Краткая биография Гумилева Николая Степановича: самое главное и важное. Николай гумилев - биография, информация, личная жизнь
Дворянин, русский поэт. Последние четыре года жизни — формально — советский. Выпускник 1906 года.
Еще не раз вы вспомните меня
И весь мой мир, волнующий и странный.
Н. Гумилев
Единственный из великих поэтов Серебряного века, казненный Советской властью по приговору суда. Остальные либо замучены бессудно (Клюев, Мандельштам), либо доведены до самоубийства (Есенин, Маяковский, Цветаева), либо умерли до срока от физических и духовных потрясений (Блок, Хлебников, Ходасевич), либо — в лучшем случае — перенесли преследования и гонения (Пастернак, Ахматова).
Н.С. Гумилёв, 1912 20
Прошло уже 95 лет со дня смерти поэта, но интерес к его личности и творчеству растет год от года. Только в XXI веке вышло несколько обширных трудов, посвященных жизненному пути и творчеству Н.С.Гумилева, печатается полное собрание сочинений, опубликованы «Труды и дни Н.Гумилева» П. Лукницкого, являющиеся первоисточником большинства хронологических сведений о поэте, и несколько сборников воспоминаний о нем.
Поэтому мы не будем приводить здесь подробное изложение всей биографии Гумилева — желающие могут обратиться к упомянутым книгам, — а, в первую очередь, напомним известные факты, связанные с периодом его учебы в Николаевской гимназии (1903—1906), знакомством с Анной Ахматовой и периодами его жизни, связанными с Царскои Селом.
3 апреля 1886 г. по старому стилю, в Кронштадте, в доме Григорьевой по Екатерининской улице в семье и родился сын Николай.
Современное фото дома на улице Советская (до 1917 — Б.Екатерининская), дом 7 (на фото 1980-х гг) 34
Его отец Степан Яковлевич служил корабельным врачом. Мать - (1854-1941), родная сестра известного русского адмирала Л.И. Львова, была моложе мужа более чем на 20 лет. Крестили мальчика 15 апреля в кронштадтской Морской Военной Госпитальной Александро-Невской церкви. Таинство крещения совершал протоиерей Владимир Краснопольский, восприемниками были дядя новорожденного, капитан 1-го ранга Лев Иванович Львов и , институтская выпускница. 25
Вскоре вся семья вместе с крестным отправилась отдыхать в Слепнево, так что первые месяцы жизни Гумилев провел в древнем родовом имении предков под Бежецком. Через 11 месяцев после рождения сына Степан Яковлевич был произведен в статские советники и уволен по болезни от службы «с мундиром и пенсионом».
Митя и Коля Гумилёвы
К этому времени Гумилевы присмотрели , и вся семья вскоре переехала туда. По воспоминаниям матери, Николай до 10-летнего возраста был очень слаб здоровьем, страдал сильными головными болями. Доктор определил у него, по ее выражению, «повышенную деятельность мозга». Ребенок необычайно быстро воспринимал внешние явления, и наступавшая вслед за тем реакция ослабляла его так, что вызывала глубокий сон. Характер у Коли был спокойный, мягкий, и он терпеливо переносил все неприятности, связанные с его слабым здоровьем.
"Меня очень баловали в детстве… Больше, чем моего старшего брата. Он был - здоровый, красивый, обыкновенный мальчик, а я - слабый и хворый. Ну, конечно, мать жила в вечном страхе за меня и любила меня фантастически…»
Действительно близок юный Гумилев был только с матерью. По всем свидетельствам, была она женщиной волевой, хорошей хозяйкой, истово заботящейся о своем пожилом, больном (нажитый на флоте ревматизм) и деспотичном муже. И в то же время она была человеком достаточно тонким и чувствительным.
«… Я мучился и злился, когда брат перегонял меня в беге или лучше меня лазил по деревьям. Я все хотел делать лучше других, всегда быть первым… Мне это, при моей слабости, было нелегко. И все-таки я ухитрялся забираться на самую верхушку ели, на что ни брат, ни дворовые мальчишки не решались. Я был очень смелый. Смелость заменяла мне силу и ловкость..
… Когда старшему брату было десять лет, а младшему восемь, старший брат вырос из своего пальто и мать решила перешить его Коле. Брат хотел подразнить Колю: пошел к нему в комнату и, бросив пальто, небрежно сказал: “На, возьми, носи мои обноски!” Возмущенный Коля сильно обиделся на брата, отбросил пальто, и никакие уговоры матери не могли заставить Колю его носить. Даже самых пустяшных обид Коля долго не мог и не хотел забывать... "
В 6 лет Коля научился читать. К этому времени относятся и первые попытки литературного творчества. Мальчик сочинял басни, хотя и не умел еще их записывать. Потом он научился писать, стал сочинять и стихи. Весною 1895 года Гумилев выдержал экзамен в приготовительный класс Царскосельской гимназии, но занятия в гимназии все же утомляли мальчика, но проучился он в гимназии лишь несколько месяцев: в конце осени заболел, и врачи велели прекратить занятия. Тогда родители пригласили домашнего учителя, студента физико-математического факультета, тифлисского уроженца Багратия Ивановича Газалова , который подготовил его к поступлению в петербургскую гимназию Гуревича. Газалов привязался к ученику, хотя не мог преодолеть его неспособность к математике. За скромные успехи в этой области он иронически звал Николая Лобачевским. Видя любовь мальчика к животным (помянутые уже попугаи, белые мыши и морские свинки), он подарил ему книгу с надписью: “Будущему зоологу”.
Занятия с репетитором приходятся на 1895-1896 годы, Газалов занимался с Николаем зимой и весной 1895 года в Царском Селе. А затем Гумилёвы переезжают в Петербург, где мальчиков отдают в знаменитую гимназию Гуревича. Занятия с репетитором продолжаются и там. Заявление С. Я. Гумилева о поступлении сына Николая в петербургскую гимназию Я. Г. Гуревича датировано 15 апреля 1896 года, а экзамены он держал в мае.
В 1900 году Гумилевы купили небольшую усадьбу Поповку, и вся семья по нескольку месяцев в году проводила там. В это время Коля увлекся зоологией и географией, развел дома разных животных - морских свинок, белых мышей, птиц, белку.
Гумилев проучился в гимназии Гуревича лишь четыре года. На вступительных экзаменах он показал удовлетворительные, достаточные для поступления в первый класс знания по закону Божьему, арифметике и немецкому. Преподаватель же русского языка рекомендовал ему обратить внимание на “слабое правописание и недостаток грамматических сведений”. Грамотно писать Гумилев не научился до конца жизни, в чем не без шутливой бравады признавался Одоевцевой. “Своими недостатками следует гордиться. Это превращает их в достоинства… Моя безграмотность совсем особая. Ведь я прочел тысячи и тысячи книг, тут и попугай бы стал грамотным. Моя безграмотность свидетельствует о моем кретинизме. А мой кретинизм свидетельствует о моей гениальности”.
Срочная ведомость об успехах Н.Гумилёва, выданная в гимназии Гуревича за 1899-1900 уч.год
Но если вступительные экзамены Гумилев сдал неплохо, то с каждым годом он учился все хуже. В следующем году - ни одной четверки. Тройки по закону Божьему, русскому языку, истории (единственный предмет, по которому Гумилев в течение года получил одну четверку в четверти), геометрии. По географии он тоже получает по итогам четвертных отметок тройку, но проваливает годовой экзамен. Явные и несомненные двойки по латыни, греческому, французскому и алгебре, а по немецкому Гумилев ухитряется получить на годовом экзамене даже единицу. (В царской гимназии эта отметка еще была в ходу, тогда как в советское время она окончательно слилась с двойкой.) Видимо, его слабая успеваемость были темой постоянных шуток; эта тема обыгрывается в многочисленных экспромтах Гумилева, посвященных переводчику. На этом фоне впечатляюще выглядят хорошие отметки за внимание (четверка), прилежание (четверка) и поведение (пятерка). С такими результатами Гумилев покинул гимназию Гуревича.
Но если учился он хуже некуда, то читал запоем. Уже в раннем детстве с журналом “Природа и люди” соседствовал Шекспир. Но первой книгой были сказки Андерсена. По свидетельству Ахматовой (сохраненному Лукницким), эту книгу Гумилев хранил у себя долгие годы и часто перечитывал. Прочел все, что было дома и у друзей. Тогда родители договорились со знакомым букинистом. Писатели Гумилева в этот период - Майн Рид, Жюль Берн, Фенимор Купер, Гюстав Эмар. Но уже в третьем-четвертом классе гимназии Гумилев предпочитает русскую и мировую классику, в том числе поэтическую. “Песнь о старом мореходе” Кольриджа он много лет спустя переведет на русский - и этому переводу суждено остаться непревзойденным.
Известно, что юный Николай, с таким пренебрежением относившийся к гимназическим занятиям, аккуратно конспектировал прочитанные книги и делал для отца “доклады о современной литературе”. Эти доклады были составной частью “литературно-музыкальных” вечеров, которые Дмитрий и Николай устраивали для Степана Яковлевича (собственно, это единственное свидетельство его сколько-нибудь активного и заинтересованного участия в воспитании сыновей). Отец с удовлетворением отмечал, что у младшего сына “хорошо поставлена речь”. Вероятно, это как-то утешало родителей на фоне его сомнительных гимназических успехов.
Одновременно Николай увлекся оловянными солдатиками, и со своими сверстниками в Поповке устраивал сражения, в которых каждый выставлял целую армию солдатиков. Играя, он с товарищами организовал «Тайное общество», где играл роль «Брамы-Тамы». Мальчишки были «помешаны» на тайных ходах, на подземельях, на заговорах и интригах…Родители давали каждому из участников игр по лошади, и они воображали себя ковбоями или индейцами. Гумилев носился и на оседланных, и на неоседланных лошадях, и смелостью своей вызывал восторг и неизменный авторитет у товарищей. Все эти игры не мешали ему заниматься серьезным чтением.
В третьем классе гимназии Гумилев увлекся театром: посещение утренних спектаклей входило в программы царскосельских гимназистов. Он регулярно посещает утренние (удешевленные) спектакли для гимназистов в столичных театрах. В гимназии издавался рукописный литературный журнал. Гумилев поместил в нем свой рассказ. Летом он написал большое стихотворение «О превращениях Будды».
Из “колдовского ребенка” вырос, по видимости, нормальный подросток, лазающий по деревьям, читающий Буссенара, играющий в индейцев. Благодаря смелости и начитанности он даже стал заводилой в детской компании. Впоследствии Гумилев определил свой “внутренний” возраст так: тринадцать лет. Видимо, именно в этом возрасте его самоощущение было наиболее гармоничным. Именно тринадцати лет от роду он был счастлив, самодостаточен, равен себе.
Тринадцать лет Гумилеву исполнилось в 1899 году. Год спустя он, вместе с родителями, покинул столицу. В 1899 году вся семья в связи с состоянием здоровья отца , и Николай поступил второй раз в 4-й класс, во 2-ю Тифлисскую гимназию. Проучился он в ней полгода, а 5 января 1901 года родители перевели его в 1-ю Тифлисскую мужскую гимназию. Успехи чуть лучше, чем в Петербурге. По истории за 1900-1901 год он даже получает пятерку, по географии - четверку, по остальным предметам - тройки. По греческому ему пришлось держать переходной экзамен, но в конечном итоге свою тройку он получил и по этому предмету - и наконец перебрался в пятый класс. Известно, что Гумилеву пришлось держать осенью экзамены, чтобы перейти в шестой класс. В шестом классе (1902/03 учебный год) Гумилев имел шесть четверок: по закону Божьему, французскому языку, истории, географии и, как ни странно, по немецкому и по физике. По остальным предметам (русский, латынь, греческий, математика) - тройка.
Он продолжает много читать, писать стихи и 8 сентября 1902 года выступил в газете «Тифлисский листок» с первым собственным стихотворением «Я в лес бежал из городов». Эта публикация доставила автору не только удовольствие - он окончательно определил свой путь.
В 1903 году вся семья возвращается в Царское Село, и Николай поступает в Николаевскую мужскую гимназию, директором которой является известный поэт И.Ф. Анненский, имевший большое влияние на своих учеников. В 1905 году Николай Гумилев выпускает свой первый сборник стихов «Путь конквистадоров». В 1906 году он работает над драмой «Шут короля Батиньоля», которую так и не заканчивает.
Когда Гумилев по результатам учебы был на грани отчисления из гимназии, И.Ф. Анненский настоял на том, чтобы оставить ученика, сказав: «Все это - правда, но ведь он пишет стихи».
Наиболее близким другом Н. Гумилева в период его учебы в Николаевской гимназии был — единственный сверстник, с которым он мог обсуждатъ свои стихи и поэзию модернистов. Как друг Андрея, Николай стал бывать в доме , благодаря чему получил возможности чаще видеть его сестру Анну (Ахматову) — предмет неразделенной гимназической любви.
Судя по отрывочным воспоминаниям соучеников, Николай был далек от гимназической жизни и тяготился непониманием сверстников. «Уже год, как мне не удастся ни с кем поговорить так, как мне хотелось бы...» — писал он В. Брюсову из Царского Села 8 мая 1906 года. Анна Ахматова говорила, правда преимущественно о согражданах, а не о соучениках, что царскоселы и Николай Степанович недоброжелательно относились друг к другу: «Он был такой — гадкий утенок — в глазах царскоселов», «Николай Степанович совершенно не выносил царскоселов». Царскоселы не понимали юного поэта, не ценили его поэзию и были даже «довольно звероподобные люди» 1 .
Да простит нас читатель за заочный спор с великой Ахматовой, но думается, что неприятие юношеских стихов Гумилева и модернистской поэзии не является признаком отсталости в широком смысле этого слова и, тем более, признаком «зверинноподобности» . Ведь из жителей Царского Села начала XX века, включая одноклассников Николая Гумилева, вышло немало достойных и значимых людей.
Н.С. Гумилёв, 1906 33
О периоде учебы Н. Гумилева в Николаевской гимназии фактического материала сохранилось немного. Это обрывочные воспоминания соучеников Гумилева (не одноклассников): , Л. Аренса, и , царскосела , подруги Ахматовой и сводной сестры Н. Гумилева А.С. Сверчковой, а также гимназические документы и свидетельства А.Ахматовой, учителя гимназии , родителей соученика и др., собранные .
Из них нам известно, что впервые Коля Гумилев поступил в осенью 1894 года , но проучившись в гимназии лишь несколько месяцев, был вынужден из-за болезни перейти на домашнее обучение.
Снова порог царскосельской гимназии oн переступил лишь осенью 1903 года, поступив в VII класс после возвращения семьи из Тифлиса.
Учился в гимназии Николай плохо и неохотно, весной 1904 года не смог выдержать переводных экзаменов и был оставлен на второй год в седьмом классе. Но он с удовольствием учил французский язык:"Николай старался на уроках французского, где читали лекции , потом . И это неудивительно, ибо Гумилёв живо интересовался французскими символистами и хотел читать их в оригинале."
Юного поэта не оставил своим вниманием и поддержкой его Учитель — И.Ф. Анненский. Вероятно, далеко не сразу общение с директором и Учителем стало неформальным. Толчком, скорее всего, послужила вышедшая из печати в октябре 1905 года первая книга стихов Гумилева «Путь конквистадора»:
Книгу Гумилев раздарил своим знакомым - вплоть до горничной Зины, вскоре перешедшей от Гумилевых к Кленовским и с гордостью показывавшей новому молодому барину книжку старого.
«После выхода книги Гумилев стал общаться с И.Ф. Анненским. Наверное, из-за разницы лет и положений - гимназист и директор гимназии - вначале все же отдаленно, скорее так: начал бывать у Иннокентия Федоровича» 2 .
Подаренный Анненскому экземпляр сборника он надпишет посвященным ему четверостишием:
Тому, кто был влюблен, как Иксион
Не в наши радости земные, а в другие,
Кто создал Тихих песен нежный сон,
Здесь Гумилев упоминает опубликованные оригинальные трагедии Анненского: «Царь Иксион» и «Лаодамия», а также сборник его стихов «Тихие песни». После выхода в свет своей первой «Книги отражений» - сборника литературно-критических статей, посвященных отечественным классикам (1906 ), Анненский сделает для Гумилева на его экземпляре дарственную надпись:
Меж нами сумрак жизни длинный,
Но этот сумрак не корю,
И мой закат холодно-дынный
С отрадой смотрит на зарю. 3 .
"Гумилев, бывший дежурным по классу, перед уроком латинского языка вложил свою книжечку в классный журнал, принесенный из учительской, и положил на кафедру… Прогремел звонок, возвещающий “большую перемену”, и Анненский покинул класс с журналом в руках. Кончилась перемена, и Гумилев отправился в учительскую за журналом для другого преподавателя. И, идя обратно по длинному коридору, обнаружил директорский подарок."
Нелепость на нелепости: вероятно, предполагается, что Анненский, не афишировавший своих поэтических занятий, приходил на уроки с экземпляром “Тихих песен” наготове - на всякий случай. Или на большой перемене он сбегал домой за книжкой своих стихов для двоечника Гумилева? То, что он преподавал не латынь, а греческий, в данном случае уже второстепенно. И зачем бы Гумилеву, хорошо знакомому с тем же Кривичем, передавать книгу его отцу столь экзотическим способом? Самое же главное, что стихотворная надпись Анненского (как стало известно после ее факсимильной публикации в “Дне Поэзии. 1986”) сделана не на “Тихих песнях”, а на “Первой книге отражений”, вышедшей год спустя после “Пути конквистадоров” - в 1906 году и под подлинным именем автора. 19
Во всяком случае, личное общение Гумилева и Анненского началось именно с “Пути конквистадоров”. Безусловно, уже тогда Анненский признал в Гумилеве настоящего поэта, и его посыл напоминает передачу творческой эстафеты поэтом Державиным юному Пушкину.
Весной 1906 года Н.Гумилёв сдал выпускные экзамены и 30 мая получил аттестат зрелости, в котором значились пятерки только по русскому языку и логике. 24 Отметки Гумилёва в аттестате (по итогам года / выпускные испытания):
- Закон Божий — 4 / 3
- Русский язык — 4 / 5
- Логика — 5 / -
- Латинский язык — 3 / 3
- Греческий язык — 3 / -
- Математика — 3 / 3
- Физика — 3 / -
- Математическая география — 3 / 3
- История — 4 / 4
- География — 4 / -
- Французский язык — 4 / 4
«Гумилев отвечал на экзамене плохо. Его спросили, почему он плохо подготовился к экзаменам? Николай Степанович ответил: „Я считаю, что прийти на экзамен, подготовившись к нему, это все равно, что играть краплеными картами 2 .
На экзамене он получил пятерку также по русскому языку. Об этом экзамене существует примечательное свидетельство того же преподавателя:
“На вопрос, чем замечательна поэзия Пушкина, Гумилев невозмутимо ответил: “Кристальностью”. Чтобы понять силу этого ответа, надо понимать, что мы, учителя, были совершенно чужды новой литературе, декадентству. Этот ответ ударил нас как обухом по голове. Мы громко расхохотались!” Но пятерку все же поставили.
Могло быть хуже, тем более что интересы Гумилева к тому времени были уж совсем далеко от побеленных новым директором гимназических стен. Царскосел очень смешно рассказывал, как гимназист Гумилёв, без устали ухаживавший за барышнями, целый час умолял одну из них, катая ее на извозчике:
— Будем как солнце!
Быть как солнце значило тогда выполнять завет Бальмонта:
Хочу быть дерзким, хочу быть смелым,
Из сочных гроздьев венки сплетать,
Хочу упиться роскошным телом,
Хочу одежды с него сорвать.
Много больше учебы его мысли занимала поэзия и ученица Мариинской гимназии Аня Горенко, с которой он регулярно начал встречаться с весны 1904 года. Анна и Николай познакомились в Рождественский сочельник- 24 декабря 1903 г.
Эту встречу с небольшими неточностями описала в своих воспоминаниях подруга Ахматовой всей жизни —
"… С Колей Гумилевым, тогда еще гимназистом седьмого класса, Аня познакомилась в 1904 году, в сочельник. Мы вышли из дому, Аня и я с моим младшим братом Сережей, прикупить какие-то украшения для елки, которая у нас всегда бывала в первый день Рождества. Был чудесный солнечный день. Около Гостиного двора мы встретились с "мальчиками Гумилевыми": Митей, старшим, — он учился в Морском кадетском корпусе,- и с братом его Колей — гимназистом императорской Николаевской гимназии.
Я с ними была раньше знакома, у нас была общая учительница музыки — Елизавета Михайловна Баженова. Она-то и привела к нам в дом своего любимца Митю и уже немного позже познакомила меня с Колей. Встретив их на улице, мы дальше пошли уже вместе, я с Митей, Аня с Колей, за покупками, и они проводили нас до дому. Аня ничуть не была заинтересована этой встречей, а я тем менее, потому что с Митей мне всегда было скучно; я считала (а было мне тогда уже пятнадцать!) что у него нет никаких достоинств, чтобы быть мною отмеченным..." 18
Тогда 14-летняя Аня Горенко была стройной девушкой с огромными серыми глазами, резко выделявшимися на фоне бледного лица и прямых черных волос. Увидев ее точеный профиль, некрасивый 17-летний юноша понял, что отныне и навсегда эта девочка станет его музой, его Прекрасной Дамой, ради которой он будет жить, писать стихи и совершать подвиги.
Аня была царскосельским старожилом — ее семья жила здесь уже больше десяти лет. Гумилевы же недавно вернулись в Царское Село после восьмилетнего перерыва, и Коля все никак не мог привыкнуть к «новому месту».
Больше всего мальчика огорчало то, что у него совершенно не складывались отношения с одноклассниками. Коля вообще с трудом находил общий язык со сверстниками. Высокий, немного нескладный, слегка косящий глазами, картавый и очень церемонный в обращении, он резко выделялся на фоне прочих семиклассников Царскосельской Императорской Николаевской гимназии.
Поэт и эссеист Николай Оцуп вспоминал о Гумилеве:
«Он так важно и медлительно, как теперь, говорит что-то моему старшему брату Михаилу. Брат и Гумилев были не то в одном классе, не то Гумилев был классом младше. Я моложе брата на 10 лет, значит, мне было тогда лет шесть, а Гумилеву лет пятнадцать. И все же я Гумилева отлично запомнил, потому что более своеобразного лица не видел в Царском Селе ни тогда, ни после. Сильно удлиненная, как будто вытянутая вверх голова, косые глаза, тяжелые медлительные движения, и ко всему очень трудный выговор, — как не запомнить!»
«Он не был красив, — подтверждает в своих мемуарах Валерия Срезневская, — в этот ранний период он был несколько деревянным, высокомерным с виду и очень неуверенным в себе внутри… Роста высокого, худощав, с очень красивыми руками, несколько удлиненным бледным лицом, — я бы сказала, не очень заметной внешности, но не лишенной элегантности. Так, блондин, каких на севере у нас можно часто встретить».
