92.

45 Там же. С. 93.

45 Там же. больше, что очевидно при сопоставлении материалов, приводимых во введении далее.

Важным оказывается указание A.B. Коротаевым тех черт, в которых проявился отход Чехова от поэтики «малой прессы» (хотя сам термин «поэтика» автор и не употребляет):

1) осознание Чеховым «трафаретности календарной тематики» и пародирование отдельных её видов.

2) использование Чеховым календарной, сезонной тематики только как «фона», «как своего рода прикрытия», «права на вход», благодаря которому рассказ мог попасть в юмористический журнал или газету, сам же рассказ наполнялся «значительным социально-бытовым содержанием» 47.

Роль «малой прессы» в становлении Чехова-писателя представлена в заключении статьи как неоднозначная, но, скорее, положительная, хотя и не все стороны воздействия «малой прессы» на творчество Чехова рассматриваются её автором и не со всем в равной мере можно согласиться: «Шестилетнее сотрудничество Чехова в малой прессе наряду с отрицательными сторонами (принудительный юмор, необходимость писать на заказ, много и скоро, невозможность в достаточной степени критически отнестись к своему делу) заключало в себе и положительные моменты. Юмористический журнал, отражающий различные явления бытовой жизни и злобы дня, дал ему разнообразие тематики и персонажей <как будто этого не давала сама жизнь - прим. Э. 0.>. Обязанность писать к определённому сроку и на темы, ежегодно повторяющиеся в журналах, выработала у Чехова изобретательность в разработке, казалось бы, шаблонной темы, умение трактовать избитый сюжет по-своему, посмотреть на знакомое явление с такой стороны, с которой на него никто не смотрел» 48.

Последующие замечания A.B. Коротаева о воздействии на Чехова-писателя «малой прессы», её требований и особенностей во многом

47 Коротаев A.B. Указ.соч. С. 130.

48 Там же. С. 134. О современном видении роли многописанпя см. в первой главе данной работы. справедливы: «Маленькие размеры газетно-журнального рассказа заставили Чехова искать максимально выразительных средств для выполнения своих художественных задач, которые он перед собой ставил. <.> Отсюда шла его работа над выразительностью диалога, который должен был строится так, чтобы читатель непосредственно из него, не нуждаясь в авторской ремарке, получил представление о характере и психологии действующих лиц. <.> «Не создав нового жанра в малой прессе Чехов поднял рассказ-миниатюру до большой литературы и тем самым выступил в ней как новатор» 49.

Работа A.B. Коротаева при всех её недостатках осталась актуальной и по сей день, все последующие исследователи при обращении к проблеме «Чехов и "малая пресса" его времени» либо опирались на эту работу (как, например, M.JI. Семанова50), либо учитывали основные её положения в своих исследованиях.

Попытки по-новому осветить литературные связи Чехова и юмористики 1880-х годов были предприняты в диссертационной работе Э. Бройде «Чехов и юмористическая литература 80-х годов»51. Одной из её задач было показать юмористику 1880-х годов не изолированно, а как органическую часть историко-литературного процесса и в контексте «больших проблем русской литературы и общественно-политической жизни России» 52.

В исследовании Бройде образ «малой прессы» представлен совершенно иным, нежели в работах 20-50-х годов. Здесь юмористика уже не предстаёт безыдейной однородной массой, а наделяется автором особой социально-политической функцией: «В специфических условиях "водворения порядка" юмористика 80-х годов призвана была играть особую роль. Под видом "невинных речей", каламбуров, анекдотов, юмористических сценок, "афоризмов" <.> - передовая интеллигенция выражала своё отношение к

49 Коротаев A.B. Указ. соч. С. 135, 136.

50 См., например, Семанова М.Л. Чехов в школе. Л., 1954.

51 Бройде Э. Чехов и юмористическая литература 80-х годов. Дисс. . к.ф.н. М., 1970

52 Там же. С.4. существующему "порядку" вещей 53. Таким образом стереотип восприятия юмористики 1880-х как явления, отрицательно сказавшемся на творчестве Чехова, созданный, в частности, критиками (A.M. Скабическим и Н.К. Михайловским), которых цитирует автор, оказался кардинально пересмотрен в 1970 году, но новый взгляд породил лишь очередной стереотип. Отрицание одной крайности привело к другой крайности. «Юмористику 80-х гг., - пишет Э. Бройде, - именно и обвиняли в том, что она занимается мелочами, "не заслуживающими внимания". Искусство юмористов отличалось высоким мастерством создания характера - на основании внешних проявлений: интонации, походки, признаков быта, вещей, еды. Таким образом, учитывались все проявления жизни, фразы и самохарактеристики "героев" переставали быть определяющими» 54. И вновь юмористика рассматривается как единый поток, как будто абсолютно все тексты и характеры в ней были сшиты по одному лекалу, как будто авторы тоже представляли собою однородную массу - все достигли высот в изображении характера и т.д. Действительно, разработка характеризующих деталей была одной из важнейших заслуг «малой прессы», но при этом обязательно должна учитываться ориентация авторов на «большую» литературу.

Ценным в диссертации Бройде является указание на необходимость анализа текстов «малой прессы» и чеховских, содержащих в себе «самооценку» авторов юмористических изданий, затрагивающих литературную проблематику: «Положение русской юмористики 80-х годов неоднократно становилось предметом изображения в произведениях самих же юмористов того времени. Учитывая возможность присутствия субъективных элементов, следует подчеркнуть исключительную важность для анализа подобного рода "самооценок". Особое значение имеет художественная форма высказывания самооценки, что позволяет более отчётливо пронаблюдать методы, приёмы юмористики»55.

53 Бройде Э. Указ. соч. С.5.

54 Там же. С. 36.

55 Там же. С. 209.

Странно, что необходимые для анализа в связи с темой «Чехов и юмористика 80-х годов» тексты, содержащие богатый литературно-бытовой материал, являющиеся по сути самоописаниями, представлены в работе Бройде лишь текстами, описывающими «положение русской юмористики». Проанализированы же им оказались лишь несколько стихотворений и рассказов (в том числе «Ёлка» (1884) А.П. Чехова).

Особый интерес в работе Э. Бройде представляет попытка определить значение «малой прессы» для последующего творчества Чехова, определить «глубину» чеховского новаторства по отношению к её текстам.

Юмористика 1880-х гг. бесспорно содействовала изучению реальной действительности. Молодой Чехов, в своих шедеврах юмористики, шёл ещё дальше, вскрывая устойчивые качества мещанской идеологии, закономерности и физиологию государственного бытия» <.> «В широком подходе к "бытовой" проблематике и состоит новаторская сущность чеховского юмора» <.> «Длительное общение Чехова с представителями "малой" литературы, во-первых, способствовало развитию самостоятельности духовного мира Чехова, его независимости от "маститых", <"классиков">.

Во-вторых, общаясь с "малыми мира сего", молодой писатель имел великолепную школу обыденной жизни, так недостававшую предшествующим классикам. Дружба с "незначительными" юмористами имела значение скорее не "профессиональное", а познавательное, позволяла проникнуть в глубины психики и бытия "обычных людей", - что и стало ведущим в новаторстве Чехова - художника и мыслителя» 56.

Причинно-следственные связи в приведенных выше утверждениях Э. Бройде выведены совершенно неверно. Ощущение независимости от "маститых" авторов было относительным, но даже если и принять этот факт, то его не стоит рассматривать как следствие длительного общения с представителями «малой прессы».

56 Бройде Э. Указ. соч. С. 153, 139, 140.

Школу жизни» и знание жизни в большей степени Чехов прошёл не столько из-за общения с юмористами, сколько благодаря работе в качестве врача, социальному положению и происхождению.

Односторонне и некорректно показана в исследовании связь «малой прессы» и «большой» литературы: «В юмористике 80-х гг. Чехов углубил тенденцию к своеобразному пересмотру шаблонов "большой" литературы. Что там являлось высоким, освященным "страданиями", в юмористических произведениях Чехова приобретает фарсовое звучание, свидетельствуя об устарелости многих догм, не отвечающих живой жизни» 57. Таким образом Э. Бройде обращает внимание читателя лишь на один из множества аспектов этой взаимосвязи, этого взаимовлияния, совершенно почему-то забывая об имевшей место в творчестве раннего Чехова пародийности по отношению к текстам самой «малой прессы» и не учитывая того, что подобное пародирование стиля, языка, сюжетно-композиционных и прочих черт «большой» литературы было характерной особенностью большого количества текстов «малой прессы», как прозаических, так и поэтических.

Исследование Э. Бройде в целом оказалось довольно поверхностным (несмотря на введенные в научный оборот тексты «малой прессы» и постановку проблем, до этого не изучавшихся), так и не выявившим даже в первом приближении тех многосторонних и разнообразных связей, которые можно обнаружить между произведениями Чехова и авторов юмористики 1880-х годов.

В комментариях к «Полному собранию сочинений и писем» А.П. Чехова в 30-ти томах (прежде всего, в 1 и 2 томах сочинений, вышедших в свет в 1974 и 1975 годах), вероятно, в силу специфики жанра, трудно уловить разницу между изданиями, в которых сотрудничал Чехов в начале 1880-х годов. Впрочем, некоторые факты «взаимодействия» творчества Чехова и «малой прессы» в этом комментарии рассмотрены. В частности, можно найти указания на использование последователями Чехова в «малой прессе» сюжетов его

57 Бройде Э. Указ. соч. С. 146. произведений и их переработку, а также на использование Чеховым распространённых (особенно в юмористике) клише (как на уровне лексики, так и на уровне формы). Однако, в особенности в 1 томе, прослеживается одна интересная тенденция: литературные связи Чехова М.П. Громовым (автором комментария) часто поставлены под сомнение, а на первом плане оказываются жизненные обстоятельства и реальные события, которые могли послужить основой для чеховских текстов. Так, к примеру, исследователем отрицается очевидная пародийность таких рассказов, как «Жёны артистов» или «Грешник из Толедо»**. И даже «Календарь "Будильника" на 1882 год»*** с его ориентацией на распространённую в «малой прессе» форму календаря является, по мнению автора, прежде всего своего рода «шифровкой» реальных событий.

Только спустя годы в работах В.Б. Катаева, C.B. Букчина, А.П. Чудакова и И.Н. Сухих роль «малой прессы» в чеховском творчестве была показана иначе. Своего рода ответом М.П. Громову стала статья В.Б. Катаева «Лейкин-ский вариант (из истории русской юмористики XIX в.)» 58, вошедшая затем (в доработанном виде) в его книгу «Литературные связи Чехова» (М., 1989) в качестве одной из глав. Помимо «реабилитации» литературной репутации H.A. Лейкина и части его творчества (а также и «малой прессы» в целом) в сознании читателей автор статьи находит множество точек соприкосновения (в области поэтики), которые позволяют говорить о генетической связи лейкинской сценки и рассказов и сценок Чехова. При этом новаторство Чехова, отличие его от Лейкина показано В.Б. Катаевым также довольно чётко: «В отличие от лейкинского юмора в основе юмора Чехова лежит не просто

Принято считать, что "Жены артистов" представляют собою литературную пародию на А. Додэ <.>. Рассказ, видимо, представляет собою не столько литературную пародию, сколько юмористическое повествование на «русский манер» о неустроенном быте молодых художников, литераторов и студентов, какими в 1880 г. были сам А.П. Чехов, его старшие братья, его друзья <курсив мой - Э.О>» (С., I, 566).

Грешник из Толедо" воспринимается как стилевая пародия, "стилизация, использующая экзотический испанский материал для раскрытия новеллы с неожиданным финалом" <.>. Между тем, содержание рассказа (убийства и казни во имя Христа и ради исполнения абстрактного "долга") явственно перекликаются с событиями начала 80-х годов, временем резкого усиления реакции в России <курсив мой - Э.О.>» (С., I, 571). «Среди "календарных" юморесок, весьма распространенных в малой прессе (например, "Брюсов календарь" - фельетонное обозрение текущих событий в "Стрекозе"), юмористическая публицистика Чехова выделялась тематической злободневностью, остротой сатирических подробностей и намеков, зашифрованных в своеобразной форме пародийного "календаря" <курсив мой - Э.О.>» (С., 1, 578).

58 Катаев В.Б. Лейкинский вариант (из истории русской юмористики XIX в.) // Вестник МГУ - № I. - M., 1981. наблюдательность, меткость деталей, живость языка и т. п., а определённая концепция жизни <,.>. Везде сложность и смысл изображаемого на несколько порядков выше, чем в сценках Лейкина.

Использование отдельных особенностей поэтики сценки, отдельных «сценочных» сюжетов и персонажей сопровождалось у Чехова постепенным внутренним разрывом с этим жанром, выходом за пределы его задач и возможностей. <.> Под пером Чехова - картинка с натуры, комизм которой заключен в словаре персонажей, - все чаще превращалась в рассказ, новеллу - житейский случай, порой анекдот, глубинная сущность которого выявлена средствами искусства: контрастным сопоставлением, композиционной игрой и неожиданным завершением. От поверхностной насмешки над жизнью Чехов шёл к её изучению»59.

Знаменательной датой в исследовании связей Чехова и «малой прессы» стал 1982 год, когда вышли в свет сразу два издания - «Писатели чеховской поры» 60 и «Спутники Чехова» 61 как ответ на потребность «воссоздания максимально полной истории русской литературы, восстановления ее утраченных звеньев» 62.