В то время пылкий юноша вовсю старался подражать своему кумиру Оскару Уайльду. Носил цилиндр, завивал волосы и даже слегка подкрашивал губы. Однако, для того чтобы завершить образ трагического, загадочного, слегка надломленного персонажа, Гумилеву не хватало одной детали. Все подобные герои непременно были поглощены роковой страстью, терзались от безответной или запретной любви — в общем, были крайне несчастливы в личной жизни.
На роль прекрасной, но жестокой возлюбленной Аня Горенко подходила идеально. Однако Анна была влюблена в другого. Владимир Голенищев-Кутузов (так же выпускник Николаевской гимнзаии, но 1900 года), а тогда — репетитор из Петербурга — был главным персонажем ее девичьих грез.
Из имеющихся воспоминаний довольно сложно представить себе цельный портрет Гумилева-гимназиста. Большинство мемуаристов отмечали отстраненность Гумилева от гимназической жизни, желание самоутвердиться в поэзии, некоторую неуверенность в себе.
Вдобавок ко всему, Гумилев писал стихи, причем стихи не классические и не героические — он был приверженцем модернистского направления в поэзии. Его сверстники подобного творчества не понимали и не принимали.
Известна полумифическая история, рассказанная , о том, что на именины Ани Горенко он преподнес ей букет роз, который оказался девятым подобным букетом. Задетый за живое, Гумилев тут же отправился в императорский цветник, исхитрился нарвать там роз и через час преподнес их имениннице со словами: «Такого у вас нет. Это цветы императрицы!» 6 .
Зимой 1903—1904 годя Николай и Курт все свободное время отдавали игре в винт. «За одной такой игрой они вздорили, и была решена дуэль на шпагах. Дуэльных шпаг не оказалось, и пришлось воспользоваться учебными рапирами, но т. к. последние снабжены предохранительными пластинками на концах, то наши герои, не задумываясь, вышли па улицу и стали стачивать о камни металлические кружочки». Дуэлянты собрались выяснять отношения в близрасположенном лесу в Вырице, но подоспевший за 5 минут ло отхода поезда брат Николая Дмитрий (его предупредили о ссоре) расстроил поединок, сказав, что их немедленно требует к себе директор. «Дуэль не состоялась, и долго в Царском смеялись, вспоминая рапиры».
Имеется несколько словесных портретов Н. Гумилева той поры, в которых подчеркивается удлиненное лицо, косящие глаза, красивые руки.
«Он не был красив в этот ранний период он был несколько деревянным, высокомерным с виду и очень неуверенним в себе внутри. <...> Рост высокого, худовдав, с очень красивыми руками, несколько удлиненным бледным лицом, я бы сказала, не очень заметной внешности, но не лишенной элегантности» (В.Срезневская); «Некрасивый, но с тщательно сделан¬ным пробором по середине головы, он ходил всегда в мундире, кажстся, па белой подкладке, что считалось среди гимназистов высшим шиком» (Н. Пунин).
Николай ревниво относился к своей внешности, В. Лукницкая (1990) говорит, что Гумилев считал себя некрасивым и мучился от этого. По вечерам он «запирал дверь и, стоя перед зеркалом, гипнотизировал себя, чтобы стать красавцем».
И если письменные свидетельства о гимназическом периоде жизни Николая Гумилева, хоть в небольшом количеств, но сохранились, то до последнего времени считалось, что его визуальных изображений этого периода жизни не сохранилось ни одного. Однако находка и уточнение даты известной фотографии Гумилева (речь о них идет ниже), сделанные К. Финкельштейном (биографом выпускников Николаевской гимназии), надеемся, смогут опровергнуть предыдущее утверждение.
В гимназическом рукописном журнале «Юный Труд» 8 за 1906 /1907 учебный год, среди прозы и поэзии учеников были приведены их рисунки на темы школьной жизни. В 13 номере журнала помещен рисунок, изображающий любующегося собой перед зеркалом гимназиста с усиками, в мундире с высоким стоячим воротником. Карикатура дана без названия и без подписи автора, так что на первый взгляд, может показаться, что на ней представлен собирательный образ безымянного гимназиста.
Но давайте сравним этот рисунок с образом Гумилева, приведенным в рассказе-воспоминании «Поэты царскосельской гимназии» Дм. Кленовского:
«Я стал присматриваться к Гумилеву в гимназии. Но с опаской — ведь он был старше меня на 6 или 7 классов! Поэтому и не разглядел его, как следует… А если что и запомнил, так чист внешнее. Помню, что был он всегда особенно чисто, даже франтовато, одет, В гимназическом журнальчике была на него карикатура: стоял он, прихорашиваясь, перед зеркалом, затянутый в мундирчик, в брюках со штрипками, в лакированных ботинках» .
Все сходится: и франтоватой вид, и зеркало, и брюки со штрипками, и лакированные ботинки. Действительно ли на ней изображен Николай Гумилев?
Здесь можно строить лишь предположения. Возможно, конечно, что гимназист на рисунке является собирательным образом, и Кленовский соединил его с Гумилевым позже, поскольку рассказ—воспоминание был написан им почти через 50 лет после окончания гимназии. Но в процитированной статье память не изменяет автору в приводимом перечне учеников и в изложении событий. Вряд ли он мог написать про Гумилева и карикатуру лишь для «красного словца».
Нельзя не заметить и определенное сходство между образом на рисунке 1907 года и известной фотографией Гумилева в мундире с высоким стоячим воротником: усики, мундир, удлиненная шея, прическа. Принято считать, что этот снимок датирован 1908 -м годом, поскольку он хранится в студенческом деле Гумилева 1908 года. Но это стандартная выпускная визитка, которую выпускники Николаевской гимназии заказывали у царскосельских фотографов, в больших количествах, в последних числах мая или первых числах июня. Ими обменивались при расставании с одноклассниками, но, главное, до 3-х таких фотографий требовалось для подачи документов в университет. В фонде Музея Николаевской гимназии более полусотни подобных фотографий.
Интересное замечание, характеризующее Н. Гумилева—гимназиста, сделала специалист по истории костюма О. А. Хорошилова (внучка Л. Пунина), ознакомившись с фотографией 1906 года и карикатурой. Она сообщила, что на снимке «Николай Гумилев изображен в парадном гимназическом мундире. Мундир абсолютно точно сшит на заказ, при том у хорошего закройщика, понимающего толк в „тонности" (этим словом раньше обозначали все виды шика). Здесь все говорит о том, что его носитель — франт до кончиков пальцев — слишком высокий в сравнении с установленным воротник мундира и еще выше белый воротничек, который акцептирует длину шеи (длинная шея и осиная талия — в те годы были признаками модной красоты не только у женщин, но и у мужчин — особенно в первых гвардейских полках). Поэтому карикатура (обратите внимание на аналогичную длину шеи и то, как она подчеркнута слишком длинным воротником) это на 90% Гумилев. Тем паче, что он изображен в гимназическом мундире».
Главным возражением оппонентов, по поводу карикатуры в журнале может стать вопрос: «Почему карикатура была опубликована в гимназическом журнале, когда Гумилев уже покинул стены учебного заведения?». Но на него может быть найден довольно убедительный ответ. Скорее всего, карикатура была создана ешу во время учебы Гумилева в гимназии, однако ранее опубликовать ее не было возможности, поскольку гимназический журнал начал выходить только осенью 1906 года. А если бы такая возможность и представилась, открыто опубликовать карикатуру па Гумилева, не опасаясь «тяжких последствий», вряд ли бы кто решился.
«Николая Степановича они боялись и никогда не осмелились бы сделать с ним-что-нибудь подобное, как-нибудь задеть. Наоборот, к нему относились < великим уважением и только за глаза иронизировали над любопытной, непонятной им и вызывавшей их и удивление, и страх, и недоброжелательство „заморской штучкой" — Колей Гумилевым» 1 .
А с отьездом Гумилева за границу появилась возможность безнаказанно разместить карикатуру в гимназическом журнале- в июле 1906 года Гумилёв отправляется в свою первую поездку в Париж.
В Париже, в общей сложности, Гумилёв пробыл 19 месяцев, впервые приехав туда в июле 1906 года и пробыв там по апрель 1907 , вновь с июля по октябрь и с ноября 1907 по май 1908 года.
Отвергнутый поэт снова уезжает в Париж, считая, что единственный приемлемый выход из ситуации — самоубийство. Сводить счеты с жизнью поэт отправляется в курортный городок Турвиль. Грязноватая вода Сены показалась Гумилеву неподходящим пристанищем для измученной души влюбленного юноши, а вот море — в самый раз, тем более что Ахматова не раз говорила ему о том, что обожает смотреть на морские волны. Однако его приняли за бродягу, вызвали полицию, и Николай отправился давать объяснения в участок. Свою неудачу Гумилев расценил как знак судьбы и решил попытать счастья в любви еще раз. Николай пишет Ахматовой письмо, где вновь делает ей предложение. И вновь получает отказ.
Во время своих частых путешествий Гумилёв вбирает в душу впечатления имперской мощи и воинской доблести впережку с южной экзотикой, что и определяет изначально его вкусы, его поэтический почерк, начиная с первого сборника стихов «Путь конквистадоров». Не слишком усердный в гимназическом учении (хотя директором его гимназии работает знаменитый поэт Иннокентий Анненский), Гумилёв весьма усерден во внепрограммном «приключенческом» чтении. С трудом и опозданием окончив гимназию, он тотчас уезжает в Париж, где проводит два года, общаясь с французскими поэтами и художниками и пытаясь издавать литературно-художественный журнал «Сириус», весьма далекий, как видно и из названия, от повседневной обыденщины и предназначенный, как видно из издательских разъяснений, исключительно «для изысканного понимания».
В Россию Гумилев приезжает лишь в апреле 1907 года. В первую очередь он отправляется к Анне в Киев, затем к Брюсову в Москву. Лукницкая объясняет этот приезд Гумилева в Россию необходимостью предстать перед призывной комиссией. Но справка о его медицинском освидетельствовании и об освобождении от воинской повинности датируется 30 октября 1907 года.
Из Москвы Гумилев отправился в Березки (пострадавшие от поджогов в 1905 году и вскоре проданные); какое-то время он провел в Петербурге и в Царском. Более подробных свидетельств об этом времени - с конца мая по начало июля 1907 -го - нет. В начале июля он отправился в Севастополь, где проводила лето Анна Горенко. По-видимому, там, на даче Шмидта, произошел очередной разрыв. Анна берет назад данное слово, помолвка расторгается.
Ахматова рассказывала Лукницкому, что
"на даче Шмидта у нее была свинка и лицо ее было до глаз закрыто - чтобы не было видно страшной опухоли… Николай Степанович просил ее открыть лицо, говоря: “Тогда я вас разлюблю!” Анна Андреевна открывала лицо, показывала… “Но он не переставал любить меня! Только говорил: “Вы похожи на Екатерину II”.
Кроме того, известно, что Гумилев сжег свою пьесу “Шут короля Батиньоля”, на которую возлагал большие надежды и которую Анна отказалась слушать. А все же их духовное и интеллектуальное общение продолжается. В частности, Гумилев перед отъездом дарит Анне книгу Папюса. Ахматова рассказывала об этом Лукницкому, но едва ли прочитала оккультное сочинение. Во всяком случае, для ее поэзии это чтение никак не пригодилось.
Из Севастополя, не заезжая в Петербург, кораблем “Олег” молодой поэт отплыл во Францию.
В Париже, в июле 1907 года, в мастерской художника Себастьяна Гуревича происходит знаковая встреча Николая Гумилёва и Елизаветы (Лили) Дмитриевой , которой предстоит сыграть в дальнейшем весьма заметную роль не только в жизни Гумилёва, но и его учителя — И.Ф. Анненского. Лиля Дмитриева — не кто иная, как поэтесса, главный персонаж мистификации "Черубина да Габриак", из-за которой Гумилёв будет стреляться с Максимилианом Волошиным.
30 октября 1907 года Николая Гумилев является в Царскосельское по воинской обязанности присутствие, где был . 28
В ноябре-декабре 1907 года он начинает испытывать нужду в деньгах.
У этих денежных сложностей есть очевидное объяснение: в январе 1908 года Гумилев за свой счет (то есть из тех 100 рублей, что ) издает вторую книгу стихов - “Романтические цветы”. На шмуцтитуле её - посвящение “Анне Андреевне Горенко”.
Рецензия на книгу И.Ф. Анненского была напечатана в “Речи” 15 декабря 1908 года. Накануне газета предложила ему сотрудничество в качестве рецензента. Рецензия на книгу Гумилева была первой, предложенной Анненским газете. Она была самой оригинальной из всех. Анненский, как и другие рецензенты, выделяет “Озеро Чад” и примыкающего к нему “Жирафа”. Анненский в целом достаточно высоко оценивает книгу молодого поэта.
В 1908 году Гумилёв возвращается в Россию сформировавшимся поэтом и критиком. Однако скоро становится очевидно, что он ведет себя совсем не так, как принято в тогдашней поэтической среде, проникнутой декадентской «расслабленностью».
Газета "Царскосельское дело" публикует пасквиль, в котором неоправданно зло подвергается издевкам Н. С. Гумилев и вышедший в Париже его сборник "Романтические цветы". Много лет спустя А. А. Ахматова говорила об этом как о "явной травле со стороны озверелых царскоселов. [...] В этом страшном месте все, что было выше какого-то уровня, подлежало уничтожению. [...] В Н. С. царскоселам все было враждебно больше всего декадентские стихи, затем поездки в Африку, высказывания вроде того, что его любимая героиня не Татьяна и не Лиза, а библейская Ева. Этого ему царскоселы никогда не простили". В журнале "Весы", № 5, опубликована статья "Два салона", подписанная: "Н. Г.". Интересно редакционное примечание: "Редакция помещает это письмо, как любопытное свидетельство о взглядах, разделяемых некоторыми кружками молодежи, но не присоединяется к суждениям автора статьи".
Гумилев покидает Париж не раньше 12 мая 1908 года. Сначала он направился в Севастополь, где находилась Анна Горенко. Здесь состоялось очередное “последнее” объяснение. Анна вновь отказала упорному влюбленному. Они с Гумилевым приняли решение “не встречаться и не переписываться” и вернули друг другу прежние письма и подарки. Анна отказалась вернуть ему подаренную им чадру, сославшись на то, что она “изношена”.
Из Севастополя он отправился в Москву, где вновь встретился с Брюсовым, оттуда - в Царское Село. Казалось, юношеские “годы странствий” подходят к концу. Но Гумилеву предстояло еще одно путешествие - прежде чем начнется не слишком долгий период оседлой жизни.
Гумилев баллотировался в кружок на собрании, состоявшемся у В. И. Кривича в Царском Селе, и был избран. "Петербургская газета" писала об этом: "Дебютировавший на этом вечере молодой поэт Н. Гумилев был избран членом "Вечеров Случевского". Это было последнее заседание в сезоне 1907-1908 гг. В следующем сезоне (май 1908-апрель 1909) поэт был в Кружке шесть раз.
Об участии Гумилёва в кружке, носившем название , упоминает В. Н. Княжнин (Ивойлов) в своей книге «Александр Александрович Блок»: «…даже такой, по существу, поэтически консервативный кружок поэтов и поэтесс, как «Вечера Случевского», к 1909 г. насчитывал в числе своих членов по крайней мере 10 модернистов (10% всего опубликованного числа членов кружка)».
10 июля 1908 года Николай Гумилёв подает документы в С.-Петербургский университет, оплатив 25 рублей за осенний семестр. 30
Уже в июле Гумилев пишет Брюсову о своем намерении отправиться осенью “в Абиссинию”. В Царском Селе Гумилев лишь ненадолго появляется в августе - за эти две-три недели он успевает (нарушив принятое, казалось бы, в Севастополе взаимное решение) мимолетно встретиться с приехавшей сюда Анной Горенко. Видимо, любовь, обида, уязвленное самолюбие продолжали мучить его.
"…Очень и очень сожалею, что не могу воспользоваться Вашим любезным приглашением, но я уезжаю как раз сегодня вечером. Ехать я думаю в Грецию, сначала в Афины, потом по разным островам. Оттуда в Сицилию, Италию и через Швейцарию в Царское Село. Вернусь приблизительно в декабре."
Таким образом, покидая Петербург, поэт сам не знал, куда направляется - то ли в Швейцарию, то ли в Абиссинию. Денег при этом с собой у него было очень мало - очередное “паломничество Чайльд-Гарольда” совершалось вопреки воле отца. Скорее всего, Гумилев потратил на него гонорары из “Речи”.
7 сентября Гумилев приезжает в Киев, где проводит два дня. 9 сентября он выезжает в Одессу, откуда 10-го на пароходе Русского пароходного общества через Синоп, Бургос, Константинополь, Салоники отбывает в Александрию. В Египет он прибыл 1 октября и провел там пять дней. В дальнейших поисках экзотики он поехал (3 октября) в главный город страны, резиденцию хедива (вице-короля) - в Каир. Но тут у него совершенно неожиданно кончаются деньги. Каким-то образом добирается он до Александрии, Наконец он занимает деньги у ростовщика, покупает билет на пароход (6 октября) и возвращается, согласно Лукницкому, тем же путем - через Одессу и Киев.
Желание съездить в Африку, очевидно, возникло у Гумилёва достаточно давно. Всеволод Рождественский, говорил, что Абиссиния возбуждала необыкновенное любопытство царскосельских гимназистов. Как и Анна Ахматова, он считал, что в Царском Селе служили или во всяком случае бывали офицеры и казаки из конвоя, сопровождавшего первую российскую дипломатическую миссию. А юный Гумилев, по словам Рождественского, очень любил расспрашивать военных.
В Царском Селе Гумилев поселяется с родителями - поначалу на затем (с 1909 года) - на .
В доме Белозеровых Гумилёвы познакомились с соседями - семьёй художников - , видного книжного графика и сценографа, и его супругой О.Л. Делла-Вос-Кардовской. Гумилевы и Кардовские продолжали общаться и после переезда на Бульварную. О. Делла-Вос-Кардовская написала в ноябре 1908-го , привлеченная не столько его поэтическим даром, сколько “какой-то своеобразной остротой в характере лица”. Удивительно, что общепризнанно некрасивая внешность Гумилева становилась предметом интереса стольких художников - в течение всей его жизни.
Продолжаются и другие царскосельские знакомства. По приезде в Россию в 1908 году Гумилёв возобновляет общение с , представитель которой — , закончил Николаевскую гимназию на 3 года позже Гумилева, в 1909 году. Родителя Льва Аренса были связаны личной дружбой с родителями Н.Гумилева. А сёстры Аренс были украшением своеобразного салона, образовавшегося в , где жила семья Аренсов. Наиболее яркой личностью из сестёр была "тихая и прелестная, как ангел" , поэтесса и переводчица, впоследствии член Петроградского филиала Союза поэтов. Николай Гумилёв состоял с ней в переписке и посвятил ей одно из своих стихотворений. Николай подарил Вере свою первую книгу стихов "Путь конквистадора" с дарственной надписью. Две других сестры — Зоя и Лидия, были влюблены в Гумилёва, но бурный и кратковременный роман у поэта случился с Лидией, из-за чего она поссорилась с родными и ушла из семьи. Она прожила долгую и насыщенную событиями жизнь и оставила интересные воспоминания.
Увлечение Гумилёва Верой Аренс было более серьезным, но, по-видимому, их сближению помешал параллельный роман с Лидией. И планировавшееся, но не состоявшееся путешествие в Еврропу Гумилева с Верой Аренс, в итоге, стало его следующим путешествием в Африку.
Хотя, по воспоминаниям Черновой Е.Б., племянник Николая гумилева Коля Сверчков был «вне литературы», он верил в поэтический дар Николая и поддерживал его литературные начинания. В 1909 году он исполнял обязанности секретаря редакции литературного журнала «Остров», издававшегося А.Толстым и Н. Гумилевым. Алексей Толстой вспомнил, что «в то время в Гумилева по-настоящему верил только его младший брат — гимназист пятого класса, да, может быть, говорящий попугай в большой клетке в столовой». Тот факт, что А.Толстой запомнил «Колю маленького»» как брата, а не племянника Н. Гумилева, говорит о том, что между ними были, действительно, дружеские, братские отношения.
На вернисаже "Салон 1909 года" в Петербурге Гумилев знакомится с С. К. Маковским. Итогом этого знакомства стало создание журнала "Аполлон".
Н. С. Гумилев и А. Н. Толстой нанесли визит М. А. Кузмину.
Начало 1909 г. Знакомство с , А. А. Зноско-Боровским, П. П. Потемкиным, Г. И. Чулковым, В. А. Пястом и другими писателями и художниками. Ранняя весна 1909 г. Знакомство с О. Мандельштамом.
Гумилев познакомился с Комаровским у Делла-Вос-Кардовской, позируя ей для портрета. Впоследствии они неоднократно бывали друг у друга. Тем не менее Комаровский всегда старался как-нибудь поддеть Гумилева и иронизировал над его менторским тоном. Дружба эта, впрочем, всегда была довольно странной.
В марте 1909 года снова встретились Николай Гумилёв и поэтесса Елизавета Дмитриевна, они встретились на лекции в Академии художеств. С этой встречи начинается новый этап в жизни Н. Гумилёва. Еще раньше Дмитриева знакомится с Волошиным. Когда в середине марта 1909 года Волошин возвращается из Парижа и ненадолго останавливается в петербурге перед отъездом в свой Коктебель. Он встречается с Дмитриевой, и одновременно развивается её роман с Гумилёвым.
У Гумилева на ул. Бульварной, в доме Георгиевского, состоялась встреча писателей и художников, которых он представил И. Ф. Анненскому.
В мае Е.Дмитриева предложила Гумилеву поехать в Коктебель, в гости к Волошину, что они и сделали. В эту поездку Гумилев пишет свои знаменитые "Капитаны", которые произвели огромное впечатление на читателей, в том числе и на И.Ф. Анненского. Здесь же в Коктебеле происходит охлаждение Гумилёва к Дмитриевой, что станет роковым обстоятельством- она загорелась столкнуть между собой Гумилёва и Волошина и позднее ей это удалось — дело закончится дуэлью.
В мае 1909 года выходит из печати новый журнал Гумилёва "Остров", который прекратит свое существование после 2 номера из-за отсутствия мецената.
В конце лета 1909 года в Петербурге создается новый литератуный журнал "Аполлон". Редактором значился сын известного художника С.К. маковский, но признанным руководителем и душой журнала в скором времени стал, конечно, Николай Гумилёв. То ли в конце августа, то ли в начале сентября (у разных мемуаристов приводятся разные данные) С. маковский получил по почте письмо, подписанное буквой "Ч". Так началась одна из самых громких литературных мистификацией под названием "Черубина де Габриак", в которую будут вовлечены и Маковский, и М. Волошин, и, конечно, Е. Дмитриева. И даже косвенно от этой истории пострадает И.Ф. Анненский.