Во вступительных статьях к сборникам В.Б. Катаев и C.B. Букчин указывают на связи между текстами Чехова и его «спутников». И если C.B. Букчин, устанавливая эти параллели, делает акцент на разности идейного уровня произведений Чехова и «писателей его поры», то В.Б. Катаев последовательно характеризует черты, позволяющие увидеть более наглядно разницу между чеховскими текстами и текстами авторов «малой прессы». Сопоставление сюжетно и тематически близких рассказов позволило исследователям подойти к выявлению особенностей чеховской поэтики на фоне произведений его современников.

Катаев В.Б. Литературные связи Чехова. М., 1989. С. 25,23.

60 Писатели чеховской поры: В 2-х т. / Вступление, комментарии, составление C.B. Букчина. М., 1982.

61 Спутники Чехова / Собрание текстов, статьи и комментарии В.Б. Катаева. М.: Изд-во МГУ, 1982.

62 Писатели чеховской поры. Т.1. С. 7.

Проблемам поэтики «малой прессы» уделял много внимания в своих работах и А.П. Чудаков (в значительной степени в книге «Мир Чехова: возникновение и утверждение» (М., 1986), отчасти в биографическом исследовании «Антон Павлович Чехов» (М., 1987), а также в статье «Юмористика 1880-х годов и поэтика Чехова»6""). Проблема взаимодействия чеховского творчества с произведениями «малой прессы» не рассматривается в книгах А.П. Чудакова специально, а в ряду единиц, повлиявших на создание художественного мира Чехова. В поле зрения исследователя попадают сюжет и фабула чеховских произведений, их герой, внутренний мир героя и предметный мир, его окружающий. Однако вся вторая глава («Истоки новых сюжетно-композиционных принципов») в книге «Мир Чехова» посвящена изучению того, «на каком литературном фоне, когда и в каких жанрах зарождались те новые сюжетные принципы, которые получил в наследство Чехов, и как он, перерабатывая и трансформируя наследуемое, создал тот "чеховский" сюжет, который явился одним из важнейших слагаемых нового типа литературного мышления, нового художественного видения мира, им открытого» 64. При этом важно, конечно, заметить, что в качестве «истоков» поэтологической системы Чехова автором рассматриваются как и наиболее близкий литературный ряд - «малая пресса», так и произведения литературных предшественников и современников - представителей «большой» литературы. Связь «малой прессы» и «большой» литературы А.П. Чудаков находит в том числе и в жанровом отношении. То, что молодой Чехов усваивает жанровые и композиционные образцы через «малую прессу», очевидно, но исследователь позволяет увидеть «большую» литературу как источник жанров и композиционных приемов (в редуцированном и трансформированном виде) для «малой прессы», - так появляется гипотеза о том, что «малая пресса» была, вероятно, «материальным носителем "памяти жанра", о которой в общем виде говорил М.М. Бахтин, - носитель, обладающий значительным постоянством и инерцией, менее подверженный

63 Чудаков А.П. Юмористика 1880-х годов и поэтика Чехова// Вопросы литературы - №8 - М., 1986.

61 Чудаков А.П. Мир Чехова: возникновение и утверждение. С. 69. литературным революциям, чем большая литература». «Массовая литература -своеобразный паноптикум, или холодильник литературных форм: перестав быть живыми в большой литературе, в массовой в "замороженном" виде и как

65 /-ч восковые копии они могут сохраняться удивительно долго» . Сохранялись в юмористике, как отмечал А.П. Чудаков, и черты стиля таких литературных направлений, как сентиментализм, романтизм - примеров тому достаточно много в текстах «малой прессы» тех лет. И эти черты далеко не всегда представлены лишь как объект пародии (что характерно, кстати, для юморесок Чехова), но как самостоятельно значимые.

В юмористике предыдущих десятилетий («Искре», «Гудке», «Весельчаке», «Развлечении») А.П. Чудаков находит много параллелей с жанрами «малой прессы» (и в особенности с теми, которые использовал на раннем этапе, в начале 1880-х годов, Чехов). Однако, как отмечает автор, при том, что параллели в большом количестве отыскиваются ко всем основным жанрам чеховских юморесок, «влияние подобных произведений на его позднейшую поэтику вряд ли пошло далее нескольких частных приемов» 66.

Помимо юморесок (под которыми автор подразумевает короткие жанры юмористики, такие как афоризмы, изречения, объявления и т. п., то есть те, что часто авторы «малой прессы» называли также «мелочишками») А.П. Чудако-вым рассмотрены жанры очерка, комической новеллы и сценки. Объектом описания в данном случае становятся не только их содержательное и композиционное своеобразие, но и их генезис.

Но всё же главным вопросом для автора при изучении черт и особенностей поэтики «малой прессы», использованных Чеховым, оказывается вопрос отличия текстов Чехова от текстов прежде всего юмористики его времени. Чем отличаются рассказы и сценки «спутников Чехова» от собственно чеховских? Сами тексты наводят на мысль о том, что простота и «безыскусность» чеховского рассказа, его незавершенность - лишь кажущиеся, тогда как для

65 Чудаков А.П. Мир Чехова: возникновение и утверждение. С. 73, 79.

66 Там же. С. 79. текстов «малой прессы» в большинстве своём эти черты оказываются существенными и существующими. Отвечая формальным требованиям «малой прессы», таким как злободневность, краткость, юмор, обязательность изображения бытовой вещи, Чехов не оставляет неизменными композиционные приёмы той же сценки или рассказа; следуя своим художественным потребностям и задачам, он наполняет известные до него жанры иным содержанием, создаёт новый художественный язык. Но новаторство Чехова в этой области было бы невозможным без опоры на предыдущую литературную традицию, в том числе и опыты «малой прессы».

Большой раздел книги «Проблемы поэтики Чехова» (JL, 1987; 2-е изд., доп. М., 2007) И.Н. Сухих посвятил именно литературным связям Чехова и «малой прессы».

В данной работе впервые высказана мысль о том, что движение «от Чехонте к Чехову», от развлекательности и безыдейности к «серьёзу» - исследовательский миф, как, впрочем, и попытки «увидеть едва ли не в каждом чеховском пустяке» 80-х годов тургеневские психологические глубины или

67 щедринский сатирический пафос» . Путём к «разгадке Чехова» исследователю видится освоение «стрекозино-осколочного» материала, огромного пласта текстов раннего Чехова. И основной задачей данной главы автору представляется выявление черт авторской индивидуальности Чехова, «которые просматриваются уже в рассказах Антоши Чехонте, - не то, что менялось, а то,

68 что, появившись, в значительной степени оставалось неизменным» .

Значительную часть раздела занимает описание «правил литературной среды», в которую попал Чехов, начав свой творческий путь. К сожалению, автор очень часто прибегает к обобщениям, говоря о таких элементах «массовой литературы», как сюжет, тематика, композиция и язык произведений, не делая различия между разными изданиями, подводя их под один знаменатель: «Действительно, все содержание "осколочной" <здесь - всех юмористических

67 Cyxitx H.H. Проблемы поэтики Чехова. СПб., 2007. С. 58.

68 Так же. С. 59. журналов вообще - прим. Э.О.> продукции выстраивается в некий годовой цикл, связанный с образом жизни городского обывателя: среднего интеллигента, грамотного купца, студента, врача, чиновника»69. В этих суждениях можно увидеть очевидные параллели с работой Л.М. Мышковской.

Впрочем, справедливо замечено далее, что «поздние чеховские принципы краткости и простоты языка, сплошной "сюжетности" жизни, особой позиции читателя в мире произведения, т.е. отношение к слову и отношение к миру, можно рассматривать как трансформацию, функциональное переосмысление и использование некоторых свойств массовой литературы, в рамках которой

70 начинает Антоша Чехонте» .

Нарушение Чеховым характерных жанровых особенностей «малой прессы», как замечает И.Н. Сухих, действительно, было невозможно без их освоения и усвоения. Так, особенно тщательно разобраны генетические связи и отношения творчества Чехова с существовавшими жанрами подписи к рисунку (и впервые, кстати, вообще затронута проблема соотношения рисунка и текста), рассказа, сценки и повести.

Однако вновь в этой работе поэтика «малой прессы» в её соотношении с чеховской поэтикой не становится предметом специального изучения. Черты «малой прессы» и её характерные особенности даны упрощенно, часто в обобщенном виде, т. к. они не связаны непосредственно с задачами, которые ставит перед собой исследователь.

Предмет исследования. В диссертации рассматриваются как общие черты «малой прессы», так и специфические особенности тех изданий, в которых сотрудничал А.П. Чехов, литературные и литературно-бытовые отношения, оказавшие влияние на творчество Чехова 1880-х годов.

69 CyxiLx И.Н. Проблемы поэтики Чехова. СПб., 2007. С. 67.

70 Там же. С. 68-69.

Материалом исследования стали произведения А.П. Чехова первой половины 1880-х годов и тексты авторов «малой прессы», публиковавшиеся в тех же изданиях, где сотрудничал А.П. Чехов.

В настоящей работе задействованы частично опубликованные или вообще не опубликованные рукописные источники (переписка, материалы воспоминаний и др.), а также научные работы и мемуары, часто незаслуженно забытые исследователями нового времени.

К примеру, в диссертации широко используются воспоминания A.C. Лазарева (Грузинского). (A.B. Амфитеатров советовал Лазареву: «Написали бы Вы московские 80-90-е литературные годы? Ведь Вы их знаете куда лучше меня!») 71 Из этих воспоминаний опубликована лишь глава «Чехов», хотя много материала о Чехове можно найти и в других главах рукописи. Нельзя обойти вниманием остальной материал ещё и потому, что он содержит множество фактов о жизни и литературной повседневной работе не только Чехова, но и писателей его окружения. По мнению поэта И.А. Белоусова (воспоминания которого также использованы в работе), без мемуаристики Лазарева «быт и нравы работников пера 80-х - 90-х гг. забылись, затерялись бы,

У-) а это было бы большим пробелом в истории русской литературы»

Также в большом объеме использована лишь отчасти изданная переписка Чехова с литераторами и издателями конца XIX века. Она даёт возможность представить картину литературного быта изучаемой эпохи наиболее полно, отобразить неизвестные факты биографии писателей 1880-х годов, понять некоторые особенности и тенденции развития литературного процесса этого времени.

Актуальность исследования определяется вниманием социологов и историков литературы к литературному быту различных эпох. В контексте современной социологии литературы, набирающей силу и являющейся формой

71 Лазарев (Грузинский) A.C. Автобиография. РГАЛИ. Ф.549. Оп.1. Д. № 329. Л. 13.

12 Цит. по: Гитович И.Е. Лазарев (Грузинский) Александр Семёнович // Русские писатели. 1800-1917: биобиблиографический словарь. M.: Большая Российская Энциклопедия, 1989-1999. T.3. С. 280. выхода из постструктуралистского тупика и кризиса методологии, исследование того, что именуется Б.М. Эйхенбаумом «литературным бытом», становится особенно актуально и значимо. Массовое чтение, особая роль читателя и писателя-маргинала - всё это является объектом изучения именно социологии литературы. Однако собственно-бытовой элемент, литературный быт редакций газет и журналов, система взаимоотношений между писателями и связь этих запускающих механизмов в создании определённых образцов текстов, требуемых временем и выполняющих определённые задачи первичной социализации и эстетизации читателя, теорией литературной социологии, как правило, не учитывается. Хотя часто именно эти элементы литературного быта важны при соотнесении среды и текста и должны быть включены в историко-литературные исследования.

Проблема соотношения литературы и литературного быта определённой эпохи сегодня становится особенно актуальной и в историко-литературном плане. Многие процессы, происходившие в литературе и в литературном быте разных эпох, не прекращаются с переходом в другую эпоху, а имеют тенденцию к повторению. Так же, как меняется фактура, стиль одежды, меняются и формы литературного быта, но действие обусловливающих их повторение и функционирование механизмов, как и общие схемы, матрицы человеческих отношений, остаются практически неизменными.

Научная новизна работы связана прежде всего с тем, что литературный быт чеховской эпохи до сих пор не был объектом специального научного исследования. В настоящей диссертации впервые предпринята попытка описания и систематизации фактов литературного быта 1880-х годов в их отношении к создаваемым в эту эпоху текстам, а также по-новому поставлена проблема взаимосвязи и взаимовлияния литературных и литературно-бытовых текстов «малой прессы» и раннего Чехова.

Теоретической базой работы являются работы Б.М. Эйхенбаума, Ю.Н. Тынянова, впервые обратившихся к проблемам соотношения литературн о го быта и текста, статьи Ю.М. Лотмаиа, а также исследования нового времени - O.A. Проскурина и O.P. Демидовой, - непосредственно связанные с теорией литературного быта.

Также теоретической базой настоящего исследования послужили работы, посвященные связям Чехова с юмористикой 1880-х гг., поэтике Чехова и «малой прессы», проблемам читателя чеховской эпохи, которые в какой-то мере затрагивают литературно-бытовую проблематику, но не используют понятие «литературный быт». Среди этих работ необходимо отметить следующие особо значимые работы: Л.М. Мышковская «Чехов и юмористические журналы 80-х годов». М., 1929; А.П.Чудаков «Поэтика Чехова» М., 1971; «Спутники Чехова» (под ред. В.Б.Катаева). М., 1982; «Писатели чеховской поры» (вступ., коммент., составление C.B. Букчина). М., 1982; А.П. Чудаков «Мир Чехова: возникновение и утверждение». М., 1987; И.Н. Сухих «Проблемы поэтики А.П.Чехова». Л., 1987; СПб., 2007; В.Б.Катаев «Литературные связи Чехова». М., 1989; В.Б. Катаев «Чехов плюс.» М., 2004.