26 августа 1909 года Гумилёв подает прошение о переведе его на историко-филологический факультет СПбИУ. 31 Слушал лекции осенне-весеннего курса. 23
В газете "Царскосельское Дело" за подписью Д. В. О-е опубликована пародийная пьеса в стихах "Остов" — в связи с неудачей, постигшей Н. С. Гумилева и А. Н. Толстого при издании журнала "Остров", второй номер которого не был выкуплен из типографии, а деньги были возвращены подписчикам.
По приезде из Крыма Гумилев, совершенно не вспоминая Е. Дмитриеву, встречается с молодой художницей Н. Войтинской, которая нарисовала самый лучший его графический портрет, помещенный во 2 номере журнала "Аполлон"
Н. Гумилёв, 1909. Литография Н.Войтинской 16
В ноябре Н.Гумилёв приезжал в г. в Киев к Анне Ахматовой, там он вновь сделал ей предложение "и на этот раз удивительно легко получил согласие Анны Андреевны стать его женой. <…>"
Популярность Черубины де Габриак росла. Во втором номере "Аполлона" 15 ноября появилось сразу два её стихотворения. Но тут подстерегал страшный удар одного из авторов журнала, никого иного, как учителя Гумилева И.Ф. Анненского! Для того, чтобы освободить больше места для стихов Черубины, С.Маковский изъял стихи Анненского из набора… Вскоре он написал своё последнее стихотворение: "Пусть травы сменятся над капищем волненья..", ..
Волошин дал публично Гумилеву пощечину, который вызывает его на дуэль. При этом присутствовал И.Ф. Анненский и произнес: «Да, я убедился в том, что Достоевский прав: звук пощечины, действительно, мокрый».
Состоялась дуэль Н. Гумилёва и М. Волошина. Газета "Столичная молва", отозвалась на происшествие:
"Дуэль литераторов
Во вчерашнем № «Ст. Молвы» сообщалось об инциденте между литераторами Максимилианом Волошиным и Гумилевым и о возможности между ними дуэли. Дуэль состоялась сегодня утром. Место поединка то же, где встречались и гр. Уваров с А.Гучковым. Рыхлый выше колен снег сильно стеснял дуэлянтов, и без того не блестяще владеющих оружием - гладкоствольными пистолетами без мушки. В числе секундантов - гр. Ал. Толстой и художник Шервашидзе. Распоряжался дуэлью гр. Толстой. По его команде противники нажали курки. Каждый целил в упор в противника. Оба не рассчитали отдачи, и дуэль обошлась благополучно: пули прожужжали мимо. Дуэлянты холодно пождали друг другу руки, но мирные отношения не наладились. Причины дуэли - романического характера; оскорбленным в этом инциденте является Волошин."
А через несколько дней (максимум пару недель) состоялось публичное разоблачение мистификации "Черубины де Габриак".
В Царском Селе состоялась прощальная вечеринка, а 26 ноября Гумилев выезжает в Киев вместе с Потемкиным, Толстым и Куприным.Здесь, в Киеве неожиданно происходит то, чего так долго добивался Гумилев.На вечер "Острова Искусств" пришли Андрей и Анна Горенко, семья которых тогда жила в Киеве. Гумилев пригласил Анну выпить чашку кофе в гостинице "Европейская", в очередной раз сдела ей предложение… И немедленно получил согласие. Так круто и неожиданно еще раз изменилась его судьба. Между тем в Киеве он был лишь проездом.
Через год, на этот раз, газета "Русское слово" 13 (26) октября 1910 года, в рубрике "ПЕТЕРБУРГ (По телефону от наших корреспондентов)" писала о суде над дуэлянтами:
"Дело литераторов-дуэлянтов
В окружным судом рассматривалось сегодня дело поэта Гумилева и беллетриста М.Волошина. Первый обвинялся в вызове на дуэль, второй - в принятии вызова. В разговоре с г. М.Волошиным г. Гумилев оскорбительно отозвался об одной отсутствовавшей поэтессе. Г. Волошин возмутился и нанес г. Гумилеву удар по лицу. Последний вызвал обидчика на дуэль, которая и состоялась в ноябре прошлого года за Петербургом, в Новой Деревне. Секундантами были: со стороны г. Гумилева - гг. и М.Кузмин, а со стороны г. М.Волошина - и князь Шервашидзе.
По команде секундантов, дуэлянты подняли пистолеты и выстрелили, но дуэль обошлась без пролития крови. Пистолет г. Волошина дал осечку, а г. Гумилев не то промахнулся, не то выстрелил в воздух. Свидетели-секунданты точно не могут этого установить.
Окружной суд приговорил обоих дуэлянтов к домашнему аресту: г. Гумилева на семь дней, а г. Волошина на один день
."
Но это будет через год, а 30 ноября умер И. Ф. Анненский, один из учителей Гумилева в поэзии, директор гимназии, в которой он учился.
Состоялись похороны И. Ф. Анненского на Казанском кладбище Царского Села, но Гумилев в это время уже был далеко от Царского Села — 30 ноября, в день смерти Анненского, Гумилев сел на поезд и отправился в Одессу, начиналось его новое африканское путешествие...
Обратно в Россию Гумилев вернулся 7 (ст.ст.) января 1910 года. Заехал в Киев, чтобы встретиться с Анной, и 5 (ст.ст.) февраля приехал домой. Встреча его с родными была омрачена: на следующий день после приезда сына Степан Яковлевич Гумилёв, отец поэта, скончался. Его похоронили на .
5 апреля Гумилев подает прошение Ректору университета о разрешении на брак с Анной Горенко, 34 а до получения такового оформляет 14 апреля отпуск для свадебного путешествия за границу 26 и уезжает в Киев.
Прошение Н.Гумилёва на разрешение брака с А. Горенко, 1910 34
25 апреля (ст.ст.) 1910 года студент СПб университета Н.С. Гумилёв обвенчался с потомственой дворянкой Анной Андреевной Горенко в Никольской церкви с. Никольская Слободка Остерского уезда Черниговской губернии. 27 НИКТО из родственников жениха не явился на венчание, в семье Гумилевых считали, что этот брак продержится недолго. Даже перед венчанием с Гумилевым Анна Горенко, ставшая невестой, не расставалась с фото своего любимого : «Он здесь со мной… Я могу его видеть - это так безумно хорошо… Я не смогу оторвать от него душу мою. Я отравлена на всю жизнь, горек яд неразделенной любви!.. Но Гумилев - моя судьба, и я покорно отдаюсь ей…»..
Женитьба на Анне Горенко, принявшей фамилию мужа и ставшей Анной Гумилёвой, так и не стала победой для Николая Гумилева. Как выразилась В. Срезневская, у нее была своя собственная сложная «жизнь сердца», в которой мужу отводилось более чем скромное место. Да и для Гумилёва оказалось совсем не просто совместить в сознании образ Прекрасной Дамы — объекта для поклонения — с образом жены и матери.
До конца апреля Гумилёвы жили в Киеве, а 1 мая 1910 года отправились в свадебное путешествие в Париж. Николай как мог старался развлечь свою жену, водил её в музеи, рестораны, на богемные встречи. Но все его усилия были напрасными. Идилия свадебного путешествия оборвалась, когда Анна Гумилёва повстречалась с Амадео Модильяни. Гумилев и Модильяни сразу не понравились друг другу - сдержанный и непьющий Гумилев и "пьяное чудовище", боегмный ловелас, непропускающий ни одной симпатичной гризетки, Модильяни. Но, вероятно именно этот констраст с нелюбимым мужем и привлёк Ахматову к Модильяни.
Модильяни сразу влюбился в красивую молодую русскую поэтессу. Она его поразила необычной внешностью, тем, что писала стихи и свойством ясновидения. Можно с уверенностью сказать, что это всё очень не понравилось Гумилёву. После этой поездки он охладел к так ранее любимому им Парижу, да и отношения с Анной ухудшились. Обратно из Парижа Гумилёвы ехали втроём с .
В конце весты 1910 года Николай был отчислен из университета, за невнесение платы за учение. 23
По приезду в Россию Гумилев много работает, а в конце сентября, всего через полгода после женитьбы, Николай Гумилев вновь отправился в Абиссинию. Тихий дом стал ему тесен. Жажда романтики, путешествий по далекой Африке оказались еще более сильной страстью. Анна Андреевна очень не хотела, чтобы он уезжал, но он надеялся, что новое путешествие поможет ему как-то пережить первое крушение своих надежд на простое семейное счастье. А сердце плакало нежностью…
В конце марта 1911 года Гумилев приезжает из Африки больным африканской лихорадкой, которая еще долго будет его мучить. В перерывах между приступами лихорадки он появляется в редакции "Аполлона" и на "Башне" Вяч. иванова, пишет новые стихи. Он продолжает формировать поэтические вкусы стихи, хотя она никогда этого особенно не признавала.
В середине мая 1911 года Ахматова уезжает в Париж, чтобы встретится с Модильяни. Гумилев по-прежнему верит ей, и думает, что отношения Анны с художником чисто платонические. Поэтому, проводив жену, он уезжает в свое имение в Слепнево. Туда же приезжает по возвращению из Парижа и Анна. Она попадает в шумную и веселую компанию молодых людей, заводилой которых стал за месяц своего отдыха там Николай Гумилев. У Ахматовой еще "позади пылает Париж" с Модильяни, местная публика её не принимает.
Впервые после женитьбы Гумилев заводит серьезный роман. Легкие увлечения случались у Гумилева и раньше, но в 1911 году Гумилев влюбился по-настоящему. Предметом его любви стала юная и хрупкая .
Чувство вспыхивает быстро, и оно не остается без ответа. Однако и эта любовь носит оттенок трагедии — Маша смертельно больна туберкулезом, и Гумилев опять входит в образ безнадежно влюбленного. Здоровье Машеньки быстро ухудшалось, и вскоре после начала их романа с Гумилевым Кузьмина-Караваева умерла.
Правда, ее смерть не вернула Ахматовой былого обожания мужа. Гумилёв начинает разочаровываться в жене.
Гумилёв — уникальный пример, когда человек готов практически служить идеалу и в этом деле воинствует. Верность его однажды принятым воззрениям и обязательствам неукоснительна. Крещенный в православии, он и среди скептических интеллигентов его круга, и впоследствии среди крутых большевиков продолжает при виде каждой церкви осенять себя знамением, хотя, по ядовитой характеристике Ходасевича, «не подозревает, что такое религия». Присягнувший царю, он и при Советской власти остается монархистом, причем он не скрывает этого ни от простодушных пролеткультовцев, которым читает лекции, ни от чекистских следователей, которые его допрашивают; он даже в подсоветской печати ухитряется написать о своем «контакте» с абиссинским негусом:
Я бельгийский ему подарил пистолет
И портрет моего государя.
При этом он в сущности никаких личных чувств не питает ни к Николаю II, ни вообще к Романовым — скорее уж — к императрице, которая была шефом его полка и в 1914 году вручала ему, отличившемуся на фронте, Георгиевский крест.
Верность Прекрасной Даме? Да, но не та, что у Блока: это не просто образный ход, но офицерский долг чести, подкрепляемый поступками. Романтический принцип, странно спроецированный в жизнь.
По отзывам мемуаристов, Гумилёв на всю жизнь остается то ли тринадцатилетним мальчиком, играющим в индейцев, то ли шестнадцатилетним гимназистом, играющим в рыцаря.
Ему мало написать:
А ушедший в ночные пещеры
Или к заводям тихой реки
Повстречает свирепой пантеры
Наводящие ужас зрачки, —
— он должен лично привезти чучело этой пантеры в Петербург, а для этого поехать в Африку и лично застрелить ее на охоте. В 1914 году он не просто пишет о пулях, он сам стоит на бруствере под пулями. Он гордится званием прапорщика больше, чем званием писателя.
Он не только описывает реальность — он ею живет, ее строит, включается в нее безоговорочно.
Что это за реальность?
Его учитель Иннокентий Анненский ставит его первым стихам такую оценку: «Маскарадный экзотизм». В стихах действуют: Оссиан. Летучий Голландец. Помпей у пиратов. «Мореплаватель Павзаний с берегов далеких Нила»… Античная когорта: Цезарь, Август, Ганнибал… Воины Агамемнона. «Мадонны и Киприды»… Большой гимназический набор. Плюс внеклассное чтение:
Ганнон Карфагенянин, князь Сенегальский,
Синдбад-Мореход и летучий Улисс.
Первоначально все это и впрямь укладывается в круг чтения мечтательного гимназиста, — но экзотические горизонты завораживают Гумилёва и в зрелости: «сумасшедшие своды Валлгаллы», таинственный Занзибар, фантастический «брат Алжира, Тунис»… Плач о Леванте, плач об Индии, плач о Персии, плач о черной Африке… «Царскосельский Киплинг» — называли Гумилёва.
В четко очерченном, голографически рельефном театре Гумилёвской лирики заметна внешняя скудость русской темы. И это при том, что тот же Иннокентий Анненский чутко улавливает за экзотическим маскарадом — «стихийно-русское искание муки», а мука эта — от невозможности связать искомую идеальную гармонию — с реальной русской жизнью. Георгий Адамович свидетельствует: «О России он думал постоянно». В стихе России нет. Это отсутствие, быстро замеченное современниками, заставляет их приписать Гумилёва скорее к «французской», чем к «славянской» почве, что, впрочем, для 1900-х и 1910-х годов отнюдь не звучит разоблачением, а напротив, как бы и комплиментом: знаком признания «европейского уровня» стиха.
В таком отрешенно-всесветном духе выдержаны дореволюционные лирические сборники Гумилёва: «Путь конквистадоров» (1905), «Романтические цветы» (1908), «Жемчуга» (1910), «Чужое небо» (1912), «Колчан» (1915) — эти книги Гумилёв издает в Санкт-Петербурге, в Париже и вновь в Санкт-Петербурге в паузах между поездками в Египет, Абиссинию и Сомали с целью изучения быта африканских племен (собранные коллекции Гумилёв передает Музею антропологии и этнографии).
Одна из картин неизвестных абиссинских художников, привезённых Гумилёвым из Африки
Однако, хотя в стихах Гумилёва много Африки и мало России, — русская боль чувствуется. Русь возникает как знак обреченности романтического идеала, как символ покорности обстоятельствам. Это глушь, грусть, отречение от жизни. Это мир, последовательно противостоящий всему, что Гумилёв признает и проповедует.
В излюбленном его мире царит солнце — ослепительное и всепоглощающее. С первого опубликованного стиха до пистолетной вспышки последнего мгновенья огненным столпом проходит через тексты «свет беспощадный, свет слепой…». Гумилёвское солнце первоначально загорается от рассыпанных искр Константина Бальмонта, которым юный Гумилёв увлечен.
У самого Гумилёва солнце не столько греет, светит и радует, сколько прожигает мир насквозь: «Костер», «Огненный столп» — названия его книг; пожар, запекшиеся губы, рубины, жаркая кровь — сквозные мотивы. Солнце сверкает, играет, испепеляет. Мир в лучах солнца «сыплется», бликует, дробится; он живет отсветами; он у Гумилёва — розовый, или, точнее, «розоватый», тянущийся к солнцу и сжигаемый солнцем. Вот пример этого взрыва красок и чувств из классического стихотворения «Капитаны»:
… И, взойдя на трепещущий мостик,
Вспоминает покинутый порт,
Отряхая ударами трости
Клочья пены с высоких ботфорт,
Или, бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвет пистолет,
Так что сыпется золото с кружев,
С розоватых брабантских манжет…
Тут не просто собирательный образ первопроходца, где слились фигуры Гонзальво и Кука, Лаперуза, Васко да Гама и Колумба, — это образ мироздания, бунтующего и рассыпающегося под ударами Рока.
Огненную запаленность мироздания Гумилёв противопоставляет поэтике Александра Блока и символистов. На поверхности литературной борьбы это неприятие осознается сторонниками Гумилёва как бунт четкости против расплывчатости. Символизм в их понимании — это когда некто некогда говорит нечто о ничем… А надо давать ясные имена вещам, как это делал первый человек Адам. Термин «адамизм», выдвинутый Гумилёвым, не принят — принят придуманный про запас сподвижником Гумилёва Сергеем Городецким термин «акмеизм» — от греческого слова «акме» — высшая, цветущая форма чего-либо. Вдохновителем и вождем направления остается тем не менее Гумилёв.
Ольга и Орест Высотские
Встреча с Гумилевым в «Бродячей собаке» перевернула всю жизнь Ольги Высотской. Стоит напомнить, что в это время уже наметилась серьезная трещина в отношениях между Гумилевым и Ахматовой. Поэт искал новых впечатлений. И нашел их в лице Ольги Высотской. Роман их длился не сказать чтобы долго. Но закончился он рождением сына Ореста.
Июль. Поэт Павел Лукницкий записал воспоминание Ахматовой: «Когда НС уехал в Африку в 13 году, мать НС как-то попросила АА разобрать ящик письменного стола. АА, перебирая бумаги, нашла письма одной из его возлюбленных (О. Высотской — прим. сост.). Это было для нее неожиданностью: она в первый раз узнала. АА за полгода не написала в Африку НС ни одного письма». Когдав сентябре Гумилев вернулся из Африки, АА царственным жестом передала письма ему. Он смущенно улыбался. Очень смущенно».
К началу 1914 года брак с Ахматовой стал по существу формальным: супруги “предоставили друг другу свободу”. Как пишет Срезневская, “у них не было каких-либо поводов к разлуке или разрыву отношений, но и очень тесного общения вне поэзии… тоже не было”.
В 1913 году в статье «Наследие символизма и акмеизм» он объявляет, что символизм закончил свой «круг развития». Пришедший ему на смену акмеизм призван очистить поэзию от «мистики» и «туманности», он должен вернуть слову точное предметное значение, а стиху — «равновесие всех элементов».
Помимо стихов, в которых реализуется эта программа, Гумилёв разрабатывает ее в критических статьях — он публикует их непрерывно с 1909 года; до 1917 года он ведет в журнале «Аполлон» постоянную рубрику «Письма о русской поэзии», где откликается на все сколько-нибудь заметные поэтические события того времени.
1923. Гумилёв Н. Письма о русской поэзии. Петроград, 1923 г. Фонд МНГ 17
Собранные после его смерти и изданные в 1923 году, эти статьи представляют собой свод художественных принципов, во многом подкрепивший претензии акмеизма на место в истории русской лирики: акмеизм остается в истории как одно из ярчайших направлений поэзии Серебряного века, противостоящее и символизму с его мистическими туманами, и футуризму с его утопическими проектами. Однако живое и перспективное развитие поэзии определяется не деятельностью тех или иных «цехов», а судьбой великих поэтов, втянутых в эти «цеха». В акмеизме это: Гумилёв, Ахматова, Мандельштам; в футуризме: Хлебников, Пастернак, Маяковский; в символизме — Блок, внутренней полемикой с которым во многом определяется путь Гумилёва.
В начале Первой мировой войны Николай Степанович Гумилев записался добровольцем в кавалерию
В январе 1915 года Гумилев снова приезжает в Петроград. Здесь он встречает Мандельштама (вернувшегося из Варшавы, где тот безуспешно пытался определиться в армию санитаром) и других своих друзей-поэтов. Отношение к нему резко (хотя и ненадолго) меняется. Теперь он — герой, гордость петербургского поэтического мира, человек-легенда. 27 января в “Бродячей собаке" состоялся “вечер поэтов при участии Н. Гумилева (стихотворения о войне и пр.)". Так и было сказано в афише: “вечер при участии Гумилева", хотя среди других участников были Ахматова, Кузмин, Городецкий, Мандельштам и популярнейшие “сатириконцы” — Потемкин и Тэффи. На следующий день в гостях у Лозинского Ахматова впервые прочитала друзьям (Шилейко, Недоброво, Чудовскому) поэму “У самого моря”. Гумилев наверняка уже знал ее (и Недоброво тоже — в эту зиму он был одним из самых близких к Ахматовой людей): поэма была написана несколькими месяцами раньше.
В начале февраля Гумилев снова в армии.
5 марта 1915 года Николай Гумилёв отчислен из числа студентов С.-Петербургского университета, как невнесший плату за осенний семестр 1914 года. А, 14 декабря 1915 года, младший офицер Николай Гумилёв просит Канцелярию университета выслать его аттестат для снятии с него копии и представлении копии в канцелярию его полка. 32
Газета "Утро России" от 13 (н.с.т.26) февраля 1916 года писала о новом литературном клубе, куда вошел и Гумилёв:
"В Петрограде открылось новое общество клуба деятелей литературы — «Медный всадник».
Целью этого общества является объединение деятелей литературы, музыки и живописи на почве изучения древне-русского творчества.
В правлении состоят: проф. К. И. Арабажин, (председатель), Юрий Слезкин (вице-председатель), Н. Гумилев (казначей), Борис Садовский (секретарь), Сергей Ауслендер, Сергей Городецкий и С. С. Прокофьев.
По единогласному решению всех действительных членов общества избраны почетными членами: четными членами: К. Бальмонт, А. Блок, Вячеслав Иванов, А. Куприн в Федор Сологуб. Общество предполагает издавать альманах «Медный всадник» и «Бюллетень литературы и искусства». О-во предполагает завести живую связь с Москвой и местными деятелями литературы."
Месяц спустя, 28 марта 1916 года, после полугода обучения, Николай Гумилев был произведен в первый офицерский чин. Весной 1916 года Гумилев провел в “славном полку" меньше месяца… Уже 6 мая он вновь тяжело простудился, заболел бронхитом и был отправлен в Петроград. Если полутора годами раньше Гумилев мучительно переживал невозможность исполнять свой долг на фронте, то теперь его отношение к войне, кажется, изменилось. Она затянулась — и все меньше походила на тот кровавый карнавал, который видел в ней Гумилев поначалу. На фронт он больше не рвется; с другой стороны, теперь его никто от военной службы уже и не освобождает: армия страдает от недостатка людей. Пришло время "жарить соловьев" — вот уже и “ратник второго разряда Блок” призван и направлен десятником на рытье окопов.
Тем временем Гумилева, по иронии судьбы, направляют в Царское Село, в лазарет, расположенный в служебных корпусах Большого дворца. Царскосельские лазареты, которыми заведовала , относились к . В другом лазарете, расположенном в , с марта 1916-го периодически жил Есенин, служивший санитаром Царскосельского санитарного поезда. С Есениным Гумилев познакомился несколько раньше, 25 декабря 1915 г.
Ахматова вместе с сыном и Анной Ивановной 14 мая уехала в Слепнево. Но в Петербурге у Гумилева были многочисленные подруги — одиноким он себя не чувствовал. С Тумповской отношения уже разлаживались. Как раз в момент, когда он лежал в госпитале, Маргарита прислала ему “разрывное" письмо. Еще в марте 1916 года Гумилев познакомился с Ларисой Рейснер и начал ухаживать за ней — причем зачастую делал это в присутствии Тумповской. “На литературных вечерах… уходил под руку то со мной, то с ней". Так начался литературнейший из литературных романов Гумилева.