Конечная цель исследования - выявить соотношение среды (форы литературной жизни - её организации, её коллизий) и текста, то есть формирования некоторых общих моделей (клише) поведения и стиля в рамках журнально-газетной среды. И что не менее важно - описать механизм отражения литературного быта эпохи в текстах «малой прессы» этого времени и, наоборот, отражения форм поведения, данных литературой, в быте.

Для достижения поставленной цели необходимо решение следующих задач:

1) описание и анализ особенностей литературного быта «малой прессы» 1880-х годов на примере некоторых, преимущественно юмористических, изданий, в которых сотрудничал А.П. Чехов, описание характера публикуемых материалов (в их зависимости от внешних причин);

2) определение отношений между текстами «малой прессы» и творчеством А.П. Чехова в 1880-е годы;

3) выявление новаторских черт в поэтике Чехова на материале его прозы первой половины 1880-х годов и обозначение истоков этого новаторства.

Метод исследования - историко-функциональный.

Практическая значимость работы состоит в возможности использовать материалы, положения и выводы исследования в общих лекционных курсах по истории русской литературы, а также спецкурсах по литературному быту, литературному окружению и связям Чехова и др.

Апробация работы. По теме диссертации были сделаны доклады на Международных научных конференциях:

1) «Молодой Чехов: проблемы биографии, творчества, рецепции, изучения» (Таганрог, сентябрь 2003).

2) Чеховские чтения в Ялте (Ялта, апрель 2004).

3) XII Международная конференция студентов, аспирантов и молодых ученых «Ломоносов» (Москва, МГУ, апрель 2005).

4) Молодые исследователи Чехова - V (Москва, май 2005).

5) XIII Международная конференция студентов, аспирантов и молодых ученых «Ломоносов» (Москва, МГУ, апрель 2006).

6) XIV Международная конференция студентов, аспирантов и молодых ученых «Ломоносов» (Москва, МГУ, апрель 2007).

7) XV Международная конференция «Ломоносовские чтения» (Москва, МГУ, апрель 2008).

8) Молодые исследователи Чехова - VI (Москва - Мелихово, май 2008).

Структура работы. Работа состоит из введения, четырёх глав, заключения, библиографии (включающей более 100 наименований печатных работ и периодических изданий, 27 наименований рукописных источников), а также текстовых и иллюстративных приложений.

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Орлов, Эрнест Дмитриевич

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Особенностью 1870-1880-х годов было то, что именно в эти десятилетия обострился процесс взаимопроникновения на разных уровнях: различных слоёв общества, литературы и жизни, разных пластов литературы, что не могло не отразиться на всех участниках литературного процесса, на текстах этой эпохи. В 1870-1880-е годы меняется система представлений и критериев.

Малая пресса» сыграла значительную роль в формировании и становлении литературы, привлекшей нового - массового - читателя, и сформировала новый тип писателя. Литературный быт как определённое структурирование жизни этого литературного пласта обусловливал появление определённого типа текстов, со своим языком, со своей образностью.

Малая пресса», вопреки исследовательскому стереотипу, не представляла собой некоего единого потока, она была всё-таки разнообразна и рассчитана на разного читателя (о чём писал ещё A.B. Коротаев), и создавали её разные по происхождению и степени одарённости авторы. И только исходя из знания о том, что издания «малой прессы» не были однородными, а каждое из них различалось и по набору рубрик, жанров, и по характеру и объёму публикуемых текстов, проследив, какие произведения Чехова в каких изданиях появлялись, в какой мере он приспосабливался к требованиям, выдвигаемым редакторами этих газет и журналов, можно в значительной степени понять, в чём заключалось влияние «малой прессы» на Чехова-писателя.

Примечательно, что эти разные издания не всегда вынуждали Чехова следовать установленным в них принципам и традициям, но и, быть может, часто непреднамеренно давали возможность попробовать себя в разных жанрах. Так, в журнале «Свет и тени», издаваемом Н.Л. Пушкарёвым, Чехов выступает не в полуюмористическом разделе «Дребедень», а публикует большие (по меркам «малой прессы») произведения, что может говорить о его потребности (существовавшей изначально, а не пришедшей с годами) в разных по содержанию и форме текстам, которую не могли удовлетворить чисто юмористические журналы. «Свет и тени» и «Мирской толк» (также издаваемый Пушкарёвым) позволили реализовать эту писательскую потребность. В «Мирском толке» Чехов опубликовал две повести - «Живой товар» и «Цветы запоздалые», а также несколько рассказов, в большинстве своём превышающих привычный объём «осколочной» продукции (100-150 строк).

Внутреннее стремление к саморазвитию, стремление к поиску новых художественных средств и форм осмысления действительности с самого начала привели Чехова к отрицанию не только шаблонов и клише «малой прессы», но и отрицанию самого отношения к литературному процессу его старших товарищей по юмористике, таких как H.A. Лейкин и В.В. Билибин, подтверждений чему можно найти немало в их переписке середины 1880-х годов.

Литературный быт и тексты «малой прессы» представляют историко-литературный интерес в плане их соотнесения с нормами литературного быта и текстами беллетристики и «большой» литературы. При этом важно установить, какие черты «большой» литературы привлекали авторов «малой прессы», а что из «малой прессы» становилось источником и материалом для высокого пласта литературы (как, например, поэтика детектива, да и сам жанр, пришедшие в «большую» литературу из массовой литературы). Особый интерес представляет также соотнесение литературно-бытовых моделей «большой» литературы и «малой прессы», в значительной степени различных, но имеющих и сходства.

Поэтика А.П. Чехова, характер его творчества во многом обязаны именно «малой прессе», её законам, её поэтике, так как именно через усвоение (в начале творчества) и одновременное отталкивание от них происходило становление Чехова-писателя. Литературный быт изданий, в которых начинал писать Чехов, в значительной степени, нежели это казалось ранее, определял характер его текстов.