6-10 августа он получил отпуск и вновь приезжал в Царское Село. Потом еще полтора месяца участвовал в позиционных боях и в медленном отступлении.
В августе, во время побывки дома, Гумилев с Ахматовой посетили организованный Сологубом вечер в пользу ссыльных социал-демократов. Гумилев, который был в военной форме, счел для себя неудобным выступать на политически окрашенном вечере, но Ахматова прочитала несколько стихотворений, оказав, таким образом, посильную материальную помощь как раз находившемуся в Туруханске И. В. Сталину- Джугашвили.
22 августа он, как заслуженный и дважды награжденный унтер-офицер, был отправлен в Петроград в школу прапорщиков при Николаевском кавалеристском училище (Лермонтовский проспект, 54) для сдачи экзамена на звание корнета. 29 Его адрес на свидетельстве указан на Литейном пр., д.31, кв.4. С началом войны было создано множество таких школ, наскоро готовящих офицерские кадры для действующей армии из боевых унтер-офицеров, имеющих высшее образование. Жить ему разрешалось дома, в Царском Селе. Дом на Малой улице изменился: комнаты, которые прежде занимали Гумилев и Ахматова, были сданы дальней родственнице хозяйки; теперь Ахматова поселилась в бывшем кабинете мужа. Сам Гумилев занял небольшую комнатку на втором этаже. Супруги жили в одном доме, но порознь, не мешая друг другу.
В этих, казалось бы, благоприятных условиях Гумилев осенью, по приезде в Петербург, возобновляет активную литературную работу. Время от времени он собирает у себя в Царском Селе поэтов и филологов — Мандельштама, Лозинского, Шилейко и Жоржиков, Михаила Струве. Он вновь руководит литературным отделом “Аполлона", и уже начиная с декабря там появляются новые “Письма о русской поэзии".
Гумилева революционная эйфория первых дней, кажется, миновала совсем. Его немногочисленные “гражданские" стихи 1917 года тревожны и трезвы. Видимо, Ахматова, многократно подчеркивавшая, что Гумилев “ничего не понимал" в политике, была права лишь отчасти. Вероятно, в сознании Гумилева (как в сознании многих поэтов) причудливо сочетались крайняя политическая наивность — и точное ощущение глубинной сути происходящего. Во всяком случае, дело не в “монархизме” поэта — до лета 1918-го он никаких монархических взглядов и симпатий не высказывал.
Впрочем, в революционной России прожил он в этот год совсем недолго.
8 марта старого стиля Гумилев снова в Петрограде. В тот же день поэт опять заболел и был помещен в лазарет, где начал писать “Подделывателей”, изящную и вполне “постмодернистскую" повесть. Можно увидеть здесь пародию на сюжеты Кузмина и Андрея белого — и перекличку с тогда же (и вполне всерьез) написанным “Мужиком". Во всяком случае, это был способ сохранить дистанцию по отношению к происходящему — а значит, и трезвую голову.
Выписавшись оттуда через неделю, Гумилев посещает одно из собраний ненадолго возрожденного Цеха поэтов. Живет он не у себя в Царском, а в Петербурге — сперва у Лозинского, а потом — в меблированных комнатах “Ира" (Николаевская улица, дом 2). С Ахматовой, живущей у Срезневских, он встречается лишь эпизодически.
Гумилев не случайно задержался в столице. Как раз в это время решалась его судьба. Каким-то образом ему удается попасть в Русский корпус, направляющийся в Салоники, в Грецию. Е. Е. Степанов указывает, что в этом ему оказал содействие М. Струве, “служивший при штабе". Согласно же Лукницкой, Струве помог Гумилеву в другом: Гумилев получил место военного корреспондента газеты “Русская воля", с довольно большим (800 франков в месяц) окладом!).
По возвращении в Россию Николай Гумилев сразу же устраивается на работу в Репертуарную секцию при Театральном отделе Наркомпроса. В том же году издана пьеса «Отравленная туника», написанная им в Париже.
Служба в ЛОндоне, Борис Анреп.
В марте 1918-го решение принято. Гумилев больше не собирается ждать “переворота" и становиться эмигрантом. В конце концов, Совет народных комиссаров и Временное правительство, Ленин и Керенский из прекрасного далека, да еще для такого политически эксцентричного человека, как он, отличались, вероятно, мало. Конечно, Брестский мир должен был Гумилева шокировать, но не настолько, чтобы помешать возвращению на родину.
Видимо, некоторое время ушло на улаживание формальностей. Дипломатические отношения с Советской Россией еще сохранялись. В начале апреля Гумилев покидает Великобританию и на английском транспортном судне уплывает в Мурманск. Перед отъездом Анреп передал Гумилеву два подарка для Ахматовой — монету Александра Македонского и материю на платье.
Гумилев и Ахматова официально разводятся, после чего оба сразу же снова создают семьи — Гумилев с , а Ахматова выходит замуж за ассириолога Шилейко. “Зачем ты все это придумала?" Расстающиеся супруги отправляются в Бежецк, видятся с сыном. Сидя на холме, они мирно беседуют, и Гумилев говорит: "Знаешь, Аня, чувствую, что я останусь в памяти людей, что буду жить всегда". Ахматова надписывает вышедшую в 1917 году "Белую стаю": "Дорогому другу Н. Гумилеву". Отношения переходят в другое качество...
Увы, “дружбы" все-таки не получилось. В 1918-1919 годы Гумилев довольно часто бывал у Ахматовой и Шилейко. Ахматова тоже заходила к Гумилеву, встречались они и у Срезневских… Но с середины 1919-го общение почти сошло на нет.
Получив развод Гумилев стремительно женится на . С одной стороны он хотел противопоставить свой брак Ахматовскому. Но было и другое, ен менее важное обстоятельство — была беременна. Свадьба Гумилева и состоялась весной 1918 года. Гумилёв со своей Асенькой, как он её называл, и сыном Лёвой от брака с Ахматовой, стал жить на Преображенской улице № 5.
К этому же времени относится довольно злая эпиграмма Георгия Иванова:
Оцуп, Оцуп, где ты был?
Я поэму сочинил,
Съездил в Витебск, в Могилев,
Пусть похвалит Гумилев.
Так уж мной заведено:
То поэма, то пшено,
То свинина, то рассказ,
Съезжу я еще не раз.
Гумилёв реального мира не знает изначально, он знает только его романтические идеальные контуры. Он бредит формой, потому что не видит содержательной воплощенности мира. А не видит именно потому, что ждет от мира слишком идеальной полноты, слишком «знакомой». Хочет строить на «каменьях», а кругом — «песок». Сыплющееся золото.
Мир Гумилёва слишком тверд и потому хрупок.
Сквозной мотив его поэзии — поединок. Роковой. Часто с другом. С любимым человеком. С женщиной.
Мне из рая, прохладного рая,
Видны белые отсветы дня…
И мне сладко — не плачь, дорогая, —
Знать, что ты отравила меня…
Сквозной мотив — восстание, бунт природных сил против безумств человека. Гул стихий. Неизбежность катастрофы.
Комет бегущих дымный чад
Убьет остатки атмосферы,
И диким ревом зарычат
Пустыни, горы и пещеры.
Сквозной мотив — гибель. Скорая и неотвратимая.
И умру я не на постели,
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Утонувшей в густом плюще…
Писали: не угадал… Какой «плющ» в чекистских подвалах? Нет, как раз угадал. Обвиненных по «таганцевскому делу» в 1921 году не в подвалах казнили — их вывезли «на природу» и заставили рыть яму… не тут ли и проявил Гумилёв поразившее расстрельщиков самообладание — копая себе в зарослях «дикую щель»? Другие кричали, просили пощады…
Он — нет. Он изначально и непоправимо — в ином мире: в воображенном мире природной ясности, трагической отрешенности и обреченного духа, торопящего события:
Как некогда в разросшихся хвощах
Ревела от сознания бессилья
Тварь скользкая, почуя на плечах
Еще не появившиеся крылья, —
Так век за веком — скоро ли, господь?..
Не прикованный ни к веку, ни к стране, дух вопрошает Бога о смысле и, не услышав ответа, ждет, когда свершатся пророчества, и весь этот лживый мир рухнет, и яд жизни будет, наконец-то, выжжен из космической бездны.
Ужели вам допрашивать меня,
Меня, кому единое мгновенье —
Весь срок от первого земного дня
До огненного светопреставленья?
Ужели и чекистскому следователю товарищу Якобсону в 1921 году так отвечал на допросах? Или, не пряча презрительных глаз, спокойно соглашался, что — монархист, и что революции — «не заметил»?
С точки зрения вечности, все это, конечно, преходящий узор: монархии, республики, революции, контрреволюции. Для духа, реющего в пустыне, все это не более, чем «кубы, ромбы да углы».
Большевики, люди углов, носители кубиков и ромбов, — знали, кого убивают?
По глубинной сути, у Гумилёва было куда больше прав стать основоположником советской литературы, чем даже у Маяковского, — именно потому, что поэзия Гумилёва — героическая поэзия по первоначальной установке, это поэзия долга, жертвенного служения, поэзия идеала — без ломания себя до меняющихся политических лозунгов.
Однако идеал развоплощен, он не может ни в чем реализоваться. Ни в одной реальной «стране», ни в одном «действительном явлении», ни в одной странице наличного бытия Гумилёв этой воплощенности не признает. Именно потому, что идеал его изначально слишком жестко связан с устоявшимися формами, со «старым режимом», или, как сам Гумилёв замечает, этот идеал слишком «знаком». Настолько «знаком», что никогда не может узнать сам себя в реальности. Гумилёв «не узнает» Россию во вставшей из кровавого хаоса Советской Республике — как и реальную старорежимную Россию он отказывался признать за блоковскими туманами. По броскому, но точному определению исследовательницы позии Гумилёва Марины Тимониной, он не хотел замечать ни Свиной, ни Святой Руси: Свиная была неинтересна, а Святая неосуществима.
То есть: место России — свято, а России — нет.
Ты прости нам, смрадным и незрячим,
До конца униженным, прости!
Мы лежим на гноище и плачем,
Не желая божьего пути…
Это и есть у Гумилёва реальная Россия — развоплощенная, не обретшая облика — Россия гнилая, распутинская:
…Светы и мраки,
Посвист разбойный в полях,
Ссоры, кровавые драки
В страшных, как сны, кабаках.
И это извечно, фатально и необоримо. И это — исчерпывает тему России: в идеале:
Золотое сердце России
Мерно бьется в груди моей.
В реальности:
Русь бредит богом, красным пламенем,
Где видно ангелов сквозь дым…
В принципе бог — есть, и ангелы видны. Но проклятье висит над миром. И над старым миром самодержавной России, и над Советской Россией, в которой Гумилёв прожил четыре последних года жизни.
Эти четыре года он продолжал работать лихорадочно. Он успел опубликовать при Советской власти несколько сборников стихов: «Фарфоровый павильон», «Костер», «Огненный столп».
После разговора с АА о разводе (1918 г. — В. Л.) Николай Степанович и АА поехали к Шилейко, чтобы поговорить втроем. В трамвае Николай Степанович, почувствовавший, что АА совсем уже эмансипировалась, стал говорить «по-товарищески»: «У меня есть, кто бы с удовольствием пошел за меня замуж. Вот Лариса Рейснер, например… Она с удовольствием] бы...» (Он не знал еще, что Лариса Рейснер уже замужем.) 7
… Ларисе Рейснер назначил свидание на Гороховой в доме свиданий. Л. Р.: «Я так его любила, что пошла бы куда угодно» (рассказывала в августе 1920 г.).
14 апреля 1919 года у молодой четы родилась девочка, которую назвали Еленой. Гумилёв был очень рад (всем говорил, что его "мечта" была иметь девочку), и когда девочка родилась доктор, взяв младенца на руки, передал его отцу со словами: "Вот ваша мечта".
Вскоре он отправляет в Бежецк жену и дочь, убедившись, что там с продуктами несколько лучше, чем в голодном Петрограде. И сын его находится там.
Фрагмент одной из групповых фотографий, сделанных на чествовании М. Горького в издательстве "Всемирная литература", 30 марта 1919 г. 19
Воспоминания царскоселки Беер Н.Д., дочери преподавателя и инспектора Царскосельского Реального училища:
"… А последний раз я его видела уже в Петрограде, в 1919 году на Аничковом мосту, где я проходила вместе с отцом в какой-то холодный, дождливый, осенний день. Николай Степанович был в папахе, в шинели защитного цвета. В тот день в первый и последний раз я поздоровалась и попрощалась с ним за руку..."
Летом (в августе) 1920-го 8 было критическое положение: Шилейко во Вс. Лит. (изд-во «Всемирная литература».— В. Л.) ничего не получал. Всем. лит. совсем перестала кормить. Не было абсолютно ничего. Жалованья за месяц Шилейко хватало на 7 дней (по расчету). В этот момент неожиданно явилась Н. Павлович с мешком риса от Л. Рейснер, приехавшей из Баку. В Ш. Д., где жила АА, все в это время были больны дизентерией. И АА весь мешок раздала всем живущим — соседям. Себе, кажется, раза два всего сварила кашу. Наступило прежнее голодание.
В 1922 году в издательстве «Цех поэтов» вышел первый сборник Н. Оцупа «Град». За несколько дней до этой даты был расстрелян чекистами друг и учитель Николай Гумилев , в январе 1920 года — . Их потеря стала для Николая Оцупа тяжелой утратой и личным предупреждением. Осенью 1922 тола, под предлогом «поправления здоровья» он выехал в Берлин, расставшись до этого с женой. Вскоре в Берлине, ставшем в начале 20-х годов литературной столицей русского зарубежья, оказались и большинство других членов третьего «Цеха поэтов»: Г.Иванов, И.Одоевцева, Г. Адамович.
При прямом содействии Николая Оцупа в 1923 году в Берлине были переизданы три альманаха «Цеха поэтов» и был выпущен новый — четвертый.
После войны Н.Оцуп подготовил к печати том «Избранного» Н.Гумилева, а в 1951 году защитил докторскую диссертацию о его творчестве.
Вера Лукницкая: "На столе моем лежала вырезка из газеты — извещение в смерти Ларисы Рейснер от брюшного тифа (9 февраля 1926 года- прим. ред.). АА поразилась этим известием и очень огорчилась, даже расстроило оно её. «Вот уж я никак не могла думать, что переживу Ларису!» АА много говорила о Ларисе — очень тепло, очень хорошо, как-то любовно и с большой грустью. «Вот еще одна смерть. Как умирают люди!.. Ей так хотелось жить, веселая, здоровая, красивая… Вы помните, как сравнительно спокойно я приняла весть о смерти Есенина… Потому что он сам хотел умереть и искал смерти. Это — совсем другое дело… А Лариса!..» И АА долго говорила, какой жизнерадостной, полной энергии была Лариса Рейснер. Вспоминала о ней… «„Возьмите меня за руку — мне страшно",— Сказала 16-летняя Лариса Рейснер АА на встрече (в Тенишевском?), — рассказывала АА о выступлении кажется, первом) Ларисы Рейснер… — Бедная — о ней будут нехорошо говорить, нехорошо вспоминать ее заграницей за то, что она так быстро перешла на сторону Советской власти».
Пишут, что Елена Николаевна Гумилева, дочь Гумилева и его второй жены Анны Энгельгард, в детстве была нехороша собой. Потом неожиданно расцвела - стала красавицей. Жила скромно и тихо, работала счетоводом. Замуж не вышла.
Бывшая домработница Энгельгардтов рассказывала (брату Анны) об обстоятельствах смерти Анны, её родителей и Елены Гумилёвой в блокадном Ленинграде в 1942 году: «Сначала умер отец, потом мама, потом Аня, которая страшно мучилась от голода и холода. Лена умерла последней».
Тайна судьбы Гумилёва — в странной притягательности его характера для утверждающейся советской поэзии при полной неприемлемости его поведения для утверждающейся Советской власти.
Шестьдесят пять лет имя Гумилёва оставалось под строжайшим официальным запретом. Не называя этого имени вслух, советские поэты: Николай Тихонов, Эдуард Багрицкий, Владимир Луговской, Константин Симонов — подхватили стилистику и возродили пафос своего убитого вдохновителя: музыку романтической преданности идеалу, верности долгу, офицерской чести, наконец.
Поэты послевоенной Оттепели тоже присягнули Гумилёву, и тоже тайно: в 1967 году Владимир Корнилов написал «в стол» стихотворение, напечатать которое он смог только во времена Гласности.
Владимир Корнилов
Гумилёв
Три недели мытарились,
Что ни ночь, то допрос…
И ни врач, ни нотариус,
Напоследок — матрос.
Он вошел черным парусом,
Уведет в никуда…
Вон болтается маузер
Поперек живота.
Революция с «гидрою»
Расправляться велит,
И наука не хитрая,
Если схвачен пиит.
…Не отвел ты напраслину,
Словно знал наперед:
Будет год — руки за спину
Флотский тоже пойдет,
И запишут в изменники
Вскорости кого хошь,
И с лихвой современники
Страх узнают и дрожь.
…Вроде пулям не кланялись,
Но зато наобум
Распинались и каялись
На голгофах трибун,
И спивались, изверившись,
И не вывез авось…
И стрелялись, и вешались,
А тебе не пришлось.
Царскосельскому Киплингу
Пофартило сберечь
Офицерскую выправку
И надменную речь.
…Ни болезни, ни старости
Ни измены себе
Не изведал и в августе,
В двадцать первом,
к стене
Встал, холодной испарины
Не стирая с чела,
От позора избавленный
Пероградской ЧК.
Лишь в 1991 году Гумилёв был реабилитирован.
Подготовлено специалистами Музея Николаевской гимназии
Источники и примечания:
- Лукницкий П. Н. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой. Т. 1. 1924-1925 гг. Paris: YMCA-PRESS, 1991.
- Лукницкая А К. Николай Гумилев: Жизнь поэта по материалам домашнего архива семьи Лукницких, Л.: Лениздат, 1990. С. 27.
- Лукницкий П.Н. Труды и дни Н.С.Гумилева. СПб., 2010. С. 84-85. Впоследствии Анненский напишет отзыв на второй сборник стихов своего бывшего ученика «Романтические цветы» (1908).
- Тименчик Р.Д. Иннокентий Анненский и Николай Гумилев.
- Голлербах Э. Город муз. Царское Село в поэзии. СПб.: Арт-Люкс, 1993. С. 152
- Воспоминания Всеволода Рождественского о Н.С Гумилеве // Николай Гумилев. Исследования и материалы. Библиография. СПб.: Наука, 1994. С 398-426.
- Тименчик Р. Д. Забытые воспоминания о Гумилеве // Даугава, 1993. № 5. С 157-160.
- Из дневника Лукницкого 8.04.1926
- По настоянию Л. М, Рейснер, приехавшей в Петроград в августе (?) 1920 года, Гумилев был лишен пайка, выдававшегося ему в Балтфлоте (П. Н. Лукннцкий, Труды и дни, т, 2, с, 227, Записано со слов Ахматовой),
- Из дневника Лукницкого 17.04.1925
- Финкельштейн К. И. Рукописный журнал Николаевской Царскосельской гимназии «Юный труд» // Toronto Slavic Quarterly. № 25, 2008.
- Финкельштейн К. Императорская Николаевская Царскосельская гимназия. Ученики.СПб,: Изд-во Серебряный век, 2009. 310 с., ил.
- Ольга Гильдебрандт-Арбенина. Девочка, катящая серсо… М., Молодая Гвардия, 2007, сс.99-108.
- А.Н. Головкин. В краю двух культур
- Факсимильная копия подарена Музею Николаевской гимназии частным коллекционером, владеющим оригиналом.
- Сборник подарен Музею Николаевской гимназии К.И. Финкельштейном
- Валерия Срезневская "Дафнис и Хлоя" / Звезда. — 1989. — № 6. — С. 141-145.
- Шубинский В. Зодчий. Жизнь и смерть Николая Гумилёва., М.:Corpus, 2014.-736 с.- ил.
- ЦГИА СПб. Ф.14. Оп.3, Д. 61522. Фотография из личного дела студента Н.С. Гумилева. foto color by Olga klimbim, klimbim2014.wordpress.com
- там же. Л.1
- там же. Л.3
- там же. Л.4. Свидетельство о прослушанных курсах №5668 от 7 мая 1911 года
- там же. ЛЛ.9, 10. Аттестат за №544 от 30 мая 1906 года
- там же. Л.11. Свидетельство о крещении №47 от 20 февраля 1887 года, г. Кронштадт
- там же. Л.12. Отпускное свидетельство №43 от 14 апреля 1910 года
- там же. Л.12 об. Отметка о венчании на отпускном св-ве. С. Никольская Слободка с октября 1923 года входит в границы Киева
- там же. Л.13. Свидетельство о явке к исполнению воинской повинности №34 от 30 октября 1907 года.
- там же. Л.14. Прошение Н. Гумилёва Ректору СПб университета о снятии копии с аттестата от 22 августа 1916 года
- там же. Л.19. Прошение Н. Гумилёва от 10 июля 1908 года
- там же. Л.20. Прошение Н. Гумилёва от 26 августа 1909 года
- там же. Л.36. Прошение Н. Гумилёва от 14 декабря 1915 года
- там же. Л.33 об. Фото на студенческом билете Н. Гумилёва
- там же. Л.50. Прошение Н. Гумилева от 5 апреля 1910 года
- Хотели сделать на этом доме мемориальную доску, но абсолютной уверенности в том, что это тот самый дом нет: дело в том, что Екатерининских улиц в Кронштадте было две — Большая и Малая. Малая теперь зовётся улицей Карла Либкнехта, и там подходящих домов как будто бы нет. А сами кронштадтцы считают местом рождения Гумилёва именно этот дом на бывшей Большой Екатерининской ул.
Имя: Николай Гумилев (Nikolay Gumilyov)
Возраст: 35 лет
Деятельность: поэт, писатель, офицер, переводчик, литературный критик, африканист
Семейное положение: был женат
Николай Гумилев: биография
Николай Гумилев, чьи стихи были изъяты из литературного обращения во второй половине 1920-х годов, являл собой образ литературного теоретика, который искренне верил в то, что художественное слово способно не только влиять на умы людей, но и преобразовывать окружающую действительность.
Творчество легенды Серебряного века напрямую зависело от его мировоззрения, в котором главенствующую роль занимала идея торжества духа над плотью. На протяжении всей жизни прозаик намеренно загонял себя в тяжелые, сложно разрешимые ситуации по одной простой причине: только в момент крушения надежд и утрат к поэту приходило подлинное вдохновение.
Детство и юность
3 апреля 1886 года у корабельного врача Степана Яковлевича Гумилева и его жены Анны Ивановны родился сын, которого назвали Николаем. Семейство проживало в портовом городе Кронштадте, а после отставки главы семьи (1895 год) они переехали в Петербург. В детстве писатель был крайне болезненным ребенком: каждодневные головные боли доводили Николая до исступления, а повышенная чувствительность к звукам, запахам и вкусам делала его жизнь практически невыносимой.
Во время обострения мальчик был полностью дезориентирован в пространстве и нередко лишался слуха. Его литературный гений проявился в возрасте шести лет. Тогда он написал свое первое четверостишие «Живала Ниагара». В Царскосельскую гимназию Николай поступил осенью 1894 года, однако проучился там только пару месяцев. Из-за своего болезненного вида Гумилев неоднократно подвергался насмешкам со стороны сверстников. Дабы не травмировать и без того нестабильную психику ребенка, родители от греха подальше перевели сына на домашнее обучение.
1900–1903 годы семейство Гумилевых провело в Тифлисе. Там сыновья Степана и Анны поправляли здоровье. В местном учебном заведении, где поэт проходил обучение, было опубликовано его стихотворение «Я в лес бежал из городов…». Через некоторое время семейство вернулось в Царское Село. Там Николай возобновил обучение в гимназии. Его не увлекали ни точные, ни гуманитарные науки. Тогда Гумилев был одержим творчеством и все время проводил за прочтением его работ.
Из-за неправильно расставленных приоритетов Николай начал существенно отставать от программы. Только стараниями директора гимназии – поэта-декадента И.Ф Анненского – Гумилев весной 1906 года сумел получить аттестат зрелости. За год до выпуска из учебного заведения на средства родителей была издана первая книга стихов Николая «Путь конквистадоров».
Литература
После экзаменов поэт отправился в Париж. В столице Франции он посещал лекции по литературоведению в Сорбонне и был завсегдатаем на выставках картин. На родине писателя Гумилев издавал литературный журнал «Сириус» (вышло 3 номера). Благодаря Гумилеву посчастливилось познакомиться и с , и с , и с . Поначалу мэтры скептически относились к творчеству Николая. Стихотворение «Андрогин» помогло признанным деятелям искусства увидеть литературный гений Гумилева и сменить гнев на милость.
В сентябре 1908-го прозаик отправился в Египет. В первые дни пребывания за границей он вел себя как типичный турист: осматривал достопримечательности, изучал культуру местных племен и купался в Ниле. Когда средства кончились, писатель начал голодать и ночевал на улице. Парадоксально, но эти трудности никоим образом не надломили писателя. Лишения вызвали в нем исключительно положительные эмоции. По возвращении на родину он написал несколько стихотворений и рассказов («Крыса», «Ягуар», «Жираф», «Носорог», «Гиена», «Леопард», «Корабль»).
Мало кто знает, но за пару лет до поездки он создал цикл стихов под названием «Капитаны». Цикл состоял из четырех произведений, которые объединяла общая идея путешествий. Жажда новых впечатлений подтолкнула Гумилева к изучению Русского Севера. Во время знакомства с городом Беломорском (1904 год) в лощине устья реки Индель поэт увидел высеченные на каменном склоне иероглифы. Он был уверен, что нашел легендарную Каменную книгу, которая, по поверьям, содержала первоначальные знания о мире.
Из переведенного текста Гумилев узнал, что правитель Фэб похоронил на острове Немецкий кузов сына и дочь, а на острове Русский кузов - жену. При содействии императора Гумилев организовал экспедицию на Кузовской архипелаг, где вскрыл древнюю гробницу. Там он обнаружил уникальный «Гиперборейский» гребень.
По легенде, передал находку во владение балерине . Ученые предполагают, что гребень до сих пор лежит в тайнике особняка Кшесинской в Петербурге. Вскоре после экспедиции судьба свела литератора с фанатичным исследователем Черного континента – академиком Василием Радловым. Поэту удалось уговорить этнолога зачислить его помощником в Абиссинскую экспедицию.
В феврале 1910-го после головокружительной поездки в Африку он вернулся в Царское Село. Несмотря на то что его возвращение было вызвано опасной болезнью, от былого упадка духа и декадентских стихов не осталось и следа. Закончив работу над сборником стихов «Жемчуга», прозаик вновь уехал в Африку. Из путешествия он вернулся 25 марта 1911 года в санитарной кибитке с приступом тропической лихорадки.
Вынужденное затворничество он использовал для творческой переработки собранных впечатлений, которые впоследствии вылились в «Абиссинские песни», вошедшие в сборник «Чужое небо». После поездки на Сомали свет увидела африканская поэма «Мик».
В 1911 году Гумилев основал «Цех поэтов», в который входили многие представители литературного бомонда России ( , Владимир Нарбут, Сергей Городецкий). В 1912 году Гумилев заявил о появлении нового художественного течения – акмеизма. Поэзия акмеистов преодолела символизм, вернув в моду строгость и стройность поэтической структуры. В том же году акмеисты открыли собственное издательство «Гиперборей» и одноименный журнал.
Также Гумилев в качестве студента был зачислен в Петербургский университет на историко-филологический факультет, где изучал старофранцузскую поэзию.
Первая мировая война разрушила все планы писателя - Гумилев ушел на фронт. За храбрость, проявленную во время военных действий, он был возведен в звание офицера и удостоен двух Георгиевских крестов. После революции писатель полностью отдался литературной деятельности. В январе 1921 года Николай Степанович стал председателем Петроградского отдела Всероссийского союза поэтов, а в августе этого же года мэтра задержали и заключили под стражу.
Личная жизнь
Первую жену – – писатель встретил в 1904 году на балу, приуроченном к празднованию Пасхи. В то время пылкий юноша во всем старался подражать своему кумиру : он носил цилиндр, завивал волосы и даже слегка подкрашивал губы. Уже через год после знакомства он сделал претенциозной особе предложение и, получив отказ, погрузился в беспросветную депрессию.
Из биографии легенды Серебряного века известно, что из-за неудач на любовном фронте поэт дважды пытался свести счеты с жизнью. Первая попытка была обставлена со свойственной Гумилеву театральной напыщенностью. Горе-кавалер поехал в курортный город Турвиль, где планировал утопиться. Планам критика не суждено было сбыться: отдыхающие приняли Николая за бродягу, вызвали полицию и, вместо того чтобы отправиться в последний путь, литератор отправился в участок.
Узрев в своей неудаче знак свыше, прозаик написал Ахматовой письмо, в котором вновь сделал ей предложение. Анна в очередной раз ответила отказом. Убитый горем Гумилев решил во что бы то ни стало завершить начатое: он принял яд и отправился дожидаться смерти в Булонский лес Парижа. Попытка снова обернулась позорным курьезом: тогда его тело подобрали бдительные лесничие.
В конце 1908 года Гумилев вернулся на родину, где продолжил добиваться расположения молодой поэтессы. В итоге настойчивый парень получил согласие на брак. В 1910-м пара обвенчалась и отправилась в свадебное путешествие в Париж. Там у литераторши случился бурный роман с художником Амедео Модильяни. Николай, дабы сохранить семью, настоял на возвращении в Россию.
Через год после рождения сына Льва (1912–1992) в отношениях супругов случился кризис: на замену безоговорочному обожанию и всепоглощающей любви пришли безразличие и холодность. Пока Анна на светских раутах оказывала знаки внимания молодым писателям, Николай также искал вдохновения на стороне.
В те годы музой литератора стала актриса мейерхольдовского театра Ольга Высотская. Молодые люди познакомились осенью 1912 года на праздновании юбилея , а уже в 1913-ом на свет появился сын Гумилева – Орест, о существовании которого поэт так и не узнал.
Полярность во взглядах на жизнь привела к тому, что в 1918 году Ахматова и Гумилев разошлись. Едва освободившись от оков семейной жизни, поэт встретил свою вторую жену – Анну Николаевну Энгельгардт. С потомственной дворянкой литератор познакомился на лекции Брюсова.
Современники прозаика отмечали безмерную глупость девушки. По словам Всеволода Рождественского, Николая ставили в тупик ее лишенные всякой логики суждения. Ученица писателя Ирина Одоевцева говорила, что избранница мэтра не только по внешности, но и по развитию казалась 14-летней девочкой. Супруга литератора и его дочь Елена умерли от голода во время . Соседи рассказывали, что от слабости Анна не могла шевелиться, и крысы ели ее на протяжении нескольких дней.
Смерть
3 августа 1921 года поэт был арестован как соучастник антибольшевистского заговора «Петроградской боевой организации В. Н. Таганцева». Коллеги и приятели литератора (Михаил Лозинский, Анатолий Луначарский, Николай Оцуп) тщетно пытались реабилитировать Николая Степановича в глазах руководства страны и вызволить его из заточения. Близкий друг вождя мирового пролетариата также не остался в стороне: он дважды обращался к с просьбой о помиловании Гумилева, но Владимир Ильич остался верен своему решению.
24 августа вышло постановление Петроградской ГубЧК о расстреле участников «Таганцевского заговора» (всего 56 человек), а 1 сентября 1921 года в газете «Петроградская правда» был опубликован расстрельный список, в котором тринадцатым значился Николай Гумилев.
Свой последний вечер поэт провел в литературном кружке, окруженный боготворящей его молодежью. В день ареста писатель по обыкновению засиделся с учениками после лекций и возвращался домой далеко за полночь. На квартире прозаика была организована засада, о которой мэтр никоим образом знать не мог.
После заключения под стражу в письме, адресованном жене, литератор заверял ее в том, что беспокоиться не о чем, и просил выслать ему томик и табак. Перед расстрелом Гумилев написал на стене камеры:
«Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь».
Спустя 70 лет со дня смерти именитого поэта были рассекречены материалы, доказывающие, что заговор был полностью сфабрикован сотрудником НКВД Яковом Аграновым. В связи с отсутствием состава преступления в 1991 году дело писателя было официально закрыто.
Доподлинно неизвестно, где захоронен литератор. Со слов бывшей супруги прозаика Анны Ахматовой, его могила расположена в черте города Всеволожска близ микрорайона Бернгардовки у порохового погреба на Ржевском артиллерийском полигоне. Именно там, на берегу реки Лубья, и по сей день стоит памятный крест.
Литературное наследие легенды Серебряного века сохранилось как в поэзии, так и в прозе. В 2007-ом году певец наложил текст стихотворения именитого деятеля искусств «Однообразные мелькают…» на музыку Анатолия Бальчева и явил миру композицию «Романс», на которую в том же году был снят клип.
Библиография
- «Дон Жуан в Египте» (1912 год);
- «Игра» (1913 год);
- «Актеон» (1913 год);
- «Записки кавалериста» (1914–1915 года);
- «Черный генерал» (1917 год);
- «Гондла» (1917 год);
- «Дитя Аллаха» (1918 год);
- «Душа и тело» (1919 год);
- «Молодой францисканец» (1902 год);
- «По стенам опустевшего дома…»(1905 год);
- «Так долго сердце боролось…» (1917 год);
- «Ужас» (1907 год);
- «У меня не живут цветы…» (1910 год);
- «Перчатка» (1907 год);
- «Нежно-небывалая отрада» (1917 год);
- «Колдунья» (1918 год);
- «Иногда я бываю печален…» (1905 год);
- «Гроза ночная и темная» (1905 год);
- «В пустыне» (1908 год);
- «Африканская ночь» (1913 год);
- «Любовь» (1907 год)
Для написания сколько-нибудь подробной, а тем более исчерпывающей биографии Н. С. Гумилёва время еще не настало. Для этого прежде всего нет налицо достаточного материала.
Если семейный и личный архивы Гумилёва и сохранились в России, они до сих пор находятся под спудом. Заграницей сохранилось то, что Гумилёв перед своим возвращением в Россию в апреле 1918 года оставил в Лондоне у своего Друга, художника Б. В. Анрепа, который в 1942 или 1943 году весь этот материал передал пишущему эти строки. Этот находящийся сейчас у меня архив Гумилёва включает тетрадь со стихами, несколько записных книжек (в том числе с черновой рукописью трагедии «Отравленная туника »), рукопись неоконченной повести «Веселые братья», несколько документов, относящихся к прохождению Гумилёвым военной службы (некоторые из этих документов, представляющих чисто биографический интерес, мы печатаем в приложении к настоящему очерку) и др. (более подробные сведения о моем архиве см. в вышедшем под моей редакцией томе «Неизданный Гумилёв» — изд-во имени Чехова, Нью-Йорк, 1952). Письма Гумилёва и письма к нему других лиц почти неизвестны. Возможно, что архив Института Русской Литературы в СССР, а также и частные архивы таят еще много ценного. Воспоминания о Гумилёве относятся по большей части либо к самым последним годам его жизни (таковы интересные воспоминания В. Ф. Ходасевича , А. Я. Левинсона , Н. А. Оцупа , И. В. Одоевцевой), либо к периоду между 1909 и 1914 годами (воспоминания С. К. Маковского , Г. В. Иванова , Г. В. Адамовича). По обстоятельствам внешнего порядка остались ненаписанными — или написанными, но не опубликованными — воспоминания таких и лично и литературно близких к Гумилёву людей, как его первая жена А. А. Ахматова , как О. Э. Мандельштам , М. А. Кузмин , М. А. Волошин . Большая часть напечатанных воспоминаний касается литературной деятельности Гумилёва. О более раннем периоде и о Гумилёве-человеке, в отличие от поэта, воспоминаний очень мало. Поражает как будто бы полное отсутствие воспоминаний о Гумилёве-солдате и офицере.
Из воспоминаний, исходящих не из литературных кругов и представляющих биографический интерес, надлежит упомянуть опубликованные лишь недавно рассказ невестки Гумилёва, жены его старшего брата («Николай Степанович Гумилёв», «Новый Журнал», кн. 46, 1956, стр. 107-126) и страничку воспоминаний о встречах с Гумилёвым и Ахматовой в 1910-1912 гг. их соседки по Слепневу (имение в Бежецком уезде Тверской губернии, принадлежавшее семье матери Гумилёва), г-жи В. Неведомской («Воспоминания о Гумилёве и Ахматовой », «Новый Журнал», кн. 38, 1954, стр. 182-190). Рассказ А. А. Гумилёвой ценен своими семейными и житейскими подробностями, но немного наивен, и некоторые ее домыслы и заключения не вызывают особенного доверия. Это относится, например, к ее рассказу о любви Гумилёва к его кузине, Маше Кузьминой-Караваевой — якобы единственной настоящей любви в жизни Гумилёва. Не говоря о том, что в этой части рассказа хронология весьма смутная, трудно понять, почему г-жа Гумилёва относит к рано умершей Маше (памяти которой Гумилёв посвятил стихотворение «Родос », лишенное всякой любовной окраски) и написанный в 1920 году «Заблудившийся трамвай », и даже одно из переводных стихотворений «Фарфорового павильона», к тому же вписанное Гумилёвым тогда же, когда он его перевел — то есть в 1917 году в Париже — в альбом его парижской «Синей Звезде». В воспоминаниях г-жи Неведомской, напротив, много интересных подробностей литературного характера, но почерпнутых вне того литературного круга, к которому принадлежал Гумилёв. В нижеследующем кратком очерке нами использованы и те и другие воспоминания в той части их, которая производит впечатление достоверности, а также и ранее опубликованные рассказы литературных современников Гумилёва.
Николай Степанович Гумилёв родился 3(15) апреля 1886 года в Кронштадте, где его отец, Степан Яковлевич, окончивший гимназию в Рязани и Московский университет по медицинскому факультету, служил корабельным врачом. По некоторым сведениям, семья отца происходила из духовного звания, чему косвенным подтверждением может служить фамилия (от латинского слова humilis, «смиренный»), но дед поэта, Яков Степанович, был помещиком, владельцем небольшого имения Березки в Рязанской губернии, где семья Гумилёвых иногда проводила лето. Б. П. Козьмин, не указывая источника, говорит, что юный Н. С. Гумилёв, увлекавшийся тогда социализмом и читавший Маркса (он был в то время Тифлисским гимназистом — значит, это было между 1901 и 1903 годами), занимался агитацией среди мельников, и это вызвало осложнения с губернатором Березки были позднее проданы, и на место их куплено небольшое имение под Петербургом.
Мать Гумилёва, Анна Ивановна, урожденная Львова, сестра адмирала Л. И. Львова, была второй женой С. Я. и на двадцать с лишним лет моложе своего мужа. У поэта был старший брат Дмитрий и единокровная сестра Александра, в замужестве Сверчкова. Мать пережила обоих сыновей, но точный год ее смерти не установлен.
Гумилёв был еще ребенком, когда отец его вышел в отставку и семья переселилась в Царское Село. Свое образование Гумилёв начал дома, а потом учился в гимназии Гуревича, но в 1900 году семья переехала в Тифлис, и он поступил в 4-й класс 2-й гимназии, а потом перевелся в 1-ю. Но пребывание в Тифлисе было недолгим. В 1903 году семья вернулась в Царское Село, и поэт поступил в 7-й класс Николаевской Царскосельской гимназии, директором которой в то время был и до 1906 года оставался известный поэт Иннокентий Федорович Анненский. Последнему обычно приписывается большое влияние на поэтическое развитие Гумилёва, который во всяком случае очень высоко ставил Анненского как поэта. По-видимому, писать стихи (и рассказы) Гумилёв начал очень рано, когда ему было всего восемь лет. Первое появление его в печати относится к тому времени, когда семья жила в Тифлисе: 8 сентября 1902 года в газете «Тифлисский Листок» было напечатано его стихотворение «Я в лес бежал из городов…» (стихотворение это не было нами, к сожалению, разыскано).
По всем данным, учился Гумилёв плоховато, особенно по математике, и гимназию кончил поздно, только в 1906 воду. Зато еще за год до окончания гимназии он выпустил свой первый сборник стихов под названием «Путь конквистадоров », с эпиграфом из едва ли многим тогда известного, а впоследствии столь знаменитого французского писателя Андрэ Жида, которого он, очевидно, читал в подлиннике. Об этом первом сборнике юношеских стихов Гумилёва Валерий Брюсов писал в «Весах», что он полон «перепевов и подражаний» и повторяет все основные заповеди декадентства, пора жившие своей смелостью и новизной на Западе лет за двадцать, а в России лет за десять до того (как раз за десять лет до выхода книги Гумилёва сам Брюсов произвел сенсацию, выпустив свои сборнички «Русские символисты»). Все же Брюсов счел нужным добавить: «Но в книге есть и несколько прекрасных стихов, действительно удачных образов. Предположим, что она только путь нового конквистадора и что его победы и завоевания впереди». Сам Гумилёв никогда больше не переиздавал «Путь конквистадоров» и, смотря на эту книгу, очевидно, как на грех молодости, при счете своих сборников стихов опускал ее (поэтому «Чужое небо » он назвал в 1912 году третьей книгой стихов, тогда как на самом деле она была четвертой).
Из биографических данных о Гумилёве неясно, что он делал сразу по окончании гимназии. А. А. Гумилёва, упомянув, что ее муж, окончив гимназию, по желанию отца поступил в Морской Корпус и был одно лето в плавании, прибавляет: «А поэт по настоянию отца должен был поступить в университет», и дальше говорит, что он решил уехать в Париж и учиться в Сорбонне. Согласно словарю Козьмина, Гумилёв поступил в Петербургский университет уже гораздо позднее, в 1912 году, занимался старо-французской литературой на романо-германском отделении, но курса не кончил. В Париже он действительно уехал и провел заграницей 1907-1908 годы, слушая в Сорбонне лекции по французской литературе. Если принять во внимание этот факт, поражает как он в 1917 году, когда снова попал во Францию, плохо писал по-французски, и с точки зрения грамматики, и даже с точки зрения правописания (впрочем, С. К. Маковский говорит, что он и в русском правописании, а особенно пунктуации, был далеко не тверд): о его плохом знании французского языка свидетельствует хранящийся в моем архиве собственноручный меморандум Гумилёва о наборе добровольцев в Абиссинии для армии союзников, а также его собственные переводы его стихов на французский язык.
В Париже Гумилёв вздумал издавать небольшой литературный журнал под названием «Сириус», в котором печатал собственные стихи и рассказы под псевдонимами «Анатолий Грант» и «К-о», а также и первые стихи Анны Андреевны Горенко, ставшей вскоре его женой и прославившейся под именем Анны Ахматовой — они были знакомы еще по Царскому Селу. В одной из памяток о Гумилёве, написанной вскоре после его смерти, цитируется письмо Ахматовой к неизвестному лицу, написанное из Киева и датированное 13 марта 1907 года, где она писала: «Зачем Гумилёв взялся за „Сириус“? Это меня удивляет и приводит в необычайно веселое настроение. Сколько несчастиев наш Микола перенес и все понапрасну! Вы заметили, что сотрудники почти все так же известны и почтенны, как я? Я думаю что нашло на Гумилёва затмение от Господа. Бывает». К сожалению, даже в Париже оказалось невозможно найти комплект «Сириуса» (всего вышло три тоненьких номера журнала), и из напечатанного там Гумилёвым мы имеем возможность дать в настоящем издании лишь одно стихотворение и часть одной «поэмы в прозе». Были ли в журнале какие-нибудь другие сотрудники кроме Ахматовой и скрывавшегося под разными псевдонимами Гумилёва, остается неясным.
В Париже же в 1908 году Гумилёв выпустил свою вторую книгу стихов — «Романтические цветы ». Из Парижа он еще в 1907 году совершил свое первое путешествие в Африку. По-видимому, путешествие это было предпринято наперекор воле отца, по крайней мере вот как пишет об этом А. А. Гумилёва:
Об этой своей мечте [поехать в Африку]… поэт написал отцу, но отец категорически заявил, что ни денег, ни его благословения на такое (по тем временам) «экстравагантное путешествие» он не получит до окончания университета. Тем не менее Коля, не взирая ни на что, в 1907 году пустился в путь, сэкономив необходимые средства из ежемесячной родительской получки. Впоследствии поэт с восторгом рассказывал обо всем виденном: — как он ночевал в трюме парохода вместе с пилигримами, как разделял с ними их скудную трапезу, как был арестован в Трувилле за попытку пробраться на пароход и проехать «зайцем». От родителей это путешествие скрывалось, и они узнали о нем лишь пост-фактум. Поэт заранее написал письма родителям, и его друзья аккуратно каждые десять дней отправляли их из Парижа.
В этом рассказе, может быть, и не все точно: например, остается непонятным, почему по дороге в Африку Гумилёв попал в Трувилль (в Нормандии) и был там арестован — возможно, что тут перепутаны два разных эпизода — но мы все же приводим рассказ А. А. Гумилёвой, так как об этой первой поездке поэта в Африку других воспоминаний как будто не сохранилось.