Многие исследователи отмечали, что принцип краткости произведений

Чехов принял именно в годы сотрудничества в «малой прессе». В некоторой степени это верно. Но не следует ли в этом стремлении к краткости видеть и влияние медицинской школы Чехова, в частности, опыта составления истории болезни? Ещё в 1894 году В.А. Гольцев в «Литературных очерках» отмечал:

При изображении тех или других явлений Чехов поступает как талантливый и добросовестный земский врач. Он не останавливается на нём подробно, но, поставив диагноз одному явлению, переходит к другому. Этим в значительной

188 степени и объясняется краткость рассказов»

Проблема влияния «малой прессы» на творчество Чехова гораздо сложнее тех моделей, что предлагались большинством исследователей прошлого и настоящего. Представления о «малой прессе» чеховской эпохи должны быть также скорректированы хотя бы на основании имеющихся фактов и материалов, исследование которых в полном объёме, конечно же, представляет собою тяжёлый и трудоёмкий процесс. Но только в этом случае можно представить себе реальную картину отношений текстов Чехова и авторов «малой прессы» и - больше - взаимовлияния этих текстов, а сама проблема должна быть включена в широкий контекст исследования поэтики Чехова как одно из слагаемых художественной системы Чехова.

Изучение литературного быта и текстов «малой прессы» позволяет также объяснить ту роль, которую играл литератор - автор массовой литературы, начиная с конца 1870-х годов, что находит отражение в рассказах А.П. Чехова и его современников.

Проблема литературного быта «малой прессы», устройства периодических изданий чеховской эпохи актуальна именно в настоящий момент, когда современная массовая литература развивается, следуя формальным признакам, наследуя многие процессы, характерные для литературного быта периодических изданий 80-х годов XIX века. В статье «Литературный быт»

388 Цит. по: Лысков И.П. К десятилетию смерти А.П. Чехова. Сборник. М., 1914. С.50.

Б.М. Эйхенбаум отмечал, что «факты прошлого различаются нами как факты значимые и входят в систему, неизменно и неизбежно, под знаком современных проблем. История в этом смысле есть особый метод изучения настоящего при

389 помощи фактов прошлого» . В связи с этим вспоминаются слова Ю.М. Лотмана: «История плохо предсказывает будущее, но хорошо объясняет

390 настоящее»

389 Эйхенбаум Б.М. Литературный быт // Эйхенбаум Б.М. Мой временник. Маршрут в бессмертие. M.: Аграф, 2001. С. 49.

390 Лотман Ю.М. Введение: быт и культура ПЛотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX века). СПБ.: Искусство - СПБ, 2002. С. 12.

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Орлов, Эрнест Дмитриевич, 2008 год

1. Словари, справочники, библиографические указатели:

2. Грабелъников A.A., Минаева О.Д. История русской периодической печати1703-2003): Библиографический справочник. М., 2004.

3. Лисовский Н.М. Библиография русской периодической печати 1703-1900 гг.1. СПб., 1915.

4. Литературная энциклопедия терминов и понятий / Под ред. А.Н. Николюкина. М., 2001.

5. Литературный энциклопедический словарь. (Под общей редакцией В.М. Кожевникова, П. А. Николаева). М.: Советская энциклопедия, 1987.

6. Масонов И. Ф. Чеховиана. М., 1929.

7. Масанов И.Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, учёных и общественных деятелей. Т. I-IV. М., 1957-1960.

8. Машкова М.В., Сокурова М.В. Общие библиографии русских периодическихизданий 1703-1954 гг. и материалы по статистике русской периодической печати. Аннотированный указатель, Л., 1956.

9. Русские писатели (тт. 1-5). М., 1989-2007.

10. Русские писатели: В 2-х тт. / Под ред. П.А. Николаева. М., 1990.

11. Шруба М. Литературные объединения Москвы и Петербурга 1890- 1917 годов: Словарь. М., 2004.

12. Источники текстов произведений и писем:

13. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 тт. Письма: В 12 тт. Сочинения: В 18 тт. М., 1974-1983.

14. А.П.Чехов о литературе. М., 1955.

15. Барышев (Мясницкий) И.И. Нашего поля ягодки. М., 1894.

16. Билибин В.В. Добродетельный чорт. М., 1890.

17. И. Грэк. (Билибин В.В.) Любовь и смех. СПб., 1882.

18. И. Грэк (Билибин В.В.) Юмористические узоры. СПб, 1898.

19. В. Холостов {Билибин В.В.) Пьесы в 1-м действии. СПб., 1902.

20. Василевский И.Ф. Наши нравы. СПб., 1884.

21. Лейкин H.A., Билибин В.В. На аристократический манер. Пьеса. СПб., 1901.

22. Лейкин H.A. Весёлые рассказы. СПб., 1874.

23. Лейкин H.A. Наши забавники. СПб., 1879.

24. Лейкин H.A. Апраксиицы. СПб., 1886.

25. Лейкин H.A. Медаль. СПб, 1891.

26. Либрович С.Ф. На книжном посту: Воспоминания. Записки. Документы. Пг.; М., 1916.

27. Лысков И.П. К десятилетию смерти А.П. Чехова. Сборник. М., 1914.

28. Мшневич В.О. Наши знакомые. Фельетонный словарь современников. СПб., 1884.

29. Надсон С.Я. Литературные очерки (1883-1886). СПб., 1887.

30. Переписка А.П. Чехова в трех томах. М., 1996.

31. Писатели чеховской поры: В 2-х т. / Вступление, комментарии, составление С. Букчин. М., 1982.

32. Письма Ал.П. Чехова к брату Антону Павловичу Чехову. М., 1939.

33. Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч.: В 20 т. М., 1965-1977. Тт. 9, 13.

34. Мемуары и биографические материалы:

35. А.П. Чехов. Литературный быт и творчество по мемуарным материалам / Составитель Вал. Фейдер. Л., 1928.

36. Антон Павлович Чехов. Его жизнь и сочинения. Сборник историко-литературных статей / Составил В.<И.> Покровский. М., 1907.

37. Авилова Л.А. Рассказы. Воспоминания. М., 1984.

38. Амфитеатров A.B. Курганы. СПб., 1905.

39. Амфитеатров A.B. Славные мертвецы / Собрание сочинений. Т. 14. СПб., 1912.

40. Амфитеатров A.B. Жизнь человека, неудобного для себя и для многих / Вступ. статья, сост., подгот. текста и коммент. А.И. Рейтблата. Т. 1-2. М., 2004.

41. Белоусов И. А. Литературная среда. Воспоминания 1880-1928. М., 1928.

42. Гиляровский В.А. Избранное: В 3 тт. Т.2. М., 1960.

44. Кугелъ А.Р. Листья с дерева. Воспоминания. Л., 1926.

45. Кугелъ А.Р. (Homo novus). Литературные воспоминания. 1882-1896. Пг.-М., 1923.

46. Летопись жизни и творчества А.П. Чехова. Т.1. М., 2000; Т.2. М., 2004.

47. H.A. Лейкин в его воспоминаниях и переписке. СПб., 1907.

48. Малюгин Л.А., Гитович И.Е. Чехов. Повесть-хроника. М., 1983.