В 1908 году Гумилёв вернулся в Россию. Теперь у него уже было некоторое литературное имя. О вышедших в Париже «Романтических цветах» написал опять в «Весах» (1908, ? 3, стр. 77-78) Брюсов. В этой книге он увидел большой шаг вперед по сравнению с «Путем». Он писал:
…видишь, что автор много и упорно работал над своим стихом. Не осталось и следов прежней небрежности размеров, неряшливости рифм, неточности образов. Стихи Н. Гумилёва теперь красивы, изящны, и большей частью интере сн ы по форме; теперь он резко и определенно вычерчивает свои образы и с большой продуманностью и изысканностью выбирает эпитеты. Часто рука ему еще изменяет, [но?] он — серьезный работник, который понимает, чего хочет, и умеет достигать, чего добивается.
Брюсов правильно отмечал, что Гумилёву больше удается лирика «объективная», где сам поэт исчезает за нарисованными Им образами, где больше дано глазу, чем слуху. В стихах же, где надо передать внутренние переживания музыкой стиха и очарованием слов, Н. Гумилёву часто не достает силы непосредственного внушения. Он немного парнасец в своей поэзии, поэт типа Леконта де Лиля…
Свою рецензию Брюсов заканчивал так:
Конечно, несмотря на отдельные удачные пьесы, и «Романтические цветы» — только ученическая книга. Но хочется верить, что Н. Гумилёв принадлежит к числу писателей, развивающихся медленно, и по тому самому встающих высоко. Может быть, продолжая работать с той упорностью, как теперь, он сумеет пойти много дальше, чем мы то наметили, откроет в себе возможности, нами не подозреваемые.
В этом своем предположении Брюсов оказался как нельзя более прав. Так как Брюсов считался критиком строгим и требовательным, такая рецензия должна была окрылить Гумилёва. Немного позлее, рецензируя в «Весах» (1909, ?7) один журнал, в котором были напечатаны стихи Гумилёва, вошедшие потом в «Жемчуга», Сергей Соловьев говорил, что иногда у Гумилёва «попадаются литые строфы, выдающие школу Брюсова», и тоже писал о влиянии на него Леконта де Лиля.
В период между 1908 и 1910 гг. Гумилёв завязывает литературные знакомства и входит в литературную жизнь столицы. Живя в Царском Селе, он много общается с И. Ф. Анненским . В 1909 году знакомится с С. К. Маковским и знакомит последнего с Анненским, который на короткое время становится одним из столпов основываемого Маковским журнала «Аполлон». Журнал начал выходить в октябре 1909 года, а 30 ноября того же года Анненский внезапно умер от разрыва сердца на Царскосельском вокзале в Петербурге. Сам Гумилёв с самого же начала стал одним из главных помощников Маковского по журналу, деятельнейшим его сотрудником и присяжным поэтическим критиком. Из года в год он печатал в «Аполлоне» свои «Письма о русской поэзии». Лишь иногда его в этой роли сменяли другие, например Вячеслав Иванов и М. А. Кузмин, а в годы войны, когда он был на фронте — Георгий Иванов.
Весной 1910 года умер отец Гумилёва, давно уже тяжело болевший. А несколько позже в том же году, 25-го апреля, Гумилёв женился на Анне Андреевне Горенко. После свадьбы молодые уехали в Париж. Осенью того же года Гумилёв предпринял новое путешествие в Африку, побывав на этот раз в самых малодоступных местах Абиссинии. В 1910 же году вышла третья книга стихов Гумилёва, доставившая ему широкую известность — «Жемчуга». Книгу эту Гумилёв посвятил Брюсову, назвав его своим учителем. В рецензии, напечатанной в «Русской Мысли» (1910, кн. 7), сам Брюсов писал по поводу «Жемчугов», что поэзия Гумилёва живет в мире воображаемом и почти призрачном. Он как-то чуждается современности, он сам создает для себя страны и населяет их им самим сотворенными существами: людьми, зверями, демонами. В этих странах — можно сказать, в этих мирах, — явления подчиняются не обычным законам природы, но новым, которым повелел существовать поэт; и люди в них живут и действуют не по законам обычной психологии, но по странным, необъяснимым капризам, подсказываемым автором суфлером.
Говоря о включенных Гумилёвым в книгу стихах из «Романтических цветов», Брюсов отмечал, что там фантастика еще свободней, образы еще призрачней, психология еще причудливее. Но это не значит, что юношеские стихи автора полнее выражают его душу. Напротив, надо отметить, что в своих новых поэмах он в значительной степени освободился от крайностей своих первых созданий и научился замыкать свои мечты в более определенные очертания. Его видения с годами приобрели больше пластичности, выпуклости. Вместе с тем явно окреп и его стих. Ученик И. Анненского, Вячеслава Иванова и того поэта, которому посвящены «Жемчуга» [т. е. самого Брюсова], Н. Гумилёв медленно, но уверенно идет к полному мастерству в области формы. Почти все его стихотворения написаны прекрасно, обдуманным и утонченно звучащим стихом. Н. Гумилёв не создал никакой новой манеры письма, но, заимствовав приемы стихотворной техники у своих предшественников, он сумел их усовершенствовать, развить, углубить, что, быть может, надо признать даже большей заслугой, чем искание новых форм, слишком часто ведущее к плачевным неудачам.
Вячеслав Иванов тогда же в «Аполлоне» (1910, ?7) писал о Гумилёве по поводу «Жемчугов », как об ученике Брюсова, говорил о его «замкнутых строфах» и «надменных станцах», о его экзотическом романтизме. В поэзии Гумилёва он видел еще только «возможности» и «намеки», но ему уже тогда казалось, что Гумилёв может развиться в другую сторону, чем его «наставник» и «Вергилий»: такие стихотворения как «Путешествие в Китай » или «Маркиз де Карабас » («бесподобная идиллия») показывают, писал Иванов, что «Гумилёв подчас хмелеет мечтой веселее и беспечнее, чем Брюсов, трезвый в самом упоении». Свой длинный и интересный отзыв Иванов заканчивал следующим прогнозом:
…когда действительный, страданием и любовью купленный опыт души разорвет завесы, еще обволакивающие перед взором поэта сущую реальность мира, тогда разделятся в нем «суша и вода», Тогда его лирический эпос станет объективным эпосом, и чистою лирикой — его скрытый лиризм, — тогда впервые будет он принадлежать жизни.
К 1910-1912 гг. относятся воспоминания о Гумилёве г-жи В. Неведомской. Она и ее молодой муж были владельцами имения Подобино, старого дворянского гнезда в шести верстах от гораздо более скромного Слепнева, где Гумилёв и его жена проводили лето после возвращения из свадебного путешествия.В это лето Неведомские познакомились с ними и встречались чуть не ежедневно. Неведомская вспоминает о том, как изобретателен был Гумилёв в выдумывании разных игр. Пользуясь довольно большой конюшней Неведомских, он придумал игру в «цирк».
Николай Степанович ездить верхом, собственно говоря, не умел, но у него было полное отсутствие страха. Он садился на любую лошадь, становился на седло и проделывал самые головоломные упражнения. Высота барьера его никогда не останавливала, и он не раз падал вместе с лошадью.
В цирковую программу входили также танцы на канате, хождение колесом и т. д. Ахматова выступала как «женщина-змея»: гибкость у нее была удивительная — она легко закладывала ногу за шею, касалась затылком пяток, сохраняя при всем этом строгое лицо послушницы. Сам Гумилёв, как директор цирка, выступал в прадедушкином фраке и цилиндре, извлеченных из сундука на чердаке. Помню, раз мы заехали кавалькадой человека десять в соседний уезд, где нас не знали. Дело было в Петровки, в сенокос. Крестьяне обступили нас и стали расспрашивать — кто мы такие? Гумилёв, не задумываясь, ответил, что мы бродячий цирк и едем на ярмарку в соседний уездный город давать представление. Крестьяне попросили нас показать наше искусство, и мы проделали перед ними всю нашу «программу». Публика пришла в восторг, и кто-то начал собирать медяки в нашу пользу. Тут мы смутились и поспешно исчезли.
Неведомская рассказывает также о придуманной Гумилёвым игре в «типы», в которой каждый из играющих изображал какой-нибудь определенный образ или тип, например «Дон Кихота» или «Сплетника», или «Великую Интриганку», или «Человека, говорящего всем правду в глаза», причем Должен был проводить свою роль в повседневной жизни. При этом назначенные роли могли вовсе не соответствовать и даже противоречить настоящему характеру данного «актера». В результате иногда возникали острые положения. Старшее поколение относилось критически к этой игре, молодых же «увлекала именно известная рискованность игры». По этому поводу г-жа Неведомская говорит, что в характере Гумилёва «была черта, заставлявшая его искать и создавать рискованные положения, хотя бы лишь психологически», хотя было у него влечение и к опасности чисто физической.
Вспоминая осень 1911 года, г-жа Неведомская рассказывает о пьесе, которую сочинил Гумилёв для исполнения обитателями Подобина, когда упорные дожди загнали их в дом. Гумилёв был не только автором, но и режиссером. Г-жа Неведомская пишет:
Его воодушевление и причудливая фантазия подчиняли нас полностью и мы покорно воспроизводили те образы, которые он нам внушал. Все фигуры этой пьесы схематичны, как и образы стихов и поэм Гумилёва. Ведь и живых людей, с которыми он сталкивался, Н. С. схематизировал и заострял, применяясь к типу собеседника, к его «коньку», ведя разговор так, что человек становился рельефным; при этом «стилизуемый объект» даже не замечал, что Н. С. его все время «стилизует».
В 1911 году у Гумилёвых родился сын Лев. К этому же году относится рождение Цеха Поэтов, — литературной организации, первоначально объединявшей очень разнообразных поэтов (в нее входили и Блоки Вячеслав Иванов), но вскоре давшей толчок к возникновению акмеизма, который, как литературное течение, противопоставил себя символизму. Здесь не место говорить об этом подробно. Напомним только, что к 1910 году относится знаменитый спор о символизме. В созданном при «Аполлоне» Обществе Ревнителей Художественного Слова были прочитаны доклады о символизме Вячеслава Иванова и Александра Блока. Оба эти доклады были напечатаны в? 8 «Аполлона» (1910 г.). А в следующем номере появился короткий и язвительный ответ на них В. Я. Брюсова, озаглавленный «О речи рабской, в защиту поэзии». Внутри символизма наметился кризис, и два с лишним года спустя на страницах того нее «Аполлона» (1913, ? 1) Гумилёв и Сергей Городецкий в статьях носивших характер литературных манифестов провозгласили идущий на смену символизму акмеизм или адамизм. Гумилёв стал признанным вождем акмеизма (который одновременно противопоставил себя и народившемуся незадолго до того футуризму), а «Аполлон» его органом. Цех Поэтов превратился в организацию поэтов-акмеистов, и при нем возник небольшой журнальчик «Гиперборей», выходивший в 1912-1913 гг., и издательство того же имени.
Провозглашенный Гумилёвым акмеизм в его собственном творчестве всего полнее и отчетливее выразился в вышедшей именно в это время (1912 г.) сборнике «Чужое небо», куда Гумилёв включил и четыре стихотворения Теофиля Готье, одного из четырех поэтов — весьма друг на друга непохожих — которых акмеисты провозгласили своими образцами. Одно из четырех стихотворений Готье, вошедших в «Чужое небо» («Искусство»), может рассматриваться как своего рода кредо акмеизма. Через два года После этого Гумилёв выпустил целый том переводов из Готье — «Эмали и камеи» (1914 г.). Хотя С. К. Маковский в своем этюде о Гумилёве и говорит, что недостаточное знакомство с французским языком иногда и подводило Гумилёва в этих переводах, другой знаток французской литературы, сам ставший французским эссеистом и критиком, покойный А. Я. Левинсон, писал в некрологе Гумилёва:
Мне доныне кажется лучшим памятником этой поры в жизни Гумилёва бесценный перевод «Эмалей и камей», поистине чудо перевоплощения в облик любимого им Готье. Нельзя представить, при коренной разнице в стихосложении французском и русском, в естественном ритме и артикуляции обоих языков, более разительного впечатления тождественности обоих текстов. И не подумайте, что столь полной аналогии возможно достигнуть лишь обдуманностью и совершенством фактуры, выработанностью ремесла; тут нужно постижение более глубокое, поэтическое братство с иностранным стихотворцам.
В эти годы, предшествовавшие мировой войне, Гумилёв жил интенсивной жизнью: «Аполлон», Цех Поэтов, «Гиперборей», литературные встречи на башне у Вячеслава Иванова, ночные сборища в «Бродячей Собаке», о которых хорошо сказала в своих стихах Анна Ахматова и рассказал в «Петербургских зимах» Георгий Иванов. Но и не только это, а и поездка в Италию в 1912 году, плодом которой явился ряд стихотворений, первоначально напечатанных в «Русской Мысли» П. Б. Струве (постоянными сотрудниками которой в эти годы стали и Гумилёв и Ахматова) и в других журналах, а потом вошедших большей частью в книгу «Колчан»; и новое путешествие в 1913 году в Африку, на этот раз обставленное как научная экспедиция, с поручением от Академии Наук (в этом путешествии Гумилёва сопровождал его семнадцатилетний племянник, Николай Леонидович Сверчков). Об этом путешествии в Африку (а может быть отчасти и о прежних) Гумилёв писал в напечатанных впервые в «Аполлоне» «Пятистопных ямбах»:
Но проходили месяцы, обратно
Я плыл и увозил клыки слонов,
Картины абиссинских мастеров,
Меха пантер — мне нравились их пятна —
И то, что прежде было непонятно,
Презренье к миру и усталость снов.
О своих охотничьих подвигах в Африке Гумилёв рассказал в очерке, который будет включен в последний том нашего Собрания сочинений, вместе с другой прозой Гумилёва.
«Пятистопные ямбы» — одно из самых личных и автобиографических стихотворений Гумилёва, который до того поражал своей "объективностью, своей «безличностью» в стихах. Полные горечи строки в этих «Ямбах» явно обращены к А. А. Ахматовой и обнаруживают наметившуюся к этому времени в их отношениях глубокую и неисправимую трещину:
Я знаю, жизнь не удалась… и ты,
Ты, для кого искал я на Леванте
Нетленный пурпур королевских мантий,
Я проиграл тебя, как Дамаянти
Когда-то проиграл безумный Наль.
Взлетели кости, звонкие как сталь,
Упали кости — и была печаль.
Сказала ты, задумчивая, строго:
— «Я верила, любила слишком много,
А ухожу, не веря, не любя,
И пред лицом Всевидящего Бога,
Быть может самое себя губя,
Навек я отрекаюсь от тебя». —
Твоих волос не смел поцеловать я,
Ни даже сжать холодных, тонких рук.
Я сам себе был гадок, как паук,
Меня пугал и мучил каждый звук.
И ты ушла в простом и темном платье,
Похожая на древнее Распятье.
Об этой личной драме Гумилёва не пришло еще время говорить иначе как словами его собственных стихов: мы не знаем всех ее перипетий, и еще жива А. А. Ахматова, не сказавшая о ней в печати ничего.
Из отдельных событий в жизни Гумилёва в этот предвоенный период — период, о котором много вспоминали его литературные друзья — можно упомянуть его дуэль с Максимилианом Волошиным, связанную с выдуманной Волошиным «Черубиной де Габриак» и ее стихами. Об этой дуэли — вызов произошел в студии художника А. Я. Головина при большом скоплении гостей — рассказал довольно подробно С. К. Маковский (см. его книгу «На Парнасе Серебряного Века»), а мне о ней рассказывал также бывший свидетелем вызова Б. В. Анреп.
Всему этому был положен конец в июле 1914 года, когда в далеком Сараеве раздался выстрел Гавриила Принципа, а затем всю Европу охватил пожар войны, и с него началась та трагическая эпоха, которую мы переживаем по ею пору. Об этом июле Ахматова писала:
Пахнет гарью. Четыре недели
Торф сухой по болотам горит.
Даже птицы сегодня не пели,
И осина уже не дрожит.
Стало солнце немилостью Божьей,
Дождик с Пасхи полей не кропил.
Приходил одноногий прохожий
И один на дворе говорил:
«Сроки страшные близятся. Скоро
Станет тесно от свежих могил.
Ждите глада, и труса, и мора,
И затменья небесных светил.
Только нашей земли не разделит
На потеху себе супостат:
Богородица белый расстелит
Над скорбями великими плат».
Патриотический порыв тогда охватил все русское общество. Но едва ли не единственный среди сколько-нибудь видных русских писателей, Гумилёв отозвался на обрушившуюся на страну войну действенно, и почти тотчас же (24-го августа) записался в добровольцы. Он сам, в позднейшей версии уже упоминавшихся «Пятистопных ямбов», сказал об этом всего лучше:
И в реве человеческой толпы,
В гуденьи проезжающих орудий,
В немолчном зове боевой трубы
Я вдруг услышал песнь моей судьбы
И побежал, куда бежали люди,
Покорно повторяя: буди, буди.
Солдаты громко пели, и слова
Невнятны были, сердце их ловило:
— «Скорей вперед! Могила так могила!
Нам ложем будет свежая трава,
А пологом — зеленая листва,
Союзником — архангельская сила». —
Так сладко эта песнь лилась, маня,
Что я пошел, и приняли меня
И дали мне винтовку и коня,
И поле, полное врагов могучих,
Гудящих грозно бомб и пуль певучих,
И небо в молнийных и рдяных тучах.
И счастием душа обожжена
С тех самых пор; веселием полна
И ясностью, и мудростью, о Боге
Со звездами беседует она,
Глас Бога слышит в воинской тревоге
И Божьими зовет свои дороги.
В нескольких стихотворениях Гумилёва о войне, вошедших в сборник «Колчан» (1916) — едва ли не лучших во всей «военной» поэзии в русской литературе сказалось не только романтически-патриотическое, но и глубоко религиозное восприятие Гумилёвым войны. Говоря в своем уже цитированном некрологе Гумилёва об его отношении к войне, А. Я. Левинсон писал:
Войну он принял с простотою совершенной, с прямолинейной горячностью. Он был, пожалуй, одним из тех немногих людей в России, чью душу война застала в наибольшей боевой готовности. Патриотизм его был столь же безоговорочен, как безоблачно было его религиозное исповедание. Я не видел человека, природе которого было бы более чуждо сомнение, как совершенно, редкостно чужд был ему и юмор. Ум его, догматический и упрямый, не ведал никакой двойственности.
Н. А. Оцуп в своем предисловии к «Избранному» Гумилёва (Париж, 1959) отметил близость военных стихов Гумилёва к стихам французского католического поэта Шарля Пеги, который так же религиозно воспринял войну и был убит на фронте в 1914 году.
В приложении к настоящему очерку читатель найдет «Послужной описок» Гумилёва. В нем в голых фактах и казенных формулах запечатлены военная страда и героический подвиг Гумилёва. Два солдатских Георгия на протяжении первых пятнадцати месяцев войны сами говорят за себя. Сам Гумилёв, поэтически воссоздавая и переживая заново свою жизнь в замечательном стихотворении «Память» (которое читатель найдет во втором томе нашего собрания) так сказал об этом:
Знал он муки голода и жажды,
Сон тревожный, бесконечный путь,
Но святой Георгий тронул дважды
Пулею нетронутую грудь.
В годы войны Гумилёв выбыл из литературной среды и жизни и перестал писать «Письма о русской поэзии» для «Аполлона» (зато в утреннем издании газеты «Биржевые Ведомости» одно время печатались его «Записки кавалериста»). Из его послужного списка вытекает, что до 1916 года он ни разу не был даже в отпуску. Но в 1916 году он провел в Петербурге несколько месяцев, будучи откомандирован для держания офицерского экзамена при Николаевском кавалерийском училище. Экзамена этого Гумилёв почему-то не выдержал и производства в следующий после прапорщика чин так и не получил.
Как отнесся Гумилёв к февральской революции, мы не знаем. Может быть, с начавшимся развалом в армии было связано то, что он «отпросился» на фронт к союзникам и в мае 1917 года через Финляндию, Швецию и Норвегию уехал на Запад. Повидимому, предполагалось, что он проследует на Салоникский фронт и будет причислен к экспедиционному корпусу генерала Франше д-Эспере, но он застрял в Париже. По дороге в Париж Гумилёв пробыл некоторое время в Лондоне, где Б. В. Анреп, его петербургский знакомец и сотрудник «Аполлона», познакомил его с литературными кругами. Так, он возил его к лэди Оттолине Моррелл, которая жила в деревне и в доме которой часто собирались известные писатели, в том числе Д. X. Лоуренс и Олдус Хаксли. В сохранившихся в лондонском архиве Гумилёва записных книжках записан ряд литературных адресов, а также много названий книг — по английской и другим литературам — которые Гумилёв собирался читать или приобрести. Записи эти отражают интерес Гумилёва к восточным литературам, и возможно, что либо в это первое пребывание в Лондоне, либо в более длительное на обратном пути (между январем и апрелем 1918 года) он познакомился с известным английским переводчиком китайской поэзии, Артуром Уэли (Waley), служившим в Британском Музее. Переводами китайских поэтов Гумилёв занялся в Париже. О жизни Гумилёва в Париже, продолжавшейся шесть месяцев (с июля 1917 по январь 1918 года) мы знаем довольно мало. По словам известного художника М. Ф. Ларионова (в частном письме ко мне) самой большой страстью Гумилёва в этот его парижский период была восточная поэзия, и он собирал все до нее касающееся. С Ларионовым и его женой, Н. С. Гончаровой, жившими в то время в Париже, Гумилёв много общался, и принадлежащий мне сейчас лондонский альбом стихов Гумилёва иллюстрирован их рисунками в красках (есть в нем и один рисунок Д. С. Стеллецкого). Вспоминая о пребывании Гумилёва в Париже, М. Ф. Ларионов писал мне:
«Вообще он был непоседой. Париж знал хорошо и отличался удивительным умением ориентироваться. Половина наших разговоров проходила об Анненском и Жерар де Нервале. Имел странность в Тюильри садиться на бронзового льва, который одиноко скрыт в зелени в конце сада, почти у Лувра».
Из других русских знакомств Гумилёва известно об его встречах с давно уже жившим заграницей поэтом К. Н. Льдовым (Розенблюмом), письмо которого к Гумилёву из Парижа в Лондон с вложенными в него стихами сохранилось среди бумаг, переданных мне Б. В. Анрепом.
Но хотя Ларионов говорит о восточной литературе, как главной страсти Гумилёва в Париже, мы знаем и о другой его парижской страсти — о любви его к молодой Елене Д., полурусской, полу-француженке, вышедшей потом замуж за американца. Об этой «любви несчастной Гумилёва в год четвертый мировой войны», как он сам охарактеризовал ее, говорит целый цикл его стихов, записанных в альбом Елены Д., которую он называл своей «синей звездой», и напечатанных по тексту этого альбома — уже после его смерти — в сборнике «К синей звезде» (1923 Многие из этих стихотворений были записаны Гумилёвым и в его лондонский альбом, иногда в новых вариантах.
Короткий заграничный период оказался творчески продуктивным в жизни Гумилёва. Помимо стихов «к. синей звезде» и переводов восточных поэтов, составивших книгу «Фарфоровый павильон», Гумилёв задумал и начал писать в Париже и продолжал в Лондоне свою «византийскую» трагедию «Отравленная туника». К этому же времени относится интересная неоконченная повесть «Веселые братья», хотя возможно, что работу над ней Гумилёв начал еще в России. Может показаться странным, что в то время как и Швеция, и Норвегия, и Северное море, которые он видел проездом, навеяли ему стихотворения (эти стихотворения вошли в книгу «Костер», 1918), ни Париж ни Лондон, где он пробыл довольно долго, сами по себе не оставили следов в его поэзии, если не считать упоминаний парижских улиц в любовных стихах альбома «К синей звезде».
О военной службе Гумилёва за это время, о том, в чем заключались его обязанности как офицера, известно очень мало. Я уже упоминал составленный Гумилёвым меморандум о наборе добровольцев среди абиссинцев в армию союзников. Был ли представлен этот меморандум по назначению, то есть французскому верхов ному командованию или военному министерству, мы не знаем. Может быть, разыскания во французских военных архивах дадут ответ на этот вопрос. Гумилёв во всяком случае считал себя специалистом по Абиссинии. Хотя Георгий Иванов, хорошо знавший Гумилёва, в своих воспоминаниях о нем и говорит, что он отзывался об Африке презрительно и раз в ответ на вопрос, что испытал он, увидев впервые Сахару, ответил: «Я не заметил ее. Я сидел на верблюде и читал Ронсара», — этот ответ следует считать, пожалуй, рисовкой. Заметил Гумилёв Сахару или не заметил, он воспел ее в длинном стихотворении и даже предсказал время, когда
…на мир наш зеленый и старый
Дико ринутся хищные стаи песков
Из пылающей юной Сахары.
Средиземное Море засыпят они,
И Париж, и Москву, и Афины,
И мы будем в небесные верить огни,
На верблюдах своих бедуины.
И когда наконец корабли марсиан
У земного окажутся шара,
То увидят сплошной, золотой океан
И дадут ему имя: Сахара.
Стихи Гумилёва об Африке (в книге «Шатер») говорят о том колдовском очаровании, которое имел для него этот материк — он называл его «исполинской грушей», висящей «на дереве древнем Евразии». Об Африке Гумилёв вспоминал и в Париже в дни своего вынужденного бездействия там в 1917 году. Свою любовь к ней и свое знакомство с ней он решил использовать в интересах союзного дела. Отсюда — его записка об Абиссинии, в которой он сообщает данные о различных населяющих ее племенах и характеризуют их с точки зрения их военного потенциала. Эту записку читатель найдет в приложении к одному из последующих томов нашего собрания.
В приложении к настоящему очерку даются никогда ранее не печатавшиеся документы, проливающие некоторый свет на обстоятельства, при которых Гумилёв в январе 1918 года покинул Париж и перебрался в Лондон. У него было, невидимому, серьезное намерение отправиться на месопотамский фронт и сражаться в английской армии. В Лондоне он запасся у некоего Арунделя дель Ре, который позднее был преподавателем итальянского языка в Оксфордском университете (я встречался с ним в бытность мою студентом там, но, к сожалению, и понятия не имел о том, что он знавал Гумилёва), письмами к итальянским писателям и журналистам (в том числе к знаменитому Джованни Папини) — на случай, если ему придется по пути задержаться в Италии: письма эти сохранились в записных книжках в моем архиве. Возможно, что к отправке Гумилёва на Ближний Восток встретились какие-то препятствия с английской стороны вследствие того, что к тому времени Россия выбыла из войны. При отъезде из Парижа Гумилёв был обеспечен жалованьем по апрель 1918 года, а также средствами на возвращение в Россию. Думал ли он серьезно о том, чтобы остаться в Англии, мы не знаем. Едва ли, хотя в феврале 1918 года он, по-видимому, сделал попытку приискать себе работу в Лондоне (см. об этом в документах, приложенных к настоящему очерку, II, 8). Из этой попытки, очевидно, ничего не вышло. Гумилёв покинул Лондон в апреле 1918 года: среди его лондонских бумаг сохранился датированный 10 апреля счет за комнату, которую он занимал в скромной гостинице неподалеку от Британского Музея и теперешнего здания Лондонского университета, на Guilford Street Вернуться тогда в Россию можно было лишь кружным путем — через Мурманск:. В мае 1918 года Гумилёв уже был в революционном Петрограде.
В том же году состоялся его развод с А. А. Ахматовой, а в следующем году он женился на Анне Николаевне Энгельгардт, дочери профессора-ориенталиста, которую С. К. Маковский охарактеризовал, как «хорошенькую, но умственно незначительную девушку». В 1920 году у Гумилёвых, по словам А. А. Гумилёвой, родилась дочь Елена. О ее судьбе, как и о судьбе ее матери, мне никогда не приходилось встречать никаких упоминаний. Что касается сына А. А. Ахматовой, то он в тридцатых годах стяжал себе репутацию талантливого молодого историка, причем специальностью своей он как будто выбрал историю Средней Азии. Позднее, при обстоятельствах до сих пор до конца не выясненных, он был арестован и сослан. Совсем недавно в журнале «Новый Мир» (1961, ? 12) среди напечатанных там писем покойного А. А. Фадеева было напечатано и его обращение в советскую Главную военную прокуратуру, помеченное 2 марта 1956 года, то есть за два месяца до самоубийства Фадеева. Фадеев направлял:в прокуратуру письмо А. А. Ахматовой и просил «ускорить рассмотрение дела» ее сына, указывая, что «в справедливости его изоляции сомневаются известные круги научной и писательской интеллигенции». Свое обращение Фадеев заканчивал следующими словами:
При разбирательстве дела Л. Н. Гумилёва необходимо также учесть, что (несмотря на то, что ему было всего 9 лет, когда его отца Н. Гумилёва уже не стало) он, Лев Гумилёв, как сын Н. Гумилёва и А. Ахматовой всегда мог представить «удобный» материал для всех карьеристских и враждебных элементов для возведения на него любых обвинений.
Думаю, что есть полная возможность разобраться в его деле объективно.
Хотя к другим тут же напечатанным письмам неким С. Преображенским даны пояснительные комментарии, это в известном смысле беспримерное обращение Фадеева, которое он подписал своим званием депутата Верховного Совета СССР, оставлено без всякого пояснения. Известно, однако, что вскоре после этого Л. Н. Гумилёв был освобожден из «изоляции» (как деликатно выразился Фадеев) и стал работать в азиатском отделе Эрмитажа. В 1960 году Институтом Востоковедения при Академии Наук СССР был выпущен солидный труд Л. Н. Гумилёва по истории ранних гуннов («Хунну: Средняя Азия в древние времена»). Но в 1961 г. заграницу дошли слухи (может быть, и неверные) о новом аресте Л. Н. Гумилёва.
Вернувшись в Советскую Россию, Н. С. Гумилёв окунулся в тогдашнюю горячечную литературную атмосферу революционного Петрограда. Как многие другие писатели, он стал вести занятия и читать лекции в Институте Истории Искусств и в разных возникших тогда студиях — в «Живом Слове», в студии Балтфлота, в Пролеткульте. Он принял также близкое участие в редакционной коллегии издательства «Всемирная Литература», основанного по почину М. Горького, и вместе с А. А. Блоком и М. Л. Лозинским стал одним из редакторов поэтической серии. Под его редакцией в 1919 году и позже были выпущены «Поэма о старом моряке» С. Кольриджа в его, Гумилёва, переводе, «Баллады» Роберта Саути (предисловие и часть переводов принадлежали Гумилёву) и «Баллады о Робин Гуде» (часть переводов тоже принадлежала Гумилёву; предисловие было написано Горьким). В переводе Гумилёва с его же коротким предисловием и введением ассириолога В. К. Шилейко, который стал вторым мужем А. А. Ахматовой, был выпущен также вавилонский эпос о Гильгамеше. Вместе с Ф. Д. Батюшковым и К. И. Чуковским Гумилёв составил книгу о принципах художественного перевода. В 1918 году, вскоре после возвращения в Россию, он задумал переиздать некоторые из своих дореволюционных сборников стихов: появились новые, пересмотренные издания «Романтических цветов» и «Жемчугов»; были объявлены, но не вышли «Чужое небо» и «Колчан». В том же году вышел шестой сборник стихов Гумилёва «Костер», содержавший стихи 1916-1917 гг., а также африканская поэма «Мик» и уже упоминавшийся «Фарфоровый павильон». Годы 1919 и 1920 были годами, когда издательская деятельность почти полностью приостановилась, а в 1921 году вышли два последних прижизненных сборника стихов Гумилёва — «Шатер » (стихи об Африке) и «Огненный столп ».
Кроме того Гумилёв активно участвовал и в литературной политике. Вместе с Н. Оцупом, Г. Ивановым и Г. Адамовичем он возродил Цех Поэтов, который должен был быть «беспартийным», не чисто акмеистским, но ряд поэтов отказался в него войти, а Ходасевич кончил тем, что ушел. Уход Ходасевича был отчасти связан с тем, что в петербургском отделении Всероссийского Союза Поэтов произошел переворот и на место Блока председателем был выбран Гумилёв. В связи с этим много и весьма противоречиво писалось о враждебных отношениях между Гумилёвым и Блоком в эти последние два года жизни обоих, но эта страница литературной истории до сих пор остается до конца не раскрытой, и касаться этого вопроса здесь не место.
Гумилёв с самого начала не скрывал своего отрицательного отношения к большевицкому режиму. А. Я. Левинсон, встречавшийся с ним во «Всемирной Литературе», где их на два с лишком года объединил «общий. труд насаждения духовной культуры Запада на развалинах русской жизни», так вспоминал об этом времени в 1922 году:
Кто испытал «культурную» работу в Совдепии, знает всю горечь бесполезных усилий, всю обреченность борьбы с звериной враждой хозяев жизни, но все же этой великодушной иллюзией мы жили в эти годы, уповая, что Байрон и Флобер, проникающие в массы хотя бы во славу большевицкого «блеффа», плодотворно потрясут не одну душу. Я смог оценить тогда обширность знаний Гумилёва в области европейской поэзии, необыкновенную напряженность и добротность его работы, а особенно его педагогический дар. «Студия Всемирной Литературы» была его главной кафедрой; здесь отчеканивал он правила своей поэтики, которой охотно придавал форму «заповедей»… В общественном нашем быту, ограниченном заседаниями редакции, он с чрезвычайной резкостью и бесстрашием отстаивал достоинство писателя. Мечтал даже во имя попранных наших прерогатив и неотъемлемых прав духа апеллировать ко всем писателям Запада; ждал оттуда спасения и защиты.
О политике он почти не говорил: раз навсегда с негодованием и брезгливостью отвергнутый режим как бы не существовал для него. (Разрядка моя. — Г. С.).
Едва ли правильно думать, как утверждали многие, что дело было в «наивном» и несколько старомодном, традиционном монархизме Гумилёва. Отрицательное отношение к новому режиму было общим тогда для значительной части русского интеллигентного общества, и оно особенно усилилось после репрессий, последовавших за покушением на Ленина и убийством Урицкого, совершенным поэтом Леонидом Каннегиссером. Но многими тогда овладел и страх. Гумилёва от многих отличали его мужество, его неустрашимость, его влечение к риску и тяга к действенности. Так же как неверно, думается, изображать Гумилёва как наивного (или наивничающего) монархиста, так же неправильно думать, что в так называемый заговор Таганцева он оказался замешанным более или менее случайно. Нет оснований думать, что Гумилёв вернулся весной 1918 года в Россию с сознательным намерением вложиться в контрреволюционную борьбу, но есть все основания полагать, что, будь он в России в конце 1917 года, он оказался бы в рядах Белого Движения. Точной роди Гумилёва в Таганцевском деле мы не знаем, и о самом этом деле известно еще далеко недостаточно. Но мы знаем, что с одним из руководителей «заговора», профессором — государствоведом Н. И. Лазаревским, Гумилёв был знаком еще до отъезда из России в 1917 году.
Прежде чем рассказать о трагическом завершении жизни Гумилёва, приведем здесь из воспоминаний современников, хорошо знавших его, описания наружности Гумилёва и впечатления, которое он производил на знакомившихся с ним. Они во многом совпадают, но каждое из них вносит и какую-то свою черточку и дополняет другие.
Н. А. Оцуп, бывший на восемь лет моложе Гумилёва, относит свое первое воспоминание о Гумилёве к 1901 году (но если, как он пишет, Гумилёв тогда уже учился в Царскосельской гимназии вместе со старшим братом Оцупа, это должно было быть не раньше 1903 года). Оцуп пишет:
И все же я Гумилёва отлично запомнил, потому что более своеобразного лица не видел в Царском Селе ни тогда, ни после. Сильно удлиненная, как будто вытянутая вверх голова, косые глаза, тяжелые медлительные движения, и ко всему очень трудный выговор, — как не запомнить!
В другом месте, цитируя строчку Гумилёва о себе из стихотворения «Память» («Самый первый: некрасив и тонок») Оцуп писал: «Да, он был некрасив. Череп суженный кверху, как будто вытянутый щипцами акушера. Гумилёв косил, чуть-чуть шепелявил…»
Невестка Гумилёва, познакомившаяся с ним в 1909 году, так описывает его, подчеркивая скорее привлекательные, положительные черты:
Вышел ко мне молодой человек 22 лет, высокий, худощавый, очень гибкий, приветливый, с крупными чертами лица, с большими светло-синими, немного косившими глазами, с продолговатым овалом лица, с красивыми шатеновыми, гладко причесанными волосами, с чуть-чуть иронической улыбкой, с необыкновенно тонкими, красивыми белыми руками. Походка у него была мягкая, и корпус он держал чуть согнувши вперед. Одет он был элегантно.
Тогда же — может быть, немного раньше, в самом начале 1909 года — с Гумилёвым познакомился С. К. Маковский. Вот — портрет, который он дает:
Юноша был тонок, строен, в элегантном университетском сюртуке, с очень высоким, темно-синим воротником (тогдашняя мода) и причесан на пробор тщательно. Но лицо его благообразием не отличалось: бесформенно-мягкий нос, толстоватые бледные губы и немного косящий взгляд (белые точеные руки я заметил не сразу). Портил его и недостаток речи: Николай Степанович плохо произносил некоторые буквы, как-то особенно заметно шепелявил…
к немного более, позднему времени относится первая встреча с Гумилёвым г-жи Неведомской, которая дает очень красочную зарисовку поэта:
На веранду, где мы пили чай, Гумилёв вошел из сада; на голове — феска лимонного цвета, на ногах — лимонные носки и сандалии и к этому русская рубашка… У него было очень необычное лицо: не то Би-Ба-Бо, не то Пьеро, не то монгол, а глаза и волосы светлые. Умные, пристальные глаза слегка косят. При этом подчеркнуто-церемонные манеры, а глаза и рот слегка усмехаются; чувствуется, что ему хочется созорничать и подшутить над его добрыми тетушками, над этим чаепитием с вареньем, с разговорами о погоде, об уборке хлебов и т. п.
К последним годам жизни Гумилёва относятся воспоминания покойного В. Ф. Ходасевича и И. В. Одоевцевой. Ходасевич лишь вскользь говорит о наружности Гумилёва в связи с впечатлением душевной молодости, которое тот произвел на него (они впервые встретились в 1918 году, но по-настоящему познакомились в 1920 году и одно время были соседями по комнатам в Доме Искусства):
Он был удивительно молод душой, а может быть и умом. Он всегда мне казался ребенком. Было что-то ребяческое в его под машинку стриженной голове, в его выправке, скорее гимназической, чем военной…
Ходасевич ярко нарисовал также картину появления Гумилёва на одном вечере в тогдашнем голодном и холодном революционном Петрограде:
Боже мой, как одета эта толпа! Валенки, свитеры, потертые шубы, с которыми невозможно расстаться и в танцевальном зале. И вот, с подобающим опозданием, является Гумилёв под руку с дамой, дрожащей от холода в черном платье с глубоким вырезом. Прямой и надменный во фраке, Гумилёв проходит по залам. Он дрогнет от холода, но величественно и любезно раскланивается направо и налево. Беседует со знакомыми в светском тоне…
К тому же примерно времени относится воспоминание Ирины Одоевцевой, тогда начинающей поэтессы, впервые увидавшей Гумилёва в студии «Живое Слово»:
Высокий, узкоплечий, в оленьей дохе, с белым рисунком по подолу, колыхавшейся вокруг его длинных, худых ног. Ушастая оленья шапка и пестрый африканский портфель придавали ему еще более необыкновенный вид… Так вот он какой, Гумилёв! Трудно представить себе более некрасивого, более особенного человека. Все в нем особенное и особенно некрасивое. Продолговатая, словно вытянутая вверх голова, с непомерно высоким плоским лбом. Волосы стриженные под машинку, неопределенного пегого цвета. Жидкие, будто молью травленные брови. Под тяжелыми веками совершенно плоские, косящие глаза. Пепельно-серый цвет лица, узкие, бледные губы. Улыбался он тоже совсем особенно. В улыбке его было что-то жалкое и в то же время лукавое. Что-то азиатское. От «идола металлического», с которым он сравнивал себя в стихах:
Я злюсь, как идол металлический
Среди фарфоровых игрушек.
Но улыбку его я увидела гораздо позже. В тот день он ни разу не улыбнулся…
Гумилёв был арестован 3-го августа 1921 года, за четыре дня до смерти А. А. Блока. И В. Ф. Ходасевич, и Г. В. Иванов в своих воспоминаниях говорят, что в гибели Гумилёва сыграл роль какой-то провокатор. По словам Ходасевича, этот провокатор был привезен из Москвы их общим другом, которого Ходасевич характеризует как человека большого таланта и большого легкомыслия, который «жил… как птица небесная, говорил — что Бог на душу положит» и к которому провокаторы и шпионы «так и льнули». Гумилёву «провокатор», называвший себя начинающим поэтом, молодой, приятный в обхождении, щедрый на подарки, очень понравился, и они стали часто видеться. Горький говорил потом, что показания этого человека фигурировали в Гумилёвском деле и что он был «подослан». Г. Иванов связывал провокатора с поездкой Гумилёва в Крым летом 1921 года в поезде адмирала Немица и так описывал его: «Он был высок, тонок, с веселым взглядом и открытым юношеским лицом. Носил имя известной морской семьи и сам был моряком — был произведен в мичманы незадолго до революции. Вдобавок к этим располагающим свойствам, этот „приятный во всех отношениях“ молодой человек писал стихи, очень недурно подражая Гумилёву». По словам Иванова, «провокатор был точно по заказу сделан, чтобы расположить к себе Гумилёва». Хотя в рассказе. Иванова есть подробности, которых нет у Ходасевича, похоже, что речь идет об одном и том же человеке.
Ходасевич же оставил наиболее подробный и точный рассказ о последних часах, проведенных Гумилёвым на свободе. Он писал в своих воспоминаниях:
В конце лета я стал собираться в деревню на отдых. В среду, 3-го августа, мне предстояло уехать. Вечером накануне отъезда пошел я проститься кое с кем из соседей по Дому Искусств. Уже часов в десять постучался к Гумилёву. Он был дома, отдыхал после лекции.
Мы были в хороших отношениях, но короткости между нами не было. И вот, как два с половиной года тому назад меня удивил слишком официальный прием со стороны Гумилёва, так теперь я не знал, чему приписать необычайную живость, с которой он обрадовался моему приходу. Он выказал какую-то особую даже теплоту, ему как будто бы и вообще не свойственную. Мне нужно было еще зайти к баронессе В. И. Икскуль, жившей этажом ниже. Но каждый раз, когда я подымался уйти, Гумилёв начинал упрашивать: «Посидите еще». Так я и не попал к Варваре Ивановне, просидев у Гумилёва часов до двух ночи. Он был на редкость весел. Говорил много, на разные темы. Мне почему-то запомнился только его рассказ о пребывании в царскосельском лазарете, о государыне Александре Феодоровне и великих княжнах. Потом Гумилёв стал меня уверять, что ему суждено прожить очень долго — «по крайней мере до девяноста лет». Он все повторял:
— Непременно до девяноста лет, уж никак не меньше.
До тех пор собирался написать кипу книг. Упрекал меня:
— Вот, мы однолетки с вами, а поглядите: я, право, на десять лет моложе. Это все потому, что я люблю молодежь. Я со своими студистками в жмурки играю — и сегодня играл. И потому непременно проживу до девяноста лет, а вы через пять лет скиснете.
И он, хохоча, показывал мне, как через пять Лет я буду, сгорбившись, волочить ноги, и как он будет выступать «молодцом».
Прощаясь, я попросил разрешения принести ему на следующий день кое-какие вещи на сохранение. Когда на утро, в условленный час, я с вещами подошел к дверям Гумилёва, мне на стук никто не ответил. В столовой служитель Ефим сообщил, что ночью Гумилёва арестовали и увезли. Итак, я был последним, кто видел его на воле. В его преувеличенной радости моему приходу, должно быть, было предчувствие, что после меня он уже никого не увидит.
С рассказом Ходасевича расходится рассказ Георгия Иванова (в статье о Гумилёве в 6-й тетради «Возрождения», ноябрь-декабрь 1949 г.). По словам Иванова, Гумилёв в день ареста вернулся домой около двух часов ночи, проведя весь вечер в студии, среди поэтической молодежи. Иванов ссылается на студистов, которые рассказывали, что в этот вечер Гумилёв был особенно оживлен и хорошо настроен и потому так долго засиделся. Провожавшие Гумилёва несколько барышень и молодых людей якобы видели автомобиль, ждавший у подъезда Дома Искусств, но никто не обратил на это внимания — в те дни, пишет Иванов, автомобили перестали быть «одновременно и диковиной и страшилищем». Из рассказа Иванова выходит, что это был автомобиль Чеки, а люди, приехавшие в нем, ждали Гумилёва у него в комнате с ордером на обыск и арест.
Н. Н. Берберова в частном письме к Б. А. Филиппову относит арест Гумилёва к 4 августа и вспоминает, что 3-го августа она гуляла с Гумилёвым по Петербургу до восьми часов вечера (они познакомились лишь за девять дней до того, когда Берберова была принята в кружок молодых поэтов «Звучащая Раковина», которым руководил Гумилёв).