49. Первые литературные шаги. Автобиографии современных русских писателей /Собрал Ф.Ф. Фидлер. М., 1911.1. Исследования и статьи:

50. Александров Б.И. О жанрах чеховской прозы 80-х годов // Ученые записки Горьковского гос. пед. ин-та. Вып. 37. О творчестве русских писателей XIX в. Горький, 1961. С. 3-80.

51. Аронсон М., Рейсер С. Литературные кружки и салоны / Ред. и пред.

52. Б.М. Эйхенбаума. М., 2001.

53. Арсенев К.К Беллетристы последнего времени // Вестник Европы. Кн. 12. М., 1887. С.766-775

54. Балухатый СД Ранний Чехов // Литературный музей А.П. Чехова. А.П. Чехов. Сборник статей и материалов. Р/н Дону, 1959. С. 7 94.

55. Беляева Л.И. Мотивы чтения и критерии оценок произведений художественной литературы у различных категорий читателей // Художественное восприятие. Сб. I. Л., 1971. С. 162-176.

56. Букчии C.B. Чеховская «артель» // Писатели чеховской поры. М., 1982. С. 5-27.

57. Буишин A.C. Салтыков-Щедрин: Искусство сатиры. М., 1976.

58. Волъпе Ц. Теория литературного быта // За марксистское литературоведение.1. Л., 1930. С. 143-168.

59. Гитович И.Е. «Неправдоподобно ранняя зрелость» молодого Чехова: биография и язык // Таганрогский вестник. Вып. 2. Материалы Международной научной конференции «Молодой Чехов: проблемы биографии, творчества, рецепции, изучения». Таганрог, 2004. С. 23-41.

60. Гитович И.Е. «Самый свободный жанр» // Canadian American Slavic Studies, 42, Nos. 1-2 (Spring-Summer 2008), 27 49.

61. Горячева M. О. О личности и литературной репутации Чехова в малой прессе конца 1880-х начала 1900-х годов (По материалам газеты "Новости дня") // Чеховиана: Чехов и его окружение. М., 1996. С. 115-144.

62. Громов Л. П. Чехов и «артель» восьмидесятников // Литературный музей А.П.Чехова. А.П.Чехов. Сборник статей и материалов. Р/н Дону, 1959. С. 95-158.

63. Громов М.П. Книга о Чехове. М., 1989.

64. Гудков Л., Дубин Б., Страда В. Массовая литература как социальный феномен // Литература и общество: введение в социологию литературы. М., 1998. С. 48-56.

65. Гурвич И.А. Беллетристика в русской литературе XIX века. Уч. пособие. М., 1991.

66. Демидова O.P. Метаморфозы в изгнании. Литературный быт русского зарубежья. СПб., 2003.

67. Дерман А.Б. Раннее творчество Чехова // Чеховский сборник. М., 1929. С. 131-171.

68. Дерлшн А. Б. Москва в жизни и творчестве А.П. Чехова. М., 1948.

69. Дмитриев В.Г. Скрывшие своё имя. М., 1977.

70. Дубин Б.В. Словесность классическая и массовая. // Слово письмо - литература: очерки по социологии современной культуры. М., 2001. С. 312- 325.

71. Есин А.Б. Чехов-журналист. М., 1977.

72. История русской литературы XIX века. 70-90-е гг. М.: Изд-во МГУ, 2001.

73. Каллаш В.В. Литературные дебюты А.П. Чехова (Критико-библиографи-ческий обзор) // Русская мысль. Кн. III. M., 1905. С. 121-126; Русская мысль. Kh.VI. M., 1905. С. 73-89; Русская мысль. Kh.VII. M., 1905. C.l 62-172.

74. Катаев В. Б. Чехов и его литературное окружение (80-е годы XIX века) // Спутники Чехова. М., 1982. С. 3-47.

75. Катаев В.Б. Литературные связи Чехова. М., 1989.

76. Катаев В.Б. Чехов плюс. Предшественники, современники, преемники. М., 2004.

77. Кёртис Дж. Борис Эйхенбаум.: его страна, семья и русская литература. / Пер. с англ. Д. Баскина. СПб., 2004.

78. Коротаев A.B. Чехов и малая пресса 80-х годов // Ленинградский гос. пед. институт им. А.И. Герцена. Учёные записки. Т.24. Л., 1939. С.87-136.

79. Кржижановский С. Чехонте и Чехов / Литературная учёба. М., 1940. - №10-С. 68-78.

80. Литературное наследство. Т.68 (Чехов). М., 1960.

81. Лотман Ю.М. О содержании и структуре понятия «художественная литература» // Проблемы поэтики и истории литературы. Саранск, 1973. С. 20-36.

82. Лотман Ю.М. Массовая литература как историко-культурная проблема // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Таллинн, 1993. Т.З. - С. 380-389.

83. Лотман Ю.М. Литературная биография в историко-культурном контексте (К типологическому соотношению текста и личности автора) // Лотман Ю.М. О русской литературе. СПб., 1997.

84. Лотман Ю.М. Введение: быт и культура ПЛотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX века). СПб., 2002. С. 5-15.

85. Мельников Н.Г. Понятие «массовая литература» в современном литературоведении // Литературоведение на пороге XXI века. М., 1998. С. 229-224.

86. Мельников Н.Г. Массовая литература // Введение в литературоведение. М., 1999. С. 177-191.

87. Мустангова Е. Формалисты на новом этапе // За марксистское литературо ведение. Л., 1930. С. 138-142.

88. Мышковская Л. Чехов и юмористические журналы 80-х годов. М., 1929.

89. Овсянико-Куликовский Д.Н. История русской интеллигенции. Ч. III. СПб., 1911.

90. Овсянико-Куликовский Д.Н. А.П. Чехов // Овсянико-Куликовский Д.Н. Вопросы психологии творчества: Пушкин. Гейне. Гёте. Чехов. К психологии мысли и творчества. Изд. 2-е. М., 2008. С. 206-234.

91. Прозоров В.В. Читатель и литературный процесс. Саратов, 1975.

92. Рейтблат А.И. От Бовы к Бальмонту. Очерки по истории чтения в России во второй половине XIX в. М., 1992.

93. Розенберг Вл. Журналисты безвременья. М., 1917.

94. Рубакин Н. А. Этюды о русской читающей публике. СПб., 1895.

95. Спутники Чехова / Собрание текстов, статьи и комментарии В.Б. Катаева. М., 1982.

96. Степанов А Д. Проблемы коммуникации у Чехова. М., 2005.

97. Сухих H.H. Проблемы поэтики А.П. Чехова. Л., 1987; СПб., 2007 (2-е изд., доп.).

98. Сухих И.Н. Чеховские писатели и литератор Чехов // Литературное обозрение. № 11-12. 1994. С. 3-6.

99. Тынянов Ю.Н. О литературной эволюции // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 270-281.

100. Тынянов Ю.Н. Литературный факт // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 255-270.