О том, что последовало за арестом, есть несколько рассказов, но все они из вторых или третьих рук. Георгий Иванов в уже упомянутой статье, ссылаясь на поэта-футуриста Сергея Боброва, которого он называет «получекистом», и на настоящего чекиста, следователя петербургской Чеки Дзержибашева, рассказывает о том, как смело держал себя Гумилёв на допросах и как мужественно он умер. Оцуп эти рассказы называет рассказами «таинственных очевидцев», прибавляя: «и без их свидетельства нам, друзьям покойного, было ясно, что Гумилёв умер достойно своей славы мужественного и стойкого человека». Оцуп входил в группу четырех человек, которые, узнав об аресте Гумилёва и о том, что его не выпускают, на похоронах Блока сговорились идти в Чеку и просить о выпуске арестованного на поруки Академии Наук, «Всемирной Литературы» и других организаций, не очень «благонадежных», говорит Оцуп, но к которым в самую последнюю минуту прибавили и благонадежный Пролеткульт. В эту группу входили еще непременный секретарь Академии Наук С. Ф. Ольденбург, известный критик А. Л. Волынский и журналист Н. М. РОЛКОВЫССКИЙ. Они не только ничего не добились, но и ничего не узнали. Им сказали, что Гумилёв арестован за «должностное преступление». Когда на это последовало замечание, что Гумилёв ни на какой должности не состоял, председатель петербургской Чеки проявил, по словам Оцупа, неудовольствие, что с ним спорят, и сказал: «Пока ничего не могу сказать. Позвоните в среду. Во всяком случае ни один волос с головы Гумилёва не упадет». В среду, когда Оцуп позвонил, ему ответили: «Ага, это по поводу Гумилёва, завтра узнаете». После этого Оцуп и молодой поэт Р. бросились искать Гумилёва по всем тюрьмам. На Шпалерной им сказали, что Гумилёв ночью был взят на Гороховую. По словам Оцупа, в тот же вечер председатель Чеки на закрытом заседании Петербургского Совета сделал доклад о расстреле осужденных по делу Таганцева. Как дату расстрела Гумилёва разные источники называют и 23, и 24, и 25, и 27 августа. Сообщение о «деле Таганцева» и список осужденных по нему и расстрелянных был напечатан в «Петроградской Правде» только 1-го сентября. Когда был приведен в исполнение приговор, в сообщении не было сказано, но дата постановления Петроградской Губернской Чрезвычайной Комиссии о расстреле была дана как 24 августа. Список расстрелянных «активных участников заговора в Петрограде» (в этой фразе заключалось указание на то, что заговором якобы руководили эмигранты в Финляндии и Париже) содержал 61 имя. Об одном из трех лиц, возглавлявших комитет «Петроградской Боевой Организации», бывшем офицере Юрии Павловиче Германе, было сказано, что он оказал вооруженное сопротивление при аресте на границе Финляндии и был убит. Гумилёв фигурировал в списке под?30, и о нем было сказано в этом длиннейшем официальном сообщении:
Гумилёв Николай Степанович, 33 лет, б. дворянин, филолог, поэт, член коллегии «Изд-во Всемирная Литература», беспартийный, б. офицер. Участник Петроградской Боевой Организации, активно содействовал составлению прокламации контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, которая активно примет участие в восстании, получал от организации деньги на технические надобности.
В числе расстрелянных было довольно много представителей интеллигенции (сенатор В. Н. Таганцев и его 26-летняя жена, профессор и сенатор Н. И. Лазаревский, кн. К. Д. Туманов, профессор-технолог М. М. Тихвинский, геолог В. М. Козловский, скульптор кн. С. А. Ухтомский и мн. др.). Но наряду с ними и с офицерами (главным образом морскими) было несколько матросов, по большей части участников кронштадтского восстания в том же году, крестьян, мещан и рабочих. В списке фигурировало 16 женщин; большая часть их обвинялась как активные соучастницы мужей. Но был и один случай, когда 25-летний участник заговора («беспартийный, крестьянин, слесарь» — сказано было в официальном сообщении) был назван «прямым соучастником в делах жены».
В воспоминаниях о Гумилёве не раз цитировалась фраза из письма его к жене из тюрьмы: «Не беспокойся обо мне. Я здоров, пишу стихи и играю в шахматы». Упоминалось также, что в тюрьме перед смертью Гумилёв читал Гомера и Евангелие. Написанные Гумилёвым в тюрьме стихи не дошли до нас. Они были вероятно конфискованы Чекой и, может быть — кто знает? — сохранились в архиве этого зловещего учреждения. И Гумилёв — первый в истории русской литературы большой поэт, место погребения которого даже неизвестно. Как сказала в своем стихотворении о нем Ирина Одоевцева:
И нет на его могиле
Ни холма, ни креста — ничего.
В сталинские времена физическая смерть расстрелянного поэта — не говоря уж о том, что о ней даже не сообщили бы — означала бы и его литературную смерть. В те времена это было не так, или не совсем так. В 1921-22 годах памяти Гумилёва посвящались вечера, кружок «Звучащая Раковина» приготовил посвященный ему сборник стихов. В 1922 году выходили еще в России сборники стихов Гумилёва и его переводы, в том числе посмертный сборник стихотворений с предисловием Г. Иванова, дополненный в 1923 году. В 1923 году вышел, также с предисловием Г. Иванова, сборник статей Гумилёва «Письма о русской поэзии». В 1922 году драма Гумилёва «Гондла» была поставлена на петроградской сцене. Она имела успех, и на первом представлении из публики стали кричать: «Автора! Автора!» После этого пьеса была снята с репертуара. Здесь не место говорить о влиянии Гумилёва на ряд молодых послереволюционных поэтов (например, на Багрицкого, на Антокольского): об этом влиянии много и тогда и потом писалось в советской прессе. О влиянии акмеизма на советскую поэзию писал еще в 1927 году поэт Виссарион Саянов и даже в 1936 году об этом говорил известный критик-коммунист А. Селивановский, погибший в конце тридцатых годов при чистках оппозиции. С течением времени однако вокруг имени Гумилёва образовалась завеса молчания. Но читатели и почитатели у него оставались. Стихи его распространялись в рукописи, заучивались наизусть; по его строкам, говоря словами поэта Николая Моршена, выросшего под советским режимом и оказавшегося в эмиграции во время войны, узнавали друг друга единоверцы. О восприятии Гумилёва подсоветским читателем расскажет в одном из следующих томов нашего издания Б. А. Филиппов; я же ограничусь тем, что расскажу один известный мне лично случай и сказку немного о появившихся в самое последнее время признаках возможной реабилитации Гумилёва, как поэта, в СССР.
В 1956 году один мой знакомый, оказавшийся в Москве, бродя среди лотков букинистов, спрашивал нет ли у них на продажу стихов Гумилёва. Один букинист предложил ему единственный сборник, который у него был — «Фарфоровый павильон». На вопрос моего знакомого о цене ответ был: «70 рублей» (то есть около семи долларов). Мой знакомый заметил, что это дороговато именно за этот сборник. В это время над ухом его, «из публики», раздался басовитый голос: «За Гумилёва ничто не дорого!»
В самое последнее время имя Гумилёва стало снова упоминаться в советской печати. В «Литературной Газете» в феврале 1962 года известный критик В. Перцов писал о том, что у многих молодых советских поэтов «последнего призыва» чувствуется «обостренное внимание к творчеству таких поэтов, как Иннокентий Анненский, О. Мандельштам, Н. Гумилёв». Упоминая о том, что советский читатель недавно получил стихи Марины Цветаевой (а Анненского он получил еще до того), советский критик как бы намекал, что теперь очередь за Мандельштамом и Гумилёвым. Другой, не менее известный советский критик, Корнелий Зелинский, в прошлом сам принадлежавший к поэтическому авангарду, в статье, пока что напечатанной, правда, только в иностранном издании, называл Гумилёва прекрасным поэтом и проводил параллель между ним, участником контрреволюционного заговора, и французским поэтом Андрэ Шенье, гильотинированным якобинцами. В этих словах тоже можно было усмотреть намек на то, что пора снять запрет с Гумилёва.
Примечания:
Вся эта история повторена и еще более приукрашена в «романсированной» и полной явной отсебятины биографии Гумилёва, которую напечатал в «Возрождении» в 1961-62 гг. (№№ 118 и cл.) под названием «В панцыре железном» Г. Месняев.
Кроме упоминаемых здесь мемуаров и материалов моего архива при составлении настоящего очерка мною использованы данные, содержащиеся в справочнике Б. П. Козьмина (Писатели современной эпохи. Биобиблиографический словарь русских писателей XX века. I. Москва, 1928) и в американской книге Л. И. Страховского (Craftsmen of the World: Three Poets of Modern Russia: Gumilyov, Akhmatova, Mandelstam, Cambridge, Mass., 1940).
Э. Голлербах. Из воспоминаний о Н. С. Гумилёве. «Новая Русская Книга» (Берлин), 1922, № 7, стр. 38.
Б. П. Козьмин тоже упоминает об аресте Гумилёва в Трувилле «за бродяжничество» («en etat de vagabondage»), но вне всякой связи с поездкой в Африку
Изложение этой пьесы и несколько небольших отрывков из нее, которые запомнила г-жа Неведомская, читатель найдет в третьем томе нашего издания.
«Современные Записки», 1922, № 9.
По словам М. Ф. Ларионова, Гумилёв познакомился в Лондоне со знаменитым английским писателем Дж. К. Честертояом. В одной из записных книжек Гумилёва записан адрес журнала The New Age, к которому был близок Честертон.
Письмо Льдова и посланные им Гумилёву стихи напечатаны мною в статье «Неизданные материалы для биографии Гумилёва и истории литературных течений» («Опыты», Нью-Йорк, № 1, 1953, стр. 181-190).
«Шатер» вышел в Севастополе: в июне 1921 года Гумилёв ненадолго ездил в Крым.
В о том, как непринужденно играл и веселился со своими «студистками» Гумилёв, есть и другие рассказы. В другом месте воспоминаний Ходасевич говорит, что, когда Гумилёв играл в жмурки с «поэтической детворой», он был «похож на славного пятиклассника который разыгрался с приготовишками».
Статья Иванова была опубликована гораздо позже воспоминаний Ходасевича, но он даже не упомянул об этом разительном разноречии в их рассказах об одном и том же дне. Н. А. Оцуп, не называя даты, вспоминал, как однажды, идя в комнату Гумилёва в Доме Искусств, он услышал за спиной сдавленный шопот: Ефим, бывший лакей Елисеева, в особняке которого помещался Дом Искусств, предупреждал его, что «у Николая Степановича засада».
Если педантичноточный Ходасевич прав, говоря, что Гумилёв был арестован в среду 3-го августа, речь здесь идет, очевидно, о среде 24-го августа (Оцуп дат не дает) — именно этим днем было датировано постановление Петроградской Чеки по «таганцевскому делу».
Знакомым с литературной жизнью того времени нетрудно догадаться, кого зашифровал Оцуп под этим инициалом.
В числе вдохновителей заговора были названы известный ученый юрист, проф. Д. Д. Гримм, проживавший тогда в Финляндии, где он был представителем ген. П. Н. Врангеля, а потом преподававший римское право в Праге и в Юрьеве, а также гр. В. Н. Коковцов и П. Б. Струве, которым приписывалась организация «группы русских финансистов для оказания продовольственной и финансовой помощи Петрограду после переворота». Целью заговора называлось свержение советской власти в Петрограде.
Георгий Иванов связывал с участием Гумилёва в «таганцевском заговоре» его поездку тем же летом в Крым, но об этом Чека не упоминала.
См. «О раскрытии в Петрограде заговора против советской власти », «Петроградская Правда», № 181, 1 сентября 1921 г.
Николай Степанович Гумилёв (1886-1921) родился в Кронштадте под Санкт-Петербургом. Его отец был кронштадтским корабельным врачом. Николай в 8 лет был отдан в Царскосельскую гимназию, но по состоянию здоровья переведён на домашнее обучение. Когда Николаю исполнилось 9 лет, семья переехала в Петербург. В 10 лет Гумилёв поступил в гимназию Гуревича. Когда Гумилёв учился в 4 классе, из-за болезни брата семья переехала на Кавказ, в Тифлис. Николай потерял год, дважды проучившись в 4 классе.
Ещё раз он остался на второй год в Царскосельской гимназии (вернулся в 7 классе), из которой его едва не отчислили. За юного поэта заступился директор, Иннокентий Анненский. Гумилёв окончил гимназию только к 20 годам и уехал в Париж, учился в Сорбонне, где издавал литературный журнал «Сириус».
В возрасте 26 лет, в 1912 г., Гумилёв поступил в Петербургский университет на историко-филологический факультет.
Начало творчества
По словам Ахматовой , первое стихотворение Гумилёв сочинил в 6 лет. Стихотворение гимназиста Гумилёва было напечатано в «Тифлисском листке».
Первый сборник стихов «Путь конквистадоров» был издан за деньги Гумилёвых, когда поэту было 19 лет. Этот сборник привлёк внимание Брюсова, ставшего наставником юного поэта.
Второй сборник, «Романтические цветы», был издан 22-летним Гумилёвым.
С 1908 по 1910 гг. Гумилёв был частым гостем в «Башне» Вячеслава Иванова, слушал лекции в Обществе ревнителей художественного слова , заведовал отделом критики в журнале «Аполлон» (редактор С.Маковский), где печатал «Письма о русской поэзии».
Гумилёв-путешественник
Ещё обучаясь в Сорбонне, Гумилёв путешествовал по Италии и Франции. Первое путешествие на Восток, в Левант, Гумилёв предпринял в 1907 г.
Получив деньги за второй сборник, поэт отправился во второе путешествие. Проехав через Турцию и Грецию, он оказался в Египте, где у него кончились деньги. Гумилёв вернулся в Петербург.
Следующие экспедиции Гумилёва были организованы в Африку. Результатом этих экспедиций стало пополнение Кунсткамеры ценными экспонатами.
В 1908 г. Гумилёв побывал в Абиссинии, свёл знакомство с негусом Менеликом 2 и исследовал жизнь народа в статье «Умер ли Менелик?»
Второе путешествие в Абиссинию состоялось в 1913 г. Гумилёв ставил перед собой цель изучить и цивилизовать дикие племена в Данакильской пустыне. Академия наук скорректировала его маршрут. Гумилёв со спутниками (племянником Николаем Сверчковым и турецким консулом Мозар-беем, с которым познакомился в Стамбуле) проделал полный опасностей путь.
Любовь Гумилёва
В 20 лет в Париже Гумилёв познакомился с Елизаветой Дмитриевой, которой в 1909 г. сделал предложение. Но она предпочла Максимилиана Волошина, хотя впоследствии не вышла за него замуж. Зато из-за неё Гумилёв и Волошин стрелялись на дуэли, на которой никто не пострадал.
В 1910 г. Гумилёв женился на Ахматовой. В 1912 г. у них родился сын Лев. Супруги были единомышленниками. Но постепенно отношения сошли на нет. Развод стал возможным в 1918 г. в Советской России.
В 1919 г. Гумилёв женился на Анне Энгельгардт.
Зрелое творчество. Гумилёв-мастер
В 1910 г. вышел третий сборник Гумилёва «Жемчуга», в который вошла поэма «Капитаны» и предыдущий сборник «Романтические цветы». Новый сборник 26-летнего мастера некоторые критики всё-таки назвали ученическим.
В 1911 г. было создано объединение «Цех поэтов» (входили Мандельштам, Городецкий, Ахматова), в котором Гумилёв имел звание «синдика» (мастера). Именно в «Цехе поэтов» родилось новое направление – акмеизм, которое, в противовес символизму, ратовало за точность и предметность образов. Члены объединения основали издательство и журнал «Гиперборей». «Цех» просуществовал до 1914 г.
В 1912 г. вышел в свет сборник «Чужое небо», в котором были напечатаны первые песни поэмы «Открытие Америки».
Тематика Первой мировой войны отражена в сборнике «Колчан» (1916).
Сборник «К Синей звезде» (стихи 1918 г., издан в 1923 г.) посвящён любви Гумилёва Елене дю Буше, парижанке, с которой он познакомился в 1917 г.
В 1918 г. издан сборник «Костёр».
В Советской России Гумилёв занимал активную общественную и литературную позицию. Он читал лекции о поэтическом творчестве, был членом, затем председателем Петроградского отдела Всероссийского Союза поэтов, участвовал в проекте Горького «История культуры в картинках», предложив свои стихи и пьесы.
Как руководитель студии «Звучащая раковина» Гумилёв учил мастерству молодых поэтов.
Гумилёв-военный
В 1914 г. Гумилёв ушёл добровольцем на фронт. За годы Первой мировой войны Гумилёв проявил себя как храбрый разведчик и офицер, награждён тремя Георгиевскими крестами. В перерывах между военной службой Гумилёв занимался литературной деятельностью, путешествовал по Европе.
Арест и расстрел
Гумилёв не скрывал своих монархистских убеждений в Советской России. В начале августа 1921 г. он был арестован как участник антисоветского «Таганцевского заговора». 24 августа Гумилёв был приговорён к расстрелу, а 26 августа расстрелян. Место расстрела и захоронения неизвестно. Гумилёв был реабилитирован в 1992 г., но остаётся загадкой, участвовал ли он в заговоре, просто знал о нём, или никакого заговора вообще не было.
Николай Гумелев – великий русский поэт, исследователь, основатель движения под названием «акмеизм », литературный критик. Также занимался языковыми переводами. Известный псевдоним А.С. Гумелева – Александр Грант .
Краткая биография Гумелева
Николай Степанович Гумелев родился 3 апреля 1886 года в Кронштадте, под Петербургом, Российская Империя. Его отец – Степан Яковлевич Гумелев – врач на северном флоте. Его мать – Анна Ивановна Гумелева (Львова) , потомок достаточно старого дворянского рода.
У Николая был брат – Дмитрий Гумелев, старше его на 2 года. Достаточно болезненными были оба брата. Из-за этого семья Гумелевых была вынуждена переехать в Тифлис из Петербурга в 1900 году. В Тифлисе они прожили около 3 лет.
Учеба в гимназиях
В 1894 году Николай поступил в гимназию Царского Села, но по состоянию здоровья буквально через несколько месяцев был вынужден перейти на домашнее обучение.
В 1895 году его семья переехала в Петербург, и только через год Николай Степанович был зачислен в гимназию Гуревича. После переезда на Кавказ он обучался сначала во 2-й, а затем в 1-й гимназии Тифлиса.
В 1902 году именно здесь было опубликовано впервые
стихотворение Николая Гумилева «Я в лес бежал из городов».
Возвращение в Петербург
По возвращению в Петербург, Николай снова продолжил обучение в царскосельской гимназии. Учился он неважно, даже стоял вопрос о его отчислении, но благодаря таланту поэта, этого не произошло.
В 1905 году вышел первый сборник стихов Н.С. Гумелева - «Путь конквистадоров» . В 1906 году Николай Гумилев окончил с единственной «пятеркой» (по логике) обучение в гимназии и получил аттестат.
Гумилев в Париже
Сразу по окончании обучения Николай Степанович переехал в Париж . Там он знакомился с соотечественниками и французскими деятелями искусства. Ему нравилось путешествовать – он побывал в течение года в других городах Франции, а также в Италии.
В Париже Гумилев попробовал издавать собственный журнал под названием «Сириус» , где печатался как под своим именем, так и под псевдонимом Александр Грант .
В одном из 3-х вышедших номерах «Сириуса» впервые были изданы стихи Анны Горенко (под псевдонимом Анна Ахматова ). С Анной Николай познакомился в 1903 году и влюбился в нее.
В 1908 году вышел второй сборник стихов поэта, который полностью был посвящен Анне Горенко и назывался «Романтические стихи» .
Возвращение в Россию
Весной 1908 года Гумилев возвращается в Россию, сводит знакомство с петербургским литературным светом, выступает постоянным критиком в газете «Речь» . В этом же издательстве он впоследствии печатает свои стихи и рассказы.
Валерий Брюсов , которого Николай считал своим учителем, достаточно тепло отзывается о творчестве Гумелева в этот период, несмотря на критику более ранних стихотворений поэта.
Анна Ахматова и Николай Гумелев
В 1910 году Николай Гумелев и Анна Ахматова (Горенко) венчаются. Их брак продлился фактически только около 4 лет. Но в те времена развестись с правом на дальнейшее вступление в брак было невозможно. По документам развод состоялся только в августе 1918 года – уже в Советской России.
У Анны и Николая родился сын – Лев Гумелев, который не оставил после себя потомков.
Гумелев – исследователь
Гумелеву принадлежат заслуги не только в литературе и поэзии, но и в исследованиях Африки — Абиссинии. Он совершил несколько экспедиций по восточной и северо-восточной Африке и привёз в Музей антропологии и этнографии (Кунсткамеру) в Санкт-Петербурге богатейшую коллекцию.
В 1913 году состоялась вторая экспедиция Николая Степановича в Абиссинию, которая была предварительно согласована с Академией наук. Все свои наблюдения Гумелев записывал в дневник.
Гумелев – поэт акмеист
Между экспедициями Николай Гумелев вел активную литературную деятельность. В 1910 году вышел сборник «Жемчуга» , в который как одна из частей были включены «Романтические цветы» .
В состав «Жемчугов» входит поэма «Капитаны» , одно из известнейших произведений Николая Гумилёва. Сборник получил хвалебные отзывы В. Брюсова, В. Иванова, И. Анненского и других критиков.
В 1911 создается «Цех поэтов» , манифестировавший свою автономию от символизма и создание собственной эстетической программы – акмеизма . В Цех входили Анна Ахматова, Осип Мандельштам, Владимир Нарбут, Сергей Городецкий, Елизавета Кузьмина-Караваева (будущая «Мать Мария»), Зенкевич и другие.
В 1912 году представители акмеизма открыли собственное издательство «Гиперборей» и стали в нем издавать журнал с таким же названием.
Гумелев – воин
Поэты, жившие во времена Первой мировой войны, красочно и подробно описывали в своих стихах военные действия. Однако лишь единицы самостоятельно в них участвовали. Среди таких был и Николай Гумелев.
Он прошел путь от рядового до прапорщика, получив за весь период войны множество наград, в том числе знаки отличия Георгиевского креста с 1-й по 4-ю степени .
В 1916 году вышел сборник стихов Гумелева «Колчан» , в который вошли стихи на военную тему.
Последние годы
В 1918 году был издан сборник «Костёр» , а также африканская поэма «Мик» . В 1919 году Николай Степанович женился на Анне Николаевне Энгельгардт . У них родилась дочь Анна.
В 1918-20 годах Гумилёв читал лекции о поэтическом творчестве в Институте живого слова. В 1921 году вышли два его сборника произведений – «Шатер» и «Огненный столп».
Арест и расстрел Гумелева
В начале августа Николай Гумелев был арестован и обвинен в участии «Петроградской боевой организации В. Н. Таганцева», которая замышляла политический заговор.
Современные историки все больше склоняются к тому, что как таковой «организации Таганцева» не существовало вообще и все дела были сфабрикованы ЧКистами.
В ночь на 26 августа 1921 года Николай Степанович Гумелев был расстрелян вместе с 56 другими обвиненными в измене. До сих пор неизвестны точные места как расстрела, так и захоронения всех тел.
В 1992 году имя Николая Гумелева было реабилитировано.
В наше время в Краснознаменске Калининградской области ежегодно проходит вечер «Гумилёвская осень» , на который съезжаются поэты и известные люди со всей России почтить память великого поэта.