101. Тынянов Ю.Н. Проблема стихотворного языка. Изд 4-е. М., 2007.

102. Тынянов Ю.Н. Стиховые формы Некрасова // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 18-27.

103. Чехов в воспоминаниях современников. М., 1960, 1986.

104. Чехов и его время. М., 1977.

105. Чеховиана: Чехов и его окружение. М., 1996.

106. Чехов М.П. Вокруг Чехова. Воспоминания. М., 1989.

107. Чудаков А.П. Антон Павлович Чехов. М., 1987.

108. Чудаков А.П. Мир Чехова: возникновение и утверждение. М., 1986.

109. Чудаков А.П. Поэтика Чехова. М., 1971.

110. Шаталов С.Е., Белоцерковская Н.И. Русская юмористика и развлекательно-обличительное направление 1870-1880-х годов // Литературные направления и стили. М., 1976. С. 287-297.

111. Шюккинг Л. Социология литературного вкуса. Л., 1928.

112. Энгелъгардт Н. Очерк истории русской цензуры в связи с развитием печати (1703-1903). СПб., 1904

113. Эйхенбаум Б.М. Литературный быт // Эйхенбаум Б.М. Мой временник.

114. Маршрут в бессмертие. М., 2001. С.49 59.

115. Эйхенбаум Б.М. Литература и писатель // Эйхенбаум Б.М. Мой временник. Маршрут в бессмертие. М., 2001. С. 59-83.

116. Эйхенбаум Б.М. Литературная домашность // Эйхенбаум Б.М. Мой временник. Маршрут в бессмертие. М., 2001. С. 83 87.

117. Эйхенбаум Б.М. О прозе. Л., 1969.

118. Эйхенбаум Б.М. Писательский облик М. Горького // О литературе. М., 1987. С.437.

119. Ясинский И.И. Роман моей жизни. Л., 1926.

121. Белог(ерковская Н.И. А.П.Чехов в журнале «Осколки». Автореф. дисс. к.ф.н. М., 1974.

122. Бройде Э. Чехов и юмористическая литература 80-х годов. Дисс. . к.ф.н. М., 1970.

123. Вуколов Л.И. Роль пародий и стилизаций в формировании эстетических взглядов и художественного стиля А.П. Чехова. Автореф. дисс. . к.ф.н. М., 1970.

124. Овчарова П.И. Читатель и читательское восприятие в творческом сознании А.П. Чехова. Дисс. . к.ф.н. М., 1982.

125. Прозоров B.B. Проблема читателя и литературный процесс в России XIX в. Автореф. дисс. . д.ф.н. JL, 1979.

126. Шгтовских И.С. Жанровое своеобразие прозы и драматургии H.A. Лейкина. Автореф. дис. . канд. филол. наук. М., 1999.1. Рукописные источники:

127. Лазарев (Грузинский) A.C. Антон Чехов и литературная Москва 1880-1890-х годов (рукопись). РГАЛИ. Ф. 549. Оп.1. Дело № 329.

128. Лазарев (Грузинский) A.C. Автобиография (рукопись). РГАЛИ. Ф. 549. Оп.1. Дело №329. Лл. 2-4.

129. Письма А.С.Лазарева (Грузинского) к Н.М.Ежову. РГАЛИ. Ф. 189. Оп.1. Ед. хр. 7.

130. Письма А.С.Лазарева (Грузинского) к А.П.Чехову. ОР РГБ. Ф.331. К. 49. Ед. хр. 12.

131. Письма H.A. Лейкина к А.П. Чехову. РГАЛИ. Ф. 549. Оп.1. Дело № 303.

132. Письма H.A. Лейкина к А.П. Чехову. ОР РГБ. Ф. 331. К. 50. Ед. хр. 1.

133. Письма редакции журнала «Будильник», РГАЛИ. Ф. 549. Оп.1. Дело № 301.

134. Письма В.А. Гиляровского к А.П. Чехову. ОР РГБ. Ф. 331. К. 40. Ед. хр. 26.

135. Письма Н.М. Ежова к А.П. Чехову. ОР РГБ. Ф. 331. К. 43. Ед. хр. 11.

136. Письма редакции журнала «Стрекоза» к А.П. Чехову. ОР РГБ. Ф. 331. К. 44. Ед. хр. 35.

137. Письма В.В. Билибина к А.П. Чехову. ОР РГБ. Ф. 331. К. 36. Ед. хр. 75.

138. Письма Л.И. Пальмина к А.П. Чехову. ОР РГБ. Ф. 331. К. 55. Ед. хр. 8.

139. Письма Н.П. Кичеева к А.П. Чехову ОР РГБ. Ф. 331. К. 47. Ед. хр.52.

140. Письма И.Л. Леонтьева (Щеглова) к А.П. Чехову. ОР РГБ. Ф. 331. К. 50.1. Ед. хр. 6.

141. Письма С.Н. Худекова к А.П. Чехову. ОР РГБ. Ф. 331. К.61. Ед. хр. 72.

142. Письма Ф.О. Шехтеля к А.П. Чехову. ОР РГБ. Ф.331. К.63. Ед. хр. 25-а.

143. Письма В.А. Попырниковой к А.П. Чехову. ОР РГБ. Ф. 331. К.56. Ед. хр.32.

144. Письма К.С. Баранцевича к А.П. Чехову. ОР РГБ. Ф. 331. К.36, ед. хр. 20.

145. Письма Л.Н. Трефолева к А.П. Чехову. ОР РГБ. Ф. 331. К.60. Ед. хр.50.

146. Письма В.И. Зембулатова к А.П. Чехову. ОР РГБ. Ф.331. К.45. Ед. хр. 22-а.

147. Письма Л.И. Пальмина В.В. Билибину. ОР РНБ. Ф. 115. Ед.хр. 50.

148. Письма Л.И. Пальмина H.A. Лейкину. ОР РНБ. Ф. 115. Ед.хр. 51.

149. Письма Ал.П. Чехова к H.A. Лейкину. ОР РНБ. Ф. 427. Оп.№1. Ед.хр. 65.

150. Письма Ал.П. Чехова к М.П. Чехову. ОР РГБ. Ф.331. К.73. Ед.хр. 4

151. Письма В.В. Билибина к H.A. Лейкину ОР РНБ. Ф.427. Оп.1. Ед.хр.7.

152. Письма Н.М. Ежова H.A. Лейкину. ОР РНБ. Ф. 248. Ед.хр. 183.

Обратите внимание, представленные выше научные тексты размещены для ознакомления и получены посредством распознавания оригинальных текстов диссертаций (OCR). В связи с чем, в них могут содержаться ошибки, связанные с несовершенством алгоритмов распознавания. В PDF файлах диссертаций и авторефератов, которые мы доставляем, подобных ошибок нет